– Хорошее пиво, – проговорил паренек. – Можете присесть, если хотите.

– Благодарю. – Грем старался не испугать Пита Буресса.

Тот и так явно нервничал, замирая перед ним, словно кролик перед удавом.

– Не возражаешь, если я тебя спрошу кое о чем? Ответишь?

– Вы спрашивайте, а там поглядим. – Парень сделал еще несколько глотков пива.

– Когда ты работал в последний раз?

Парнишка недоверчиво покосился на Грема, задержал пиво во рту, а затем, судорожно сглотнув, ответил вопросом:

– Кто подослал вас?

– Никто меня не подсылал. Пит. Я же сказал, мне нужна твоя помощь.

Чуть менее подозрительно, отодвинувшись в сторону, мальчишка сказал:

– Ну ладно, я работал четыре-пять месяцев назад. Это и был последний раз.

– А что это была за работа?

– Палубный матрос на рыболовном судне.

– И почему тебя уволили?

– Эй, мистер, потише. Меня не уволили, я сам ушел. А вы что, слышали, что меня уволили? Вам сказали, что меня уволили?

– А тогда почему ты ушел?

Парень совсем разнервничался, незащищенные ресницами глаза забегали по сторонам.

– Потому что со мной плохо обращались, – пробормотал он.

– Он тебя бил? Крелл тебя бил?

Казалось, что в комнате ничего не изменилось, но вместе с тем все выглядело совершенно иначе. Парень побледнел, кожа под толстым слоем грязи стала цвета снятого молока.

Даже капли воды, казалось, перестали сочиться со стен и застыли, подрагивая, на своих местах.

– У меня нет с ним ничего общего, – попытался успокоить мальчишку Грем, – я и видел его только один-два раза…

– Он ударил меня, сбил с ног, – пояснил Пит Буресс, немного успокоившись, – ох, вот потому-то я и ушел.

Он все еще не смотрел на Грема, а тот старался держаться как можно спокойнее, мягче, чтобы завоевать доверие парнишки, как иногда пытаются завоевать доверие собаки.

Грем смотрел на индейцев, нарисованных на картинке, и молчал.

– Он часто избивал меня, – наконец выдавил паренек.

Еще одна длинная пауза. И затем Пит Буресс очень негромко добавил:

– И знаете, он начал молодеть. Становился все моложе и моложе. И красивее.

– Ты считаешь его красивым, Пит? – прошептал Грем.

Парнишка кивнул. Кадык ходил ходуном на худом горле.

Глаза без ресниц впервые за все тридцать минут разговора остановились на лице Грема.

– Да, считаю. Он был ужасно красив. Иногда такие вещи могут происходить одновременно, вы понимаете, если…

У Грема на виске запульсировала вена. У него начиналась тяжелейшая головная боль.

– Я понимаю, – сказал он.

– Вы такой хороший. Вы принесли мне еду… – Пит остановился, не договаривая, как бы давая Грему возможность понять, что сам он боится выразить словами.

– Это пустяки. – Грем испытывал ужасное замешательство.

– Меня охватил ужас, когда он начал становиться молодым и красивым, – Пит произнес это после второй длинной паузы. – Я все время думал, что же он сделал для этого…

– Для того чтобы выглядеть моложе? – спросил Грем.

– Что он сделал перед тем, как помолодел. У него же были такие ребята и до меня, мистер. – Пит Буресс, не отрываясь, смотрел на Грема с новым, непонятным выражением глаз – в них был и намек, и смущение, и бравада, и еще что-то таинственное и тревожное, что вызывало у Грема желание бежать. Бежать прочь из этой хибарки. Вместо этого он спросил:

– И этих ребят он тоже бил? Сколько их было до тебя?

Три, четыре?

Парень прочистил горло.

– Да, примерно так. Три. Четыре. Они бывали у него дома. Я никогда не соглашался приходить к нему домой. Он наводил на меня ужас.

– Пит, – решился Грем, – я даже не знаю, как это выразить, но.., видел ли ты что-нибудь необычное на "Капризе"?

Мальчик снова замкнулся, глаза стали напоминать глаза рептилии.

– Слушай, – сказал Грем, – я понимаю, что это звучит чертовски странно, но видел ли ты что-то вроде огромного озера крови?

Пит покачал головой.

– Ну тогда.., видел ли ты хоть что-нибудь странное, ненормальное?

Ироническое выражение, появившееся на лице мальчика, дало Грему понять, что на борту "Каприза" ничто не было нормальным.

– Может, я не так спрашиваю? Как мне спросить, чтобы ты понял? – произнес Грем с отчаянием в голосе.

– Я понимаю, – ответил парень, – я понимаю, что вы хотите знать. Это то самое, что он ни за что не хотел бы, чтобы я рассказывал. Но я расскажу. Только вам расскажу.

Однажды я услыхал ужасный звук. Я заглянул в рубку и не мог поверить своим глазам. Рубка была наполнена мухами.

Тысячи, нет, миллионы мух. И в то же время я каким-то образом знал, что на самом деле их там не было. Он ударил меня, потому что понял, что я увидел их. Ему нравилось избивать меня, – эту последнюю фразу он произнес почти кокетливо.

– Ох, – только и мог сказать Грем.

– Других парней он брал к себе домой. Я не знаю, что он там еще с ними делал, но он брал их к себе домой. И никто даже не замечал.

– Не замечал?

– Они все якобы отправились в другие штаты искать работу. Но я так думаю, что больше их никто не видел.

– О Бог ты мой! – До Грема наконец дошло.

– Никто их больше не видел, – засмеялся Пит Буресс, – и никого это не заботит. Они ведь просто никто и ничто.

Так что я ушел от него и сбежал сюда, на болота. С того дня я никогда не видел прекрасного мистера Крелла.

Кокетство – это было кокетство.

Грем встал, узнав одновременно и больше, и меньше того, на что рассчитывал. Пробормотал общепринятые, не соответствующие его паническому состоянию слова прощания и вышел. Пробираясь через болото, он чувствовал на спине взгляд Пита Буресса, стоявшего у двери покосившейся хижины. Какие чувства выражал этот взгляд – этого Грем сказать не мог.

4

Дома Грем принял ванну. Он долго лежал в теплой воде.

Ему казалось, что грязь лачуги Пита Буресса въелась в кожу.

И он тер себя губкой до тех пор, пока ему не показалось, что он заблестел. Никогда прежде Грем не испытывал морального отвращения, и никогда прежде он не встречал на своем пути деградировавших людей. А Пит Буресс был несомненно деградировавшей личностью, и виноват в этом Бейтс Крелл. У Грема появилось чувство, что он заглянул в глубокий колодец, – еще один шаг, и он может упасть в него. Но он спасся.

Очень может быть, что это и явилось причиной ночных кошмаров. Три ночи Грем провел в лихорадочном беспокойстве. Ему снилось, что он спит в гробу в обитой черным бархатом комнате. Лицо, руки запачканы чем-то красным.

Его охватило желание лететь. Выбраться из этого черного гроба и лететь, лететь в черном ночном небе. В следующие две ночи сны изменились. Он видел себя спящим возле колодца в дремучем лесу. Он заметался и застонал во сне. На дне колодца жило что-то страшное, чудовищное. Кто-то, кого он не знал, взывал к нему оттуда. Но он не мог заглянуть туда – он бы не вынес, если бы подобрался к краю и заглянул внутрь.

Утром Грем просыпался с отчетливым ощущением, что ему надо вспомнить что-то давно прошедшее, заглянуть в какие-то далекие времена. Он разговаривал с родителями, смотрел в их милые, добрые, ничего не подозревавшие лица и чувствовал, что если немедленно не убежит, то сейчас же заплачет. И он убежал. Закрылся в своей комнате. Он был вежлив с ними, когда они подходили к его двери, но из комнаты не выходил. Если они оставляли у дверей еду, то он ел.

Если нет – нет. Очень скоро он ощутил, как несчастны родители, как бьются о дверь их невысказанные вопросы. Период сумасшествия, период расстройства длился четыре дня.

На пятый Грем проснулся с ощущением резкой слабости, но он зато снова стал самим собой. Две ночи он уже спал без кошмаров, и исчезло ощущение невероятной удрученности, которая, казалось, навсегда поселилась в сознании.

Он спустился к завтраку и попросил у родителей прощения. Он попытался объяснить свое поведение тем, что просто слишком усердно работал над книжкой. Но как только с завтраком было покончено, им снова овладела навязчивая идея – он отправился на Гринбанк-роад, пересек мост, свернул на Риверфронт-авеню и оказался на пристани.