Нет, проект об упразднении мещанина кажется совершенно невероятным, и лучше взять его обратно.
Милый мещанин, живи и не тревожь своего векового покоя слухами о покушении на твое благополучие, тихое и безмятежное до отвращения.
Помни одно:
Блажен, кто спит и днем и ночью, — ему обеспечена благодарность квартального».
Всё. Предел, за которым — штрафы, суд, ссылка, тюрьма.
Под игом царской цензуры работа каждого мыс-лящегб, передового журналиста была сложна, полна опасностей, а большевика — подавно. Киров не жаловался. А как ему порою тяжко, лучше всех знал его друг Александр Тихонович Солодов. Солодову и самому жилось плохо. Он был старше на десять лет, опытен, честен. Одесса, Киев, Екатеринодар — нигде не приживался. Колесил из города в город, наивно мечтая о земле обетованной. Владикавказ ею не был.
Никогда Солодову не удавалось найти правдивые слова, устраивавшие цензуру. Так продолжалось и в «Терской жизни», куда он перешел. Однажды он напечатал статью о том, как некий человек и его друг Сергей страдают от неудовлетворенности своим трудом.
Опубликовал вскоре подобную статью и Сергей Миронович:
«Ведь это легко сказать — открывать себя просто и свободно. А сколько здесь внешних непреоборимых препятствий… Как часто и много, прежде чем перо схватит мысль, быть может и маленькую, приходится ее мучить, рвать и делать «приглядной» для постороннего взора…
Здесь именно и лежит начало всех начал душевной драмы тех, кто жизнь сковал с газетной строчкой.
Драма эта молчаливая, незаметная, скрытая. Но в том ее ужас».
Статья называлась «Вместо венка».
Она посвящена была Солодову — Солодов застрелился.
Произошло это в 1914 году, накануне войны.
Большевики задолго до империалистической войны предвидели ее неизбежность. На Тереке о том писал Киров. Намеками, а иногда открыто внушал он читателям, что кровавые схватки за передел мира, за рынки и колонии, за барыши были и остаются спутником господствующего строя:
«Народы воевали, воюют и неизбежно будут воевать, так как господствующая капиталистическая культура может поддерживаться и распространяться в глубь земного шара только тогда, когда она насажена на острие штыка или скрыта в недрах орудийного снаряда».
В далеком от фронтов Владикавказе война была для Кирова рядом, она осязалась каждодневно: кроме всего прочего, редели сколоченные ценой долгих усилий подпольные кружки, кружковцы надевали серые шинели. Партийная организация, уже складывавшаяся на Тереке, распадалась. С мыслью о создании устойчивого подполья в горных аулах и селениях пришлось и вовсе расстаться: всех, кого исподволь подготавливали к вступлению в партию, власти усылали теперь на фронт, на тыловые работы.
Применяясь к новой обстановке, Сергей Миронович продолжал, усиливал нелегальную работу. Обрисовать ее невозможно пока. Из-за конспирации и гибели сотен активных участников революционной борьбы многое все еще требует тщательного изучения, уточнений. Но о том, насколько сложной и многогранной была работа Кирова, свидетельствуют и имеющиеся, вполне достоверные сведения.
Через петербургского студента Николая Андреевича Анисимова, ставшего затем вожаком грозненских большевиков, Киров поддерживал контакт со столичной партийной организацией. Весной 1912 года, возвращаясь домой после суда, Сергей Миронович связался и с московской партийной организацией. Помог в том сибирский боевик Ведерников, переселившийся в Москву, где в 1917 году был одним из руководителей Октябрьского переворота. Летом 1913 года нелегально побывал в Москве либо Киров, либо кто-то другой по его поручению. Это отмечено в паспорте на чужое имя, которым Сергей Миронович пользовался ряд лет. С тем же паспортом Киров или еще кто-то ездил и в Астрахань, и в Бугурусланский уезд, и в Саровскую пустынь, и опять в Москву. Летом 1915 года из Сибири в Ростов-на-Дону переселился друг юности Михаил Попов, и Сергей Миронович тотчас же сообщил ему местные явочные адреса. Вскоре Киров и сам приехал. Его хотели перевести туда на руководящую нелегальную работу, но он не согласился жить на иждивении партийной кассы, а подыскать ему приемлемую службу в Ростове-на-Дону не удалось. Полякова вспоминала, что Киров общался также с партийцами из Баку, Тифлиса, Екатеринодара и других городов.
Прямые и косвенные связи с партийными комитетами этим, безусловно, не ограничивались. Во всяком случае, Киров был постоянно в курсе партийных решений, читал новые произведения Ленина, получал нелегальную литературу. Кое-что перепечатывал и во Владикавказе, и в Грозном, и в Нальчике.
Сергей Миронович неоднократно бывал в Грозном, придавая особое значение этому единственному на Тереке крупному пролетарскому центру. Туда, в Грозный, по два-три раза в году приезжал Анисимов, с которым Киров сдружился. Туда, помимо Турыгина, направил Сергей Миронович молодую владикавказскую большевичку Эмму Осиповну Блок. По заданию Кирова туда, наряду с Никитиным, ездил Серобабов. Нефтяники провели несколько мужественных забастовок. Забастовочное движение, закаляя рабочих, выдвигало умелых борцов против капитализма — одним из них был Михаил Самойлович Мордовцев, рабочий, член партии с 1908 года, в будущем герой партизанской войны на Северном Кавказе. Большевистская организация Грозного росла и к 1917 году пользовалась безраздельным влиянием среди рабочих и солдат.
Бывал Киров также в Пятигорске, Минеральных Водах, Кисловодске, Ессентуках, привозил произведения Ленина, нелегальные газеты, листовки — не сидите сложа руки, товарищи, не сокрушайтесь, что нет у вас пока настоящей партийной организации с комитетами, собственными типографиями. Побольше внимания агитации среди мобилизованных, в воинских частях. Особенно среди раненых, ведь Терек весь почти превращается, превратится в огромный лазарет. Сергей Миронович и сам часто проникал к солдатам, придумывая для того всяческие способы. Как корреспондент «Терека» он даже раздавал в госпиталях рождественские и пасхальные подарки. Вручит подарки, а в добавление — задушевная беседа с двумя-тремя выздоравливающими, еще с двумя-тремя, еще с несколькими.
Хотя военные строгости были неимоверны, на промышленных предприятиях, в аулах, в деревне большевистское влияние не угасало. Наоборот, оно было еще ощутительней. Даже в казачьи станицы просочилось революционное брожение. В 1915 году начальник области и атаман терского казачьего войска генерал-лейтенант Флейшер в секретном циркуляре № 22 предостерегал подчиненных:
«По имеющимся секретным сведениям, революционные организации уже мобилизуют свои силы для использования крестьянских масс тотчас по окончании войны в целях развития в них недовольства правительством и возбуждения их на почве земельного их неустройства и неустройства их быта».
Начальникам округов циркуляр предписывал весьма тщательно подобрать политически благонадежных лиц на должности атаманов станиц, сельских старшин, старост, писарей. Генерал и таким лицам не очень-то доверял, повелев строго следить за ними, а чуть что — немедленно удалять с должностей.
Не только крестьян готовили большевики к политическим сражениям. Прежде всего рабочих. И не только их. Киров выработал вполне оправдавшую себя тактическую меру воздействия на массы, о которой Анисимов говорил впоследствии, на VI съезде партии:
— До переворота у нас имелась небольшая организация, преимущественно из учащейся молодежи; главной ее целью была подготовка будущих партийных работников… На создание их были направлены все наши усилия…
Вокруг Кирова собралась группа талантливых студентов, молодых интеллигентов, которых он исподволь приобщал к революционному движению. Разное влекло их к нему. Кто угадывал в нем большевика. Кому нравился он как человек и журналист. Многим же было по душе его уважение к национальной культуре народов Терека.
Некоторые горцы, получив образование, чурались всего своего, родного. Коста Хетагуров, звезда обеих Осетий, Северной и Южной, и то был у них не в чести. Это волновало Кирова. Однажды он, листая старый комплект «Терека», набрел на опубликованное письмо в редакцию. Человек, выпустивший биографию Хетагурова, послал полтораста экземпляров наложенным платежом видным владикавказским осетинам, оповестив их, что деньги пойдут на цели просвещения. Книги вернулись к издателю невыкупленными.