«Вот — сильный, смелый, красивый! — думала Надя, летя в мечтах за ним на Луну и на Марс и испытывая горделивое чувство. — Вот он какой, Анчер, — мой друг!»
— Да, теперь я должен все пересмотреть, переделать в плане своей повести, — приглаживая волосы, говорил Анатолий. — Я населю, то есть помещу в ракету людей… Я…
— Толя! Обязательно возьми меня с собой! — воскликнула Надя. — Большая будет повесть? Ого! Вот полжурнала уже заселено. А Степан рисунки даст к ней. Кларочка, а твоя статья?
— Пишется.
— Красота!
Черемисин вскоре свернул на свою улицу, и подруги продолжали путь одни. Надя без умолку говорила о спутнике, о Черемисине, о занятиях по стилистике; она подняла палочку и то трещала ею на ходу по дощатой изгороди, то сбивала верхушки крапивы. Клара хмурилась; черные глаза ее были полны недоброго света.
— Перестань, — сказала она, — и болтать перестань, и трещать своей глупой палкой. Я хочу поговорить по серьезным вопросам.
— По серьезным? Ой, я вся дрожу!
Надя взяла Клару под руку.
— Надежда, если посмотреть на твое отношение к Черемисину поверхностно, — наставительно начала Клара, — то, конечно, ничего особенного нет, дружить имеют право все. Но если посмотреть глубже, то можно сделать другие выводы. Сегодня с утра ты уже с ним. Затем, ты всю перемену была занята в основном им. Когда ты у окна говорила с ним, у тебя лицо было такое… такое… — Клара не находила определения. — Ну, ты знаешь, — отмахнулась она. — Кроме того, я видела, ты положила руку на его руку. Как это можно! Что подумают другие? Такое поведение девушки — предосудительно.
— Клара, да ничего не подумают, — возразила Надя. — Говорим, смеемся. Разве это запрещено?
— Не запрещено. А лицо, руки…
— Ах, оставь, пожалуйста! — Надя выхватила свою руку из-под ее руки и опять затрещала палочкой по изгороди.
— Не могу же я, — немного спустя примирительно заговорила она, — приказать своему лицу: будь каменным, не выражай ничего. У меня что в душе, то и на языке. И на лице.
— Да, ты — такова. Но надо уметь владеть собой, сдерживать себя. Ну, перестань, пожалуйста, трещать, — сердито сдвинула Клара бровки. — Вот я и дома.
Они остановились у подъезда большого дома с затейливыми скульптурно-архитектурными украшениями. Откуда ни возьмись — Лорианна Грацианская, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, в бордовом пальто наподобие колокола, с игривыми бантиками в пламенных волосах.
— Девочки! В книжном артистов продают! Цветные, исключительной отделочки. Бежимте!
— Я сколько раз говорила тебе, — строго сказала Клара, — что это глупо, пошло — собирать открытки, вздыхать над ними…
— Вы ничего не понимаете. У меня их 77 штук. Уникальные! — возмутилась Лорианна и побежала.
— Постой, — поймала ее за полу колоколоподобного пальто Надя. — Лора, ведь это на самом деле как-то… скверно.
— Тебе целесообразней заняться стилистикой, — заметила Клара. — У тебя же единица за сочинение.
— Фи! Бесполезно! Мне Маргарита все равно не поставит тройку.
— Это почему?
— По десяти причинам: во-первых, я действительно не умею выражать свои мысли; во-вторых, я тогда открыто выразила возмущение единицей; в-третьих, я выступила против журнала (а зачем? — не знаю!); в-четвертых…
Надя вдруг рассмеялась.
— Слушай, Лорка… Гениальная мысль. Я недавно прочитала, кажется, в «Огоньке», анекдот про Наполеона… В одном немецком городке его не встретили пушечным салютом. Ну, он вызвал к себе бургомистра: «Как? Почему?» — «Ваше величество, всего имеется 22 причины, почему мы не могли салютовать вам». — «Начните по порядку, я слушаю». Бургомистр начал перечислять: «Во-первых, у нас не было ни одной пушки…» — «Довольно! — перебил Наполеон. — Остальные 21 причина меня не интересуют». У тебя, Лора, так же: «во-первых, я действительно не умею выражать мысли…» Вот и кол!
— Ну, так что же? — с недоумением спросила Лора.
— А то. Повыбрось эти открытки, а займись сбором вот таких анекдотов. Они короткие, меткие, хлесткие. Их в календарях много, в журналах. Записывай, списывай, выбирай из воспоминаний о великих людях и скорее научишься выражать мысли верно и точно. Я недавно прочитала книгу о Суворове, — ну, право, это интереснее всякого романа!
«Это умно, — подумала Клара. — Почему я не догадалась сказать это? Конечно, анекдоты не обязательно, нужно взять что-либо посерьезнее».
— У тебя будет, — уговаривала Надя, — коллекция живых сценок, картинок. Ты можешь поместить тут и портретики знаменитых людей. Вот будет книга!
Лорианна смотрела на Надю как оглушенная, ничего не понимающими глазами. Возможно, что в голове ее в этот момент что-нибудь и поколебалось, но язык действовал самостоятельно:
— Никогда! Никогда не изменю своим душечкам!
Выразив так преданность своим кумирам, Лорианна исчезла.
— Да… Глупая мания, — с холодным сожалением произнесла вслед ей Клара и повернулась к Наде: — Так вот, помни, что я сказала. Я предупредила тебя, как друг. А какого ты мнения о стилистических занятиях, придуманных Маргаритой?
— А что? Хорошо. Поухаживаешь за фразой — смотришь, она лучше стала.
— Да, конечно… Я, как член учкома, полагаю, что это хорошо. Но с выставлением такого числа двоек, мне думается, она переборщила. У Геннадия Лукича такого никогда не было. Ну, так заходи…
Дальше Надя шла одна по тихой малолюдной улице. Облака с золотистыми ободками все куда-то неслись, спешили, то закрывая, то открывая зарумянившееся солнце. Поглядывая на них, Надя думала: «А вдруг сейчас где-нибудь между ними пролетит спутник? Интересно…»
После разговора с Кларой облачко раздумья легло на душу Нади Грудцевой. Почему Клара считает ее отношение к Анатолию предосудительным? Как это понять: пред-о-су-ди-тель-ным? «Если посмотреть глубже… С точки зрения…» Ничего не понятно! Просто Анчер — умный, хороший, с ним можно и поговорить, и посмеяться. И журнал выпускать надо. И никаких «точек зрения», дорогая Клара!
Надя махнула на всю эту «психологию» рукой и быстрее зашагала домой, тем более что откуда-то тянуло дымком, и аппетитный запах тушеной картошки сильно дразнил ее обоняние. Ей очень хотелось есть.
Вот и Пихтовая улица, и родной дом с шатровой крышей; рябина, стучащаяся в окно. Надя вбежала на крыльцо и, увидя мать, сидящую с книгой в руках за столом, сказала:
— Мама! Слышала? Спутник запущен!
— Да ты войди сначала… — услышала она мамин голос. — Ну, что это такое, — на всю улицу!
Надя тормошила маму, говорила о том, о другом; грустное раздумье, навеянное разговором с Кларой, рассеялось.
Но через некоторое время оказалось, что Кларины слова нет-нет да и покалывали. Надя усилием воли хотела заглушить их, но они всплывали снова и снова. Тогда она решила обо всем рассказать маме, уверенная в том, что найдет в ней поддержку. Рассказала. И что же? Чем больше слушала ее горячую исповедь мама, тем явственнее выражался на ее, мамином, лице ужас. И наконец Елена Дмитриевна сказала в смятении:
— Да, да, Клара права. Так вести себя нельзя; бог знает, что из этого может получиться. А кто он, что он собой представляет этот Анатолий? И учиться тебе надо лучше. Да, да. Ты, Наденька, очень увлекающаяся натура. Вспомни этого… как его? Безухое Ухо или Рваное…
— Мама!
— Да, да. Это верно: надо учиться владеть собой. Надо быть серьезной.
Надя чувствовала себя непонятой и обиженной. Сначала Клара, потом мама… Злые люди! Ну что она сделала плохого?..
Потом она приняла решение, — несколько жертвенное, но, безусловно, гордое и возвышенное:
— Пусть так. Я — глупая, ничего не понимаю. «Надо уметь владеть собой», — сказала Клара. Отлично. Будем владеть собой. Да, да!
А еще через некоторое время — сравнительно короткое — она уже думала, что это даже интересно — явиться в школу совершенно другой. Все будут думать: «Что с Надей Грудцевой? Смотрите, как она строга, сдержанна. Совсем не такая, какой была вчера!..». Погодите, я покажу вам, на что я способна. С сегодняшнего дня засяду за книги и от троек сделаю скачок к пятеркам. Смогу? Смогу. И математику одолею, и стилистикой овладею. Я буду артисткой, знаменитой, как Яблочкина. Или писательницей… Ну, где мне!.. Надо быть серьезнее. Да! Я буду учительницей литературы, как Маргарита Михайловна. И такое же темное платье буду носить, и волосы зачесывать так же, как она. Только зачем она часто смущается? Особенно, когда объясняет про любовь… Павел Власов, Сашенька… Я смущаться не буду. Хорошо бы обо всем этом поговорить с Толей. Нет, нет, ни за что. Я и забыла… «Владеть собой»… Теперь я с ним буду холодна, как лед на Луне, на которую мы с ним полетим.