Фалуш представила себе, как старый Варьяш, узнав Борбалу Иллеш, бросившую его сына, швырнула бы ей в лицо палочку постного сахара. Анна потянулась. За это лето они все и выросли, и окрепли, и даже немного растолстели. Теперь они уже не чувствуют ломоту во всем теле, как в первую неделю. Оказывается, и к этим тяжелым работам можно прекрасно привыкнуть, стоит только втянуться. Зимой, возможно, им будет даже недоставать этой постоянной физической нагрузки. А до чего приятно сознавать, что там, где несколько дней назад были лишь камни да ямы, сейчас проходит шоссе и вдоль него тянутся цветочные клумбы. И это — результат их труда!
«Я и на будущий год пойду работать, — думает Фалуш. — Перед гимназией. И лучше бы всего — снова здесь. Раньше я мечтала стать адвокатом. А не стать ли мне агрономом-садоводом? Надо будет подумать над этим…»
Облака. Плотные, низкие и тяжелые, они, подсвеченные солнцем, становятся желтыми, как накипь; июльское солнце яростно печет, но ленивые облака не желают дать земле дождя, хотя сейчас он так нужен: земля вся пересохла, растрескалась… «Вода… Откуда взять воду? Как разрешить эту проблему? — думает Кучеш. — Мы так измучились, пока вскопали этот участок. Полоть его — просто наказание! Вместе с сорняками вытаскиваются целые куски пересохшего, затвердевшего грунта. Надо будет спросить у учительницы, люди какой профессии по-настоящему занимаются этими вопросами…»
«До чего же я полюбил вас, мои девчушки! — думает Чуха. — Бедняжки, как вы намучились за это ужасное лето! Все обгорели — ишь как кожа лупится! Ваши маленькие ладони покрылись пузырями мозолей. Помню, какие кислые у вас были вначале мордашки, зато сейчас вы весело смеетесь. Когда в будущем им придется бывать здесь, у каждого дерева, у каждого кустика меня будет встречать ваша улыбка. А больше всех мне полюбилась эта худощавая Ютка Микеш!»
«Сказать ему? — терзала себя думами Ютка Микеш. — Нет, наверное, не я, а Боришка должна убедить его сдать переэкзаменовку за восьмой класс… Почему она так легко примирилась с тем, что парень останется, по сути дела, недоучкой? Почему она не заботится о нем?
У нее теперь только Рудольф на уме. Рудольф и Рудольф. А тот, как уехал за границу, так всего одну — единственную открытку прислал, и то всему дому: «С уважением шлю привет издалека всем жильцам нашего дома. Тибор Шош». Этот Рудольф совсем и не думает о ней… А Сильвия Ауэр! И как не стыдно Боришке даже рассказывать, на что подбила ее Сильвия?! Оказывается, они как-то подобрали ключ к ящику его письменного стола и стали там шарить — нет ли писем или каких-либо фотографий…
Разумеется, они ничего в столе не нашли, ничего такого, что свидетельствовало бы, что у него есть девушка-невеста. Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Ведь он, например, мог взять с собой за границу памятную фотокарточку или другой сувенир, чтобы не чувствовать себя там одиноким…
Но хороша Сильвия! Взломщица! Я так и сказала Боришке свое мнение. Теперь, конечно, Бори не будет со мною так откровенна, как раньше…
Но что интересно: она работает, как машина, а когда выдают получку, то она с какой-то странной, непонятной жадностью смотрит на деньги. Остальные, получив зарплату, тотчас же бегут на рынок и опустошают запасы дядюшки Варьяша или мороженщика. А Иллеш — нет. Она копит деньги. Что-то хочет купить себе на них. Но что?
Дядюшка Варьяш…
Что будет с вашим сыном?
Что будет со всеми? Ведь Варьяш, как и они все, — дитя улицы Беньямина Эперьеша. Мать Варьяша бросила семью, не пожелала жить с инвалидом. Кто же заботится о Миклоше? Разве отец заботится о нем? Конечно, нет! Он только ругается, пьет и горланит песни…»
«Будущие господа восьмиклассники! — думал Миклош Варьяш. — Будущие барышни восьмиклассницы! Еще год, и вы получите аттестат зрелости. Скорее бы вы уже отчалили отсюда! За несколько недель вы едва научились держать в руках лопаты. А эта Иллеш только и делает, что смотрит на свои лапы. Странная все-таки девица!
Зато работать — отличная штука. Ни о чем ты не думаешь, настроение хорошее, знай себе посвистывай! И зачем только все так стремятся закончить школу? Как приятно, что дядя Чуха любит меня, только бы он не посылал меня каждую субботу в магазин «Резеда» разносчиком цветов! Все мне нравится в работе по садоводству, не по душе только быть на побегушках в «Резеде», разносить заказы — букеты цветов, цветы в корзинах и горшках, — звонить в чужие квартиры — фу, противно! Совсем другое дело готовить почву для посадки, отбирать семена, окапывать и рыхлить…
А тут еще эта Микеш! И чего она пялит все время на меня глаза. Терпеть этого не могу! Стоило мне недавно порезать руку, так она тут как тут — лезет с аптечкой, тоже мне сестра милосердия! Просто психованная! Ну, порезался — ей-то что? Зачем перевязка?! А она еще спрашивает: «Больно, Миклош? Очень?» Пришлось снять повязку: мол, не беспокойся, все прошло, и оставь меня в покое, нечего за мной бегать! Хватит с меня этих девчонок, и Боришки Иллеш, и всех остальных!
Как-нибудь при случае я выскажу этой Иллеш свое мнение о ней, что мне на нее начхать. К тому же я не люблю блондинок; мне всегда нравились смуглые… вроде этой противной Ютки Микеш… А эта Иллеш — как она сначала увивалась за мной! Может, она вообразила, что я оттого переживал в тот день, что она мне торжественно объявила, чтобы я больше не провожал ее. Просто накануне на Рыбной площади я увидел мать; она шла с каким-то мужчиной от кинотеатра «Дерине». Мужчина держал мать под руку, а она весело смеялась, ничего не замечая вокруг. Я спрятался в ближайший подъезд и долго смотрел ей вслед… Какая она у меня все-таки красивая!..
А что касается Боришки Иллеш, так я даже рад, что наконец-то освободился от нее, от школы и вообще от всего!.. Дядюшка Чуха говорит, что садоводство запишет меня в спортклуб. Я снова начну ходить на тренировки, участвовать в соревнованиях…
Куда это направилась Ютка Микеш?! Кажется, в сторону рынка…»
На шоссе, что вело под сенью старых деревьев к рынку, были уже хорошо видны следы работы, которой в течение трех недель прилежно занимались ребята.
Чтобы поливать только что посаженные цветы, они воровали воду. Дядя Чуха сердился и грозил, что отстранит их от работы в садоводстве, если они не перестанут это делать. Его угрозы, разумеется, никто не принимал всерьез, потому что и сам дядя Чуха поступал так же, жалея жаждущую влаги землю.
Ютка бежала вдоль посадок на рынок. Она сама не знала точно, зачем ей понадобилось, и в то же время чувствовала, что должна идти туда.
Рынок был виден издалека; он пестрел своими палатками и киосками, как пригородные цветочные сады, которые даже из-за изгородей и заборов поражают глаз яркостью красок… Что за лето! Как наливаются и как зреют под солнцем фрукты и овощи — пламенеют помидоры, алеет багрянцем паприка, а этот дурманящий медовый запах и неумолчное жужжание… Пчелы, словно опьянев, ошалело мечутся по садам…
Неожиданно на лоток дядюшки Варьяша упала тень. Он вскинул голову и машинально спросил:
— Постного сахару?
Лицо Ютки показалось знакомым — эти девчушки частенько прибегают сюда за постным сахаром.
— Да, — ответила Ютка и протянула один форинт. Ей было очень жалко денег, но даром дядюшка Варьяш едва ли пожелает разговаривать с нею.
— Одну палочку?
— Одну.
Она заплатила. Нет, Миклош совсем не похож на своего отца. Дядюшка Варьяш был круглолицым, толстым, глаза у него были неопределенного цвета, и не серые и не карие.
— Как бежит время… — проговорила Ютка. От волнения голос у нее стал каким-то чужим, резким.
Инвалид внимательно посмотрел на нее. Стеклянная крышка конфетного ящика осталась незакрытой, и на запах конфет устремились пчелы. Они оба — старый Варьяш и Ютка — вместе принялись отгонять их, при этом их руки соприкоснулись. У Ютки были загорелые руки с короткими, обломанными ногтями — рабочие руки. Правая рука у дядюшки Варьяша была белая и ленивая.