Затем Рубен коротко рассказал мне, как он вместе со своим пулеметным взводом прикрывал переправу через Березину, был тяжело ранен и потерял сознание. Из его взвода никого не осталось в живых, а самого Рубена вывезли с поля боя на нашу сторону на последнем отходившем танке.

Рота Рубена сворачивала с шоссе на дорогу, что вела на Самофаловку. Настала пора расставаться. На прощание Рубен сказал:

- Павлито, я слышал, что сюда, под Сталинград, брошены главные силы фашистов. Я верю, что мы разобьем их. И тогда для меня начнется дорога в Испанию. В нашу с вами Испанию, за которую мы вместе дрались когда-то, за которую погиб генерал Лукач.

- Верно, Рубен. Здесь-то фашисты не пройдут!

- Но пасаран, Павлито!

- Но пасаран, Рубен!

Отъезжая, я спохватился: мы не обменялись адресами. Но ничего - мы еще встретимся, Рубен! Какая это была по счету встреча? Третья? Мы встретимся и в четвертый, и в пятый раз! Только вот когда? При каких обстоятельствах?

* * *

Как ни удачна была рекогносцировка, дивизия по-прежнему оставалась в районе Камышин-Николаевское: уж слишком резко изменилась обстановка.

Однажды не только на шоссе, но и на всех проселках и полевых дорогах в нашем расположении появились толпы беженцев. Они сообщили, что Сталинград подвергся чудовищной по жестокости бомбардировке. На огромный цветущий город с 600-тысячным населением налетело свыше шестисот фашистских самолетов. Многие госпитали, больницы, школы, культурно-бытовые учреждения, жилые кварталы были превращены в руины от бомбовых ударов и пожарищ. В огне плавились стекло и металл.

Город представлял собою огромный костер, пламя которого охватило и Волгу: на воде бурно пылала нефть, разлившаяся из разбитых нефтехранилищ. С доисторических времен ни один город на земле не подвергался такому разрушению. В огне пожаров и от осколков бомб погибло более 40 тысяч мирных жителей - преимущественно стариков, женщин и детей.

Вечером того же дня майор Бакай взял карту и синим карандашом провел стрелу, толстое острие которой напоминало голову гадюки, в район Рынок и Латошинки, что на северной окраине Сталинграда. Это означало, что гитлеровцы вышли к Волге.

Я понял, что нам находиться здесь осталось считанные дни. Да и пора! Месяц боевой подготовки не прошел даром. Нам удалось основательно подучить новое пополнение, добиться тесной спайки ветеранов и молодых бойцов, пришедших в дивизию. Мы с еще большим нетерпением стали ждать приказа Ставки о выступлении дивизии. Это нетерпение подогревалось тем, что если первое время наше пребывание в тылу оправдывалось необходимостью укомплектования частей, то теперь этот довод утратил силу.

* * *

Представьте себе на мгновение, что дом, в котором вы живете, объят пламенем, что жизни ваших близких угрожает смертельная опасность, а вы в это время находитесь где-то вдали и не принимаете участия в борьбе с разыгравшейся стихией. В этом случае очень слабым утешением будет то, что вдалеке от дома вы заняты изучением правил борьбы с пожарами. Примерно такое же чувство в то время испытывали бойцы и командиры нашей дивизии.

Жаркое лето было на исходе. Утром роса, как иней, покрывала белым ковром траву, вечером с Волги тянуло прохладой.

И вот в один из первых дней сентября к нам в штаб заехал генерал, и я в первые услышал, хотя и не официальное, но обнадеживающее сообщение.

- Что, товарищ Родимцев, скоро за Волгу драться будешь? - сказал он.

- А разве есть приказ?

- Поговаривают... - отозвался генерал и распрощался.

Генерал оказался прав. 9 сентября был получен приказ Ставки о включении дивизии в состав 62-й армии, которая уже вела ожесточенные бои на подступах к Сталинграду.

Боевой приказ вызвал необыкновенный подъем в частях. Однако было одно обстоятельство, которое в высшей степени смущало: у нас еще не хватало винтовок, автоматов, пулемётов, боеприпасов. Своими сомнениями я поделился с представителем Ставки. Разговор происходил на улице, так как перед этим я проводил занятия и не успел возвратиться в штаб. На мои доводы собеседник ответил:

- В мою задачу входит перебросить вашу дивизию к Сталинграду, а что касается вооружения, то, я думаю, это дело командования фронтом.

Я не мог согласиться с ним, поскольку направляться без оружия туда, где идут ожесточенные бои, и рискованно, и бесцельно. Поэтому тотчас же связался с командованием. Мои требования были удовлетворены. Дивизия вскоре получила значительное количество оружия и боеприпасов...

* * *

И вот мы снова в пути. Надолго останется в памяти эта ночь. В темноте, обгоняя пешие подразделения, шли автоколонны. Чтобы не быть замеченными авиацией противника, они передвигались без света. Водители добросовестно выполняли приказ о спешной переброске, гнали машины. И все же казалось, что движемся мы медленно.

- Остановись и посигналь, - обратился я к шоферу, когда мы поравнялись с головной машиной полка.

Через минуту ко мне подошел полковник Елин.

- Хоть нам, Иван Павлович, приказано явиться в Среднюю Ахтубу, - начал я, - но, мне думается, нас сразу же направят в Сталинград.

- Я тоже так считаю, - спокойно и неторопливо, как и всегда, подтвердил мои предположения Елин.

- Тогда нам надо подумать о боевом обеспечении переправы дивизии. Кого послать в передовой отряд?

- Все мои командиры батальонов - ребята хорошие, но первый есть первый, - проговорил Елин. - Пусть идет Захар Червяков.

- Он еще раз повторит прошлые занятия, - пошутил я.

Елин улыбнулся:

- Да. Только не с условным противником.

- Передайте об этом Червякову сейчас же, да подумайте, чем его усилить, - распорядился я.

И мы разошлись по машинам.

Выбор Елина, пожалуй, был наиболее удачным. На последних тактических учениях под Камышином, проверявшихся очень ответственной комиссией, прибывшей из Москвы, при отработке темы "Наступление усиленного стрелкового батальона с преодолением водной преграды" гвардии старший лейтенант Червяков вместе со всеми своими бойцами и командирами получил благодарность от одного старшего начальника.

Дивизионные остряки утверждали, что в ответ на поздравление своих сослуживцев об удаче Червяков якобы сказал:

- Причем тут удача? Немцы научили: восемь рек заставили форсировать. От Буга аж до самой Волги...

Захар Петрович Червяков меня всегда удивлял редким сочетанием широкой русской натуры, полной молодечества и удали, со сдержанностью и дисциплинированностью воина.

В нашей дивизии он появился в дни самых тяжелых оборонительных боев, которые мы вели под Харьковом после неудачного наступления.

Потери у нас были большие, особенно среди комсостава, и я обрадовался, когда мне доложили о пополнении.

- Сначала с командирами познакомь, - сказал я дивизионному кадровику.

На скате овражка за кустами, неподалеку от штаба дивизии, я увидел группу незнакомых командиров. Они лежали на траве и увлеченно слушали молодого парня с тремя кубиками. Парень был без пилотки, с расстегнутым воротом и, сидя, перебирал струны, видимо, принесенной с собой гитары.

"Мальчишка, обозник, - подумал я. - Пороху, наверное, не нюхал, потому и шатается с гитарой по фронтовым дорогам".

Негромко и как-то особенно задушевно под щемящие| переборы инструмента парень пел:

Много нас на полях Украины

Полегло, дорогая моя,

Разорвали немецкие мины

Молодых и здоровых, как я...

Приподняв голову и заметив меня, парень вмиг откинул гитару в сторону, под лопух, быстро застегнул воротник гимнастерки, на голову надел пилотку. Глядя на него, все вскочили. Четким строевым шагом, словно это было не травянистое дно оврага, а утрамбованный плац, парень подошел ко мне и строго по-уставному отрапортовал, что группа командиров прибыла из отдела кадров армии в мое распоряжение для прохождения дальнейшей службы и что докладывает старший группы гвардии старший лейтенант Червяков.