— Держу пари, — рассердился Коля, — каждый снаряд будет рваться в радиусе не далее 100 метров от цели.

— По рукам. За каждый точный разрыв плачу сигару, — согласился командир дивизиона.

Пари состоялось. В самом худшем положении от него оказались франкисты. Они никуда не могли спрятаться от точного огня Коли-артиллериста. Все цели были поражены.

На следующее утро к нам на НП солдаты доставили небольшой ящичек сигар. В нем нашли записку:

Образцы воинской выдержки, мужества, стойкости показывал каждый из наших добровольцев. Легенды слагали испанцы о советском танкисте Поле Армане, наводившем своими смелыми рейдами ужас на противника. Поль Арман, командуя пятнадцатью танками, прорвал фашистскую оборону, уничтожил несколько сотен врагов, подавил много орудий, пулеметов, расстрелял несколько неприятельских танков. Фашисты после таких действий были вынуждены приостановить наступление. А он с открытым люком подъехал к штабу противника и с нарочитым акцентом, мешая французские и испанские слова, стал переругиваться с подполковником-фалангистом, чтобы выиграть время, пока подтянутся остальные боевые машины. Потом подал водителю сигнал: «Вперед!» — и танки принялись гусеницами утюжить фашистский штаб.

Вспоминается и такой случай. К командиру 11-й бригады немецкому коммунисту Гансу Кале для помощи в организации взаимодействия и выяснения обстановки на поле боя я был отправлен в разгар сражения под Гвадалахарой. Эта часть с приданным ей взводом танков получила задачу: прочно занять и оборонять рубеж, в центре которого находился 82-й километр Французского шоссе.

С высотки, где находился НП, можно было наблюдать за расположением республиканских войск, а также хорошо просматривалась и местность в районе действий противника. Мы заметили, что северо-восточнее 82-го километра занимает огневые позиции итальянская артиллерия. На нас двигались также две батальонные колонны по шоссе, они стали принимать предбоевые порядки — каждая развернулась в линию ротных колонн. Вдали показалось и несколько танков.

Командир бригады распорядился: батальонам первого и второго эшелонов быть готовыми отразить атаку. К этому времени на наблюдательном пункте появились два танкиста. Один из них был советский доброволец Баранов. Я дал ему бинокль и ознакомил с обстановкой. Он сказал, что у него на подходе рота танков, готовая вступить в бой.

Вскоре на шоссе появились итальянские танки, пошли на наши позиции. Они были уверены, что у республиканцев нет противотанковых средств. Стальные машины, беспечно двигаясь вперед, оторвались от своей пехоты. Генерал Кале заволновался, хотя его бойцы уже не раз участвовали в сражении с танками.

— А как вы думаете, Павлито, наши танки встретят их или нет? У нас в батальоне нет противотанковых средств, и люди могут дрогнуть?

— Танкисты Баранова не подведут, — уверил его я.

За машинами противника развернулись в цепь два итальянских батальона. Кале отдал распоряжение командиру артгруппы открыть сосредоточенный огонь трех батарей по наступающей пехоте. Я насчитал более двадцати вражеских танков. А где наши? Вовремя выйдут или нет? Видят ли они наступающих на нас?

Расстояние между линией обороны республиканцев и первой наступающей пехотной цепью становилось все меньше и меньше. Итальянцы перешли на ускоренный шаг, ведя огонь с ходу. Впереди каждой роты бежал офицер с поднятым облаженным, клинком. Вражеская артиллерия перенесла огонь в глубину нашей обороны, не забыв напоследок прихватить и наш наблюдательный пункт. Послышались крики, стоны. Один снаряд разорвался совсем близко от нас.

Ганс Кале, стряхивая с себя землю, проговорил:

— Да, Павлито, так могут и убить.

Я посмотрел на него:

— На войне все может быть.

Развеялись пыль и дым — и мы увидели, что итальянцы в беспорядке бегут назад, а наши танкисты пулеметным огнем на ходу расстреливают их.

Мне рассказали, как погиб стойкий антифашист механик-водитель Фриц. Прямым попаданием снаряда была подбита его машина. Легко раненный, он лег под танк и не подпускал к нему врага. Остальные члены экипажа погибли. Вторым снарядом Фрицу оторвало ногу. Истекая кровью, он отстреливался до последнего патрона.

Мы выиграли этот бой. Не многим итальянцам из двух наступающих батальонов удалось вернуться назад: большинство было уничтожено, а часть взята в плен.

Я пробыл в бригаде Ганса Кале несколько дней. А собираясь назад, в бригаду Листера, встретился со своим другом — артиллеристом Николаем Гурьевым.

— Сходим к моему командиру Воронову на чаепитие, — пригласил он.

— Согласен.

Я давно соскучился по чашке хорошего, крепкого чая. Вечером, часов в десять, мы подъехали к утопающему в зелени зданию, где жил доброволец, советник Николай Николаевич Воронов, в будущем Главный маршал артиллерии Советской Армии. Дверь нам открыла высокая стройная блондинка в очках. Тася — так звали девушку — знала Колю и очень обрадовалась его приходу. Девушка принялась собирать на стол, а Коля помогал ей.

Вскоре появился и Николай Николаевич. Он одобрил мысль устроить чаепитие, но внес небольшую поправку:

— По русскому обычаю надо хорошенько покушать.

Быстро накрыли на стол. Немного замешкавшись, Николай Николаевич достал из неприкосновенных запасов бутылку водки:

— Ну, сегодня понемногу можно.

После плотного ужина принялись «гонять чаи». Заварка, которую Николай Николаевич готовил собственноручно в маленьком фарфоровом чайнике, была просто великолепна. За веселыми разговорами выпили по нескольку чашек. Мы с Колей напились, а Николай Николаевич, обозвав нас маломощными, продолжал чаепитие. Он пил, смакуя каждую чашку и приговаривая: «Еще одну — и баста». Наконец перевернул чашку вверх дном, смеясь, положил сверху оставшийся кусочек сахара и мечтательно произнес: «Эх, хотел бы я пить этот чай в Москве».

Поблагодарив Воронова за угощение, мы с Колей Гурьевым отправились ночевать к Коле. Он занимал небольшую комнатку, где стояли две кровати, гардероб и несколько стульев.

— Кто с тобой живет?

— Переводчик Пенио. Веселый добрый парень, но сильно грустит по дому, по жене.

— Он испанец?

— Кубинец, но жил в Москве. Там и женился на русской девушке Татьяне. Так что мы вроде бы с ним земляки.

Заснули мы поздно, до подъема оставалось четыре часа. Но и этим временем нам не удалось воспользоваться. Гул авиационных моторов поднял нас на ноги, послышался пронзительный свист, потом раздался сильный взрыв. Все пошло ходуном. Я оказался на полу. Комната наполнилась дымом. Попытался крикнуть — язык не повиновался, голова кружилась.

Дым рассеялся — и мы увидели, что у комнаты осталось три стены. Четвертую словно ветром сдуло. В угол дома, где мы ночевали, попала стокилограммовая бомба. Настроение было подавленное. Из подъезда соседнего дома выносили раненых и убитых.

Мы попрощались с Колей, я добрался до штаба бригады. Дежурный передал мне весточку от Франчески. Она написала, что жива, здорова, в совершенстве овладела пулеметом, командование доверяет ей самые трудные задания. Мигель все еще лежит в госпитале, но здоровье идет на поправку. Обещали скоро выписать, и Франческа собиралась его встречать.

Начались сильные, продолжительные бои. Республиканцы с большим трудом удерживали натиск превосходящих вражеских сил. В этой горячке я на некоторое время забыл о Мигеле и Франческе.

Наша бригада располагалась в живописном местечке. Кругом зелень, красивые аллеи, аккуратные скамеечки. Как-то в минуты затишья я бродил по парку, заглянул в беседку. И там, к своему удивлению, обнаружил Франческу и Мигеля.

— Хороши друзья! Приехали и прячутся, — упрекнул я их.

Молодые сидели мрачные, отвернувшись друг от друга.