В тот день в нем погибли всяческие добродетели. Долг оказался враньем, преданность и честь лишились ореола святости. Они бились ни за что. Они могли бы отступить, спрятаться в развалинах храма и подождать, пока не подоспеют люди — вначале ассасины, потом человек по имени Скиталец и его помощники. Скиталец, убивавший любого, кто имел глупость встать на его пути. Его прибытие сделало смерть Андариста — и друзей Скиньтика — бессмысленной.

Как он ненавидит этого человека! Мастерство не дар, когда оно опаздывает.

Он больше не верит и в правдивость. Узнать правду — услышать, как защелкиваются кандалы на лодыжках. Правда провозглашается с целью вызвать определенное действие. Разве может честный человек пойти против правды? Правда стала оружием, и защитой от него служит лишь стена лжи. Ложь, соглашательство, капитуляция. Ложь самому себе. Вот что важно. Идеи и символы — разменная монета, способ порабощения смелых дураков. Вот в чем смысл.

Он не верит и в смелость. Мы взываем к смелости ближнего, надеясь получить выгоду, заслуженную или нет; но ведь не наша кровь проливается на песок, не так ли? Да, Скиньтику все ясно. Добродетели восхваляют, ибо они — гарантия согласия и тупой, нерассуждающей покорности. Славим жертвы, принесенные окружающими — ведь они претендовали на нашу выгоду, так пусть лучше получают боль и страдание.

Величие патриотизма — та же чепуха.

Больше он не поддастся. Никогда. И это делает его мертвым. Как все те, кому ничего не важно, он находит почти все вокруг глубоко забавным. Лицемерные комментарии, насмешливые взгляды — и ужас перед истинной иронией — вот что ему остается.

Скорбит ли Аномандер Рейк по брату? По Андаристу, оказавшемуся на его месте? Уделяет ли мимолетную мысль своему жалкому выводку? Многие из его потомков уже мертвы. Или беспутствует и жиреет на фальшивом троне, пожиная плоды последнего жертвоприношения брата? «И моих двоюродных братьев! Моих лучших друзей, погибших на защите ценности, столь ему дорогой, что он оставил ее гнить в заброшенном храме! Надо не забыть, задать этот вопрос на долгожданной встрече».

Он любил Нимандера — да, он любил каждого члена их жалкого отряда (кроме Скола, разумеется). Однако Скиньтик не мог избавиться от тихого веселья, воображая итог злополучного их путешествия. Они хотят оказаться в безопасности; они хотят, чтобы их погладили по головке в благодарность за верную службу. Хотят услышать, как ценны их подвиги, как ими гордятся. Скиньтик был уверен, что лишь он один различит блеск презрения в прищуренных глазах Сына Тьмы, когда тот возгласит дежурные похвалы и пошлет их отдыхать в самые тесные комнатенки самого жалкого крыла замка. Ведь Рейк непременно живет в каком-нибудь замке…

«И что потом, дражайшие родичи? Будем бродить по сумрачным улицам, и новая компания постепенно разобщит нас. Станем друг для друга воспоминаниями, пыльными, едва ли стоящими ежегодной встречи в таверне с протекающей крышей, где мы будем садиться за стол и смотреть, как согнули каждого пробежавшие годы, и напиваться. Дорогие сердцу истории поблекнут и выцветут, как ветхий пергамент.

Вот Десра лежит, раздвинув ноги — внутреннее онемение таким способом не прогнать, она хорошо это понимает, но от старых привычек не избавиться, они просто маскируются. Ненанда каждое утро полирует оружие и доспехи- мы видим его, охраняющего неизвестно что, с глазами цвета ржавчины и патины. Араната сидит в заросшем саду, разум ее стал подобен разуму десятилетней — она хвастает цветочком, что вырос в тени дерева, и разве не завидуем мы благословенной пустоте ее глаз? Кедевисс? Ну, она составит хронику нашего отчаяния, нашей скучной отставки. Целью ее жизни станет организация тех встреч в таверне — задача, имеющая смысл, по крайней мере для нее, хоть и приходится терпеливо сражаться против нашего вялого, упрямого равнодушия…

Нимандер, ах, Нимандер, что ждет тебя? Однажды ночью ты достигнешь мудрости и прозрения. Ужасная, опустошающая ночь! Ты увидишь кровь на руках своих, кровь милой и порочной Фаэд. И кровь многих других, ведь мы сделали тебя жертвой, провозгласив вожаком. И той ночью, друг, ты поймешь, что все было впустую, и возьмешь свою жизнь. Башня, подоконник, полет вниз во тьме, иллюстрация поэтического образа тщеты».

Себя Скиньтик в воображенном будущем не находил. Он не думал, что завершит путешествие. Не был уверен, что его ждут. Хронист, записавший сцены прошлого, уже записал и сцены грядущего. Одни те же буквы, выведенные с одержимостью провидца, удушаемого собственной слепотой.

Одно ясно. Никогда больше он не позволит использовать его добродетели — даже те, жалкие, что еще остались. Это не разменная монета, не вещь, измеряемая весом золота, каменьев, собственностью или силой. Ублюдки, всего этого желающие, потейте сами, добивайтесь сами, истекайте своей кровью.

«Возьмите меня, как нож, и я обернусь в руках ваших. Обещаю».

— Улыбаешься, — заметил Нимандер. — Я рад видеть тебя живым и веселым.

Скиньтик покосился на него. Наследием Бастиона оставались пятна крови, соли на одежде и мокасинах. Никто не потрудился очистить вещи, так всем хотелось поскорее покинуть город. Но в Нимандере что-то изменилось. Только ли ужасы сэманкелика и алтаря Умирающего Бога сделали это? Чувство собственной значимости претерпело свежее унижение, его растоптали, как молодой росток. Сколько раз, гадал Скиньтик, нужно Нимандерцу пережить подобное, чтобы яд подточил самые основы, извратив природу этого мужчины? Видение ожидающего Нимандера конца предполагало остатки святости духа, чего-то редкостного и драгоценного, дающего возможность покончить с собой. Если он уже мертв, если он стал мерзавцем — судьба Нимандера воистину непостижима.

«Обрел ли он новые амбиции? Пробудился ли яд цинизма в измученной душе?

Это может изменить все. Он может стать тем, за кем я захочу пойти — да, вниз по кривой дорожке, ну и что? Пусть отныне другие страдают ради нашей выгоды. Хоть какая перемена. Утопим их в грязи — поглядим, понравится ли им такое милое обращение.

Достаточно ли он тверд, чтобы сыграть в такую игру?

Достаточно ли я тверд, чтобы попользоваться им?»

Они нашли коня для Скола, но оставили и повозку — по крайней мере, на время пути по берегу умирающего соляного озера. Ненанда снова сел на место кучера — в одной руке вожжи, в другой кнут. Араната свесила ноги с заднего борта и уставилась на выщербленные зубы — силуэт уходящего за окоем, колыхающегося в волнах жара Бастиона. Десра отдыхает на дне телеги, храпит среди фляг с водой и сушеных продуктов. Кедевисс едет справа, отъехав на тридцать шагов; лошадь с трудом пробирается по усыпанному плавником берегу.

Скол скакал далеко впереди, подчеркивая свое нетерпение. Он не проявил особого интереса к рассказам об их деяниях со дня потери сознания в деревне. Он отказывался объяснять свою неудачу, несмотря на все их намеки — хотя очевидно было, что загадочное событие оставило в памяти тревожный провал. Он стал еще более уклончивым, чем раньше (если это вообще возможно); Скиньтик уже не раз замечал во взгляде воина подозрение. Он словно думал, что они составили заговор и что-то украли у него.

Недоверие Скиньтика к ублюдку лишь усилилось. Ненавидеть Скола нетрудно — на самом деле, до абсурда легко — но эмоции могут затруднить понимание воина с вечно крутящейся цепочкой. Теперь он видел в Сколе одного из тех, что горазды использовать чужие добродетели, обеспечивать чужими руками сугубо личные победы. Если полдюжины желторотых юнцов лягут трупами за спиной — стоит ли горевать?

Он не мог не заметить, что они покрыты пятнами крови; не мог не наметить зазубрины и царапины на клинках, когда на нечастых привалах они точили оружие. Как и вмятины на доспехах. Пусть он очнулся слабым и отупелым, но не увидеть десятки трупов, всю устроенную ими бойню тоже не мог. И все-таки Скол не считал, что они достойны лишнего взгляда. Разве что подозрительного. Подозрения медленно перерастают в паранойю, и к чему это может привести?