‹1963›
ИМАНТ ЗИЕДОНИС{185}
(Род. в 1933 г.)
С латышского
МЕД ТЕЧЕТ В МОРЕ
Полно цветов, но мало пчел…
Сестра, лети пчелой в простор.
Потек нектар, живой укор.
Но где медовый сбор?
В росе преобладает мед,
В ложбины рек впадает мед.
Прочь льется, пропадает мед,
Нас покидает мед.
Хочу сдержать, а он плывет,
Бреду в меду, а он — вперед,
Сливается в медоворот,
Впадает в море мед.
Мать! Слышишь, мед к чертям летит!
Сестра-пчела, кто нас простит,
Кто прекратит весь этот стыд?
Мед пчелами забыт.
Но что поделать, если мед
По горизонты край займет?
Пчела устала, как пилот,
И в мед летит с высот.
Как задержать медоворот?
Иль не мешать, наоборот?
Рекой впадает в море мед,
Впадает в море мед.
* * *
Я не нуждаюсь в пожеланьях благ,
Пусть не сбываются — не пожалею.
Лишь времени тяжелый мерный шаг
В душе моей ложится все больнее.
Не жажду я ни зрелищ, ни забав,
Ни тихих снов, ни громкого успеха…
Мне ничего не стоит в год собрать
Все эти ценности, не будь они помехой.
Но время слишком ценно самому.
Стыд — тратить дни в других приобретешь х,
Чем в том, что нужно чувству и уму:
В познанье, созерцании, сомненьях.
Мне и друзья и недруги — враги,
От их общенья никуда не деться.
Когда звезда спадает, в этот миг
Одна надежда у меня на сердце:
Чтоб не пришел ни родственник, ни друг
С обычным пожеланием успехов,
Я без труда добиться в год могу
Всех ваших ценностей, не будь они помехой.
ДМИТРИЙ КАРАЧОБАН{186}
(Род. в 1933 г.)
С гагаузского
ИЗ ПРОШЛОГО
Мы засух боялись — они нас губили.
Так кожа боится, чтоб кожу дубили.
Боялись мы голода в год недорода —
Как черта, боялись голодного года.
Как слова колдуньи, боялись мы бога —
Была его милость мала и убога.
Боялись болезней — они нас косили,
Косили до срока и в гроб уносили.
И податей, гнувших нас день ото дня,
Боялись, как волки боятся огня…
Но пуще с годами сердца распалялись,
И вышло, что нас-то бояре боялись.
Боялись бояре суда и расправы,
Боялись, как пахаря — сорные травы.
Боялись, как вывиха или увечья,
Да так, что дрожала душа их овечья.
Боялись бояре сидеть на пороге,
Как черви боятся колес на дороге.
Боялись бояре волненья в народе,
Как палки боится козел в огороде.
Боялись бояре, в постели вздыхая,
Как искры боится солома сухая.
‹1961›
НАНСЕН МИКАЭЛЯН{187}
(Род. в 1933 г.)
С армянского
ЖИЗНЬ
Всю жизнь обтесывал он камки
И по лесам взбирался ввысь.
Возведены его руками,
Дворцы до неба поднялись.
На лбу сверкали капли пота.
Да, это был нелегкий труд!
Каменотес! Он так работал,
Как с бою высоту берут.
Но груз годов налег на плечи.
И, предвкушая торжество,
Когда он вниз сошел навечно —
Хотела Смерть схватить его.
— Попался ты наверняка мне! —
Он усмехнулся ей в ответ:
— Я отдал жизнь бессмертным камням,
А потому мне смерти нет!
АБРИКОСЫ РАСЦВЕЛИ
Не знающий птичьего языка,
Молчащий на ласточкины вопросы,
Я все напевы пойму, пока
Весной расцветают все абрикосы.
Я голос горы пойму любой
И то, что кричат на скалах козы,
Недаром мир наполняет любовь,
Когда расцветают весной абрикосы.
Замшелых корней разговоры ясны,
Понятно, о чем говорят откосы,
И верится людям в счастье весны,
Когда расцветают все абрикосы.
ВИКТОР ТЕЛЕУКЭ{188}
(Род. в 1933 г.)
С молдавского
ПРОЛОГ К БИОГРАФИИ
Скажите мне,
кто напевал мне колыбельную?
— Колосья.
— Почва.
— Перепелки.
— Посвист кос.
— И ветра тихое касанье.
— И тысячи усталых женщин, красивых
несказанно.
Не потому ль теперь везде
колосья следуют за мною?
И руки, словно глыбы в борозде,
полны глубинной тяжестью земною…
И беззаботен я, как перепел, порой.
И, как земле, нужны мне хлеб, дожди, покой.
Но я, как почва, что лучом насквозь прогрета, —
к лицу мне посвист кос и посвист ветра.
И вся бескрайность, глубина и тайны роста
мне дали ярость, нежность и упорство.
Те тысячи женщин красивые крестьянки были,
что снопы вязали,
пугая дроф тяжелых на межах,
когда с мужьями в поле выходили жать.
Но лишь теперь я, вглядываясь в дали,
стал запоздало понимать —
те женщины, и мой отец, и мать
лишь горлом пели. А лица их рыдали.