— Приятный момент…
— Да, расслабьтесь и позвольте решению самому прийти к вам.
Сириль послушалась. И вдруг оказалась на пляже…
* * *
Больше всего на свете Нино Паки ненавидел, когда его принимали за идиота. А за последние двадцать четыре часа это произошло уже дважды. Сначала появилась Сириль Блейк, восставшая из пепла, и принялась гарцевать перед ним, уговаривая помочь ей. Он попался на ее уловку как мальчишка, отчасти во имя старой дружбы, отчасти из жалости. И теперь, получив все, что хотела, она игнорировала его звонки. Он полный идиот!
Нино приложил карточку на проезд в метро к магнитному окошку турникета. Ему нужно было успокоиться. Чтобы доехать до пятнадцатого округа, он сел на десятую линию. На платформе было около дюжины человек, среди которых — брюнетка-модница, бросавшая на него неоднозначные взгляды, и это заставило его нервничать еще больше. Нино так и хотелось сказать ей: «Я гей, отвянь!» Вторым человеком, который считал его идиотом, был Маньен.
Этот мерзавец оставил у себя конфиденциальные документы, что было запрещено. Проблема заключалась в том, что если кто-то из родственников пациента по той или иной причине потребует достать дело из архива и оно окажется пустым, то на кого все свалят? На старшего медбрата, поскольку классификация дел входила в его обязанности. Никто не потревожит Колетт — обычную медсестру, во всем обвинят его, Паки. А если родственники подадут в суд (а может быть и такое!), все вообще плохо закончится. В общем, его положению не позавидуешь. В медицине потерянное дело — вещь нешуточная. Нино считал Маньена негодяем, манипулирующим людьми, и, в отличие от большинства работников отделения, ни капельки его не боялся. Медбрат верил в кодекс чести и ради справедливости не раздумывая бросался в битву не на жизнь, а на смерть.
Нино вышел на станции и направился в сторону Сент-Фелисите. Он вынужден был пожертвовать еще одним выходным днем, но что ж… Он не мог спокойно провести выходной, когда его голова забита «этим». Он зашел в больницу и направился в отделение Б. С помощью бейджа он прошел через первую дверь и направился дальше по коридору.
— Дежуришь сегодня? — спросил у него коллега.
— Зашел за расписанием, — ответил Нино.
Вообще-то это было довольно странно, учитывая то обстоятельство, что у него выходной, но это неважно… Он прошел по первому коридору. Пациенты этой части отделения могли выходить под наблюдением персонала в квадратный двор. Здесь было относительно спокойно: большинство пациентов сидели у телевизора. Он снова воспользовался бейджем, чтобы пройти через вторую дверь, в другую часть отделения, пациентам которой позволено, было выходить лишь в случае получения особого разрешения. Пожелтевшие двери отделения напоминали двери тюремных камер. Здесь пахло отбеливателем и разогретой вареной говядиной. Две лампочки перегорели, никто их так и не заменил. В глубине коридора мелькали тени. Нино ничего не замечал. Из изолятора доносился стук. Это бомж, страдающий белой горячкой, бился головой о стену.
Колетт уже заступила на дежурство. Нино видел, как она проверяла ампулы с лекарствами и складывала их на тележку. Она обернулась и при виде его раскрыла рот от изумления.
— Разве ты не выходной сегодня?
Подойдя, Нино расцеловал ее в обе щеки. Колетт напоминала мышку: она была не выше ста пятидесяти сантиметров, с заостренным подбородком, остреньким носиком и редкими седыми волосами, разделенными пробором. Она дорабатывала последний год в Общественном отделе и всю жизнь помогала другим. Она устала, но никогда этого не показывала и всегда была любезна. Нино очень рассчитывал на ее помощь.
— Мы можем поговорить?
Колетт была заметно взволнована. Она знала, о чем хочет поговорить ее молодой начальник. Она оставила тележку возле стены и прошла за Нино в палату для восстановления, в данный момент пустую, поскольку пациента выписали.
— Что Маньен попросил сделать с делами, которые ты забрала из архива? — сразу же перешел он к делу.
Лицо Колетт вытянулось еще больше.
— Отнести в его кабинет.
— И дальше?
— Я передала ему дела в папках. Что он дальше делал с ними, я не знаю. — В ее глазах блестели слезы. — Мне следовало сразу же сказать, что их нужно вернуть, но я боялась, что он меня отругает… Мне правда очень жаль.
— Ничего страшного. Мы все найдем и вернем на место. Как ты думаешь, куда он мог их подевать?
— С тех пор я дела не видела. Возможно, он положил их в свой секретер, который закрывает на ключ.
— Ты не могла бы зайти к Маньену в кабинет и хорошенько все осмотреть, а я пока постою на страже?
— Сейчас?
— Да, сейчас. Пока он делает обход.
Колетт задумалась. Маньен ей не нравился, и через три месяца она уходит на пенсию… Вряд ли ему придет в голову, что это она заменила одни дела другими. По крайней мере, она отправится на пенсию со спокойной совестью, уверенная в том, что не подставила Нино. Она тихонько прошептала:
— Хорошо…
Пятнадцать минут спустя, в то время как медсестры пили кофе в комнате для персонала, Нино зашел взглянуть на расписание и получил на руки четыре дела в голубой картонной папке. Колетт явно испытывала облегчение. Нино быстро засунул папку в сумку.
— До понедельника!
* * *
Ковер в кабинете Фуэстана как будто растворился, став светло-бежевого оттенка и превратившись в море песка. Кресло, в котором сидела Сириль, было мягким и уютным.
Сириль перебирала песок, просеивая его между пальцами. Он был теплым и бархатистым на ощупь. Она сидела, поджав под себя ноги, и заходящее солнце отбрасывало оранжевую тень на ее лицо и загорелые руки. Она закрыла глаза и вдохнула запах моря. Ее длинные белокурые волосы, волнами ниспадавшие на спину, развевались на легком ветерке. На ней были белые тайские штаны, легкие словно перышко. Ее грудь свободно дышала под льняной рубашкой. Она уловила звуки аккордеона Юрия и улыбнулась. Он знал, как достичь радости, даже если на душе очень грустно, и творил чудо. Она вслушивалась в эти звуки, ожидая следующих нот, как слов любви. Она еще больше раскрылась. Мо танцевала, стоя на одном месте, двигались лишь ее руки и голова. Сириль снова улыбнулась: при этом освещении девушка из Квебека была необыкновенно красива. Раздавались еще какие-то звуки — бум! бум! — и восприятие Сириль еще больше обострилось.
Их окружали незнакомые люди. Они танцевали, их тела двигались в такт музыке, и казалось, что их головы едва держатся на плечах. Они были либо пьяны, либо находились под воздействием каких-то веществ, обещавших рай тому, кто их употребит. Но все они танцевали — сидя, стоя, лежа, с улыбками на лицах. Сириль не чувствовала никакой опасности. Все они представляли собой одну большую семью, радовавшуюся музыке, любви, наркотикам, сексу и луне. Мо бросала на мужчин соблазнительные взгляды в надежде, что кто-то их заметит. К ней подошел молодой человек, отбивая ногой такт, — бум! бум! — и Мо поцеловала его в губы. Потом она повернулась, наклонилась к Сириль и поцеловала ее — сначала в лоб, затем в губы.
Сириль вздрогнула, ощутив, как по телу пробежала дрожь. Теперь поле ее зрения составляло, казалось, триста шестьдесят градусов и она видела себя словно со стороны. Людей собралось около сотни. Она почувствовала себя помолодевшей, улыбнулась, и ее тело также принялось двигаться в такт музыке. Она освобождалась от долгих лет молчания и вины, которая подспудно над ней довлела.
Но вдруг ее руки кто-то коснулся, и Сириль открыла глаза. Это была молодая тайка необыкновенной красоты.
— Кое-кто хочет с вами поговорить.
К ней подошел мужчина в рубашке и галстуке, брюках и сандалиях. Это был пожилой таец с умным взглядом и странной улыбкой. Лишь половина его лица была подвижной.
«Господи Боже!»
От удивления Сириль не могла пошевелиться. Она как будто вернулась с небес на землю. Песок превратился в ковер, музыка пропала, танцоры исчезли. Она попыталась открыть глаза.