— Непостижимо, — проронил Сергей Миронович.

В 1915 году, августовским днем, ему в «Терек» принес стихи юный семинарист. Сергей Миронович недолюбливал графоманов-курортников, валивших летом в редакцию косяками. Да и вообще был, видимо, не в духе. Как раз тогда Сергея Мироновича ожидали серьезные неприятности. Его разыскивала уржумская полиция, поскольку он не отбыл воинской повинности. Владикавказские власти хотели призвать его в армию рядовым. Короче, Киров принял семинариста сухо:

— Стихов не печатаем.

— Жаль…

В одном слове Киров услышал все, что хотел бы сказать в долгой исповеди семинарист, в будущем известный осетинский поэт Андрей Семенович Гулуев.

— Покажите стихи.

Киров прочел:

— Хорошие стихи, нужные, — сказал Сергей Миронович и попросил написать к ним вводную заметку.

Заметка Гулуева не подошла. Стихи его Киров напечатал с редакционным послесловием:

«Одинокий голос, рассказывая о непосредственных впечатлениях осетина-интеллигента при посещении могилы Коста Хетагурова, вновь поднимает вопрос о достойном увековечении имени чуть ли не единственного осетинского поэта, выступившего в национальной литературе».

Вскоре Сергей Миронович поместил в «Тереке» и едкую статью молодого осетинского учителя И общественного деятеля Владимира Давидовича Абаева о неизжитом пренебрежении к памяти великого поэта и к его творчеству.

Февральская революция окрылила трудящихся Терека, вселила надежду на избавление от нужды. Забитые, не искушенные в политике, многие пошли за меньшевиками и эсерами, за буржуазными националистами.

Начальника области сменил назначенный временным правительством комиссар, ярый казачий реакционер Караулов. Национальная буржуазия сколотила какое-то подобие правительства — Центральный комитет объединенных горцев. Во Владикавказе возникли Совет, рабочих депутатов и Совет солдатских депутатов, где преобладали меньшевики и эсеры.

Нужно было высвободить, вырвать трудящихся, особенно рабочих и возвращающихся с фронта солдат, из-под влияния буржуазии и соглашателей. Это было главным для большевиков, немногочисленного, ко закаленного в подполье отряда, который теперь уже открыто вел Киров.

Он сумел объединить оба городских Совета, рабочий и солдатский. В новом Совдепе большевики сразу же потребовали введения восьмичасового трудового дня — царя сбросили, а пользы рабочему человеку пока никакой. Меньшевики и эсеры провалили требование большевиков. Поражение не обескуражило Кирова — пусть все видят, о ком пекутся соглашатели, а своего мы добьемся.

Киров был неузнаваем. Все, что было сковано в нем конспирацией, жандармской слежкой, преследованиями, раскрепощалось, расцветало. Даже близкие друзья не подозревали, что он блестящий оратор, подлинный трибун. Его голос, звонкий и сильный, поражал красотой, богатством интонаций. Начиная обычно речь спокойно, Сергей Миронович потом говорил, волнуясь, и волновались все. Когда он гневался, гневались все. Когда он смеялся, смеялись все. Его речи были неотразимы. Где бы он ни выступал: в железнодорожном ли депо, в каком-нибудь клубе или учебном заведении — везде было полно. Раз услышав его, люди, далекие от политики, и то допытывались, где еще будет выступать Киров.

Он был неутомим. В один и тот же день его видели и на Алагирском заводе, и в Ольгинской гимназии, и в Апшеронских казармах, и на площадях, на грузовике, превращенном В трибуну. Благодаря изобретательности и опыту Киров владел множеством агитационных приемов, сокрушительных для его противников. Он любил, например, приходить на собрания буржуазных партий. Полякова рассказывала, как позвал ее однажды Сергей Миронович на эсеровский митинг. У входа барышня продавала эсеровские листовки. Киров дал Поляковой пачку своих листовок. Полякова развернула их веером:

— У нас бесплатные!

Эсеровская барышня зашипела, но все потянулись за даровщинкой.

Оратор что-то говорил, а его заглушали возгласы:

— Дай бесплатную!

Увидев Кирова, эсеры обиделись. Разыгралась такая сценка.

Эсеры. Вы зачем пришли?

Киров. Разве митинг ваш секретный?

Солдат (узнав Кирова). Вот бы послушать кого, ребята!

Эсеры. Тише, тише!

Солдат. Давай, Киров, на трибуну!

Эсеры. Тише, тише!

Солдаты (Кирову). Лезь, парень, чего стесняешься!

Эсеры (Кирову, уже злобно). Зачем сюда пришел?

Киров. Резолюцию предложить. У вас много слов, а толку мало. У меня короче, лучше и бесплатно!

Киров продвигался к трибуне. Резолюция у него действительно была наготове.

Весной начало прибывать на Терек партийное пополнение — из эмиграции и ссылки, с каторги, из армии, из Москвы, Петербурга и Закавказья. Приехал Ной Буачидзе. Приехали замечательные большевики Мамия Дмитриевич Орахелашвили и его жена Мария Платоновна. С фронта возвратился Саханджери Гидзоевич Мамсуров, один из первых осетинских большевиков. К ним присоединились московские студенты, светлые головы, Георгий Александрович Цаголов и Георгий Николаевич Ильин. Сплоченные и энергичные, большевики завоевывали предприятие за предприятием.

Прозревали постепенно трудящиеся и в горских селениях, аулах.

В Осетии возникла мужественная партия керменистов, шедших с большевиками. Название партии дало имя легендарного народного героя Кермена. Ее основателями были Гибизов, Кесаев, Гостиев, Созаев. Чтобы укрепить партию «Кермен», в нее по совету Кирова вступил молодой коммунист Георгий Цаголов. Сергей Миронович верил, что благодаря Цаголову «Кермен» скорее политически созреет и вольется в коммунистическую партию. Это сбылось.

Старшим по возрасту был Николай Урусбиевич Кесаев, успевший до революции окончить Петербургский университет и продолжить образование в Германии, Франции и Италии. Дебола Даппоевич Гибизов учился в Московском университете, Андрей Батмурзович Гостиев — в Киевском коммерческом институте, Тарас Васильевич Созаев — в университете Шанявского. Из всех них в гражданскую войну выжил только Созаев.

Киров руководил обороной осажденной Астрахани, когда ему в конце июня 1919 года рассказали кое-какие подробности гибели керменистских вожаков. Как ни был занят Сергей Миронович, он тотчас же, ночью, принялся за статью «Памяти дорогих товарищей керменистов»:

«Много энергии и сил приложили Кесаев и Гибизов, чтобы партия сделалась достойной выразительницей чаяний осетинской и всей горской бедноты…

Те, кто чувствовал опасность для себя в этом новом движении — истинно-народном, пролетарском, — начали борьбу против «Кермен» с самого появления партии на политической арене…

Но ничто не могло поколебать убежденную самоотверженность первых вождей керменистов — Кесаева и Гибизова.

Гибизов на собраниях и съездах появлялся редко; он был мозгом партии, он работал внутри нее, направлял ее тактику и определял задачи, когда он еще был один, когда не были еще в партии Андрей Гостиев и Георгий Цаголов.