Теперь она уже не слышала журчания воды и гомона свиты, только кровь стучала в ее ушах. Девушку бросило в жар, когда она произнесла эти слова. И в холод, когда улыбка сползла с лица Ричарда.

На следующее утро отряд нашел брод. Вода была холодной, но не бурной, грязной и серой, но не глубокой. Лошади уверенно шли вперед, и вскоре все очутились на другом берегу.

Альруне не удалось убедить Ричарда вернуться. Более того, оправившись от изумления, он расхохотался. Альруна не знала, смеется ли он над ее тревогами или признанием в любви. Как бы то ни было, он не стал говорить ни о том, ни о другом. Герцог хотел отправить ее обратно в Руан, но не решился отпускать девушку с одним только Арфастом, это было слишком опасно. Он сказал, что возьмет ее с собой в Бове, а потом уже проведет домой. Мол, таков его долг перед ее отцом.

У Альруны горели щеки, когда она думала об этом. О ее отце Ричард заботится больше, чем о ней самой! Теперь он относился к ней не как к сестре, а как к глупому, надоедливому ребенку.

С самого утра девушка упорно смотрела в землю. Нестерпимо было бы отпустить Ричарда в Бове, но не легче оказалось ехать вместе с ним и чувствовать на себе любопытные взгляды его соратников. Ричард был единственным, кто не поглядывал на нее украдкой, кто не посмеивался над ней. Он старался держаться от Альруны подальше, и впервые девушке подумалось, что любить — еще не означает знать.

Улыбка смягчала его черты, придавала ему ребячливый вид, но если подумать, она редко касалась его глаз, играя только на губах. Вот и теперь глаза Ричарда оставались жестокими и холодными. Не было в нем ребячливости, не было и быть не могло, как бы он ни подтрунивал над Альруной. Ричард всегда был мужчиной, не ребенком: ему исполнилось всего десять лет, когда он потерял отца. Герцог всю жизнь вынужден был бороться за свои земли, ведь столь многие пытались их отобрать. И этот человек, привыкший всегда беспокоиться только о себе, был неспособен думать о других.

Если раньше эта мысль вызывала в Альруне сочувствие, то теперь она ощутила гнев, и это чувство помогло ей перебороть стыд.

«Он неспособен на любовь, — подумала она, — и потому не понимает, что я испытываю. Он не позволяет себе любить, смеется над любовью, как и над всем, что пугает его. И если смеха оказывается недостаточно, чтобы заглушить звон мира со всем его горем и страданиями, Ричард бежит прочь — отправляется на верховую прогулку или к любовнице. Или отгораживается от мира своей жестокостью».

Не только Альруне не было места в его сердце, он никого не впускал в свою душу. Люби он другую — и он оказался бы не чужд сочувствия и понимания. Он бы не засмеялся, когда ему признались в любви.

Альруна смотрела на свои руки, ощущая не только стыд, но и боль. Она не глядела на Ричарда, как и он на нее, и даже не заметила, что отряд остановился. Они и так двигались довольно медленно, их задерживали бастерны. Теперь же все замерли на месте. Арфаст перехватил поводья Альруны и остановил ее лошадь.

— Что случилось? — Девушка удивленно подняла голову.

Она не знала, слышал ли Арфаст ее признание Ричарду. Если и так, виду он не подавал. Сейчас юноша казался напряженным, он смотрел не на Альруну, а на двух всадников, появившихся вдали. Вначале Альруна обратила внимание на их шлемы, а уже потом — на мечи. Они выглядели не как норманны, а как… франки.

Девушка вздрогнула. Только что она злилась на Ричарда, теперь же ей хотелось броситься к нему, закрыть его своим телом, защитить от этих воинов.

Впрочем, тут было достаточно мужчин, способных уберечь своего герцога. Они обнажили оружие, готовясь к бою.

Два всадника неспешно подъехали поближе. Они понимали, что отряд превосходит их числом, и не бросались в бой. Хотя, возможно, дело было не в их нежелании жертвовать собой в героической схватке. Может быть, они приехали с миром.

Арфаст склонился к Альруне.

— Ты должна сейчас быть в Руане, прясть гобелены… В безопасности.

Девушка решительно покачала головой.

— Я знаю, вы все считаете меня сумасшедшей, но…

— Я никогда не говорил, что не верю в твой вещий сон.

То, что Арфаст признал ее правоту, сделало обиду на высмеявшего ее Ричарда еще горше. Альруна хотела что-то сказать в ответ, но Арфаст зажал ей рот ладонью — всадники приблизились настолько, что с ними можно было поговорить. Они сообщили авангарду отряда, кто они и зачем прибыли сюда. Затем их пропустили к Ричарду.

Альруна слышала отдельные имена — Тибо Плут, Бруно, Герберга, король Лотарь. Но мужчины стояли довольно далеко, и она не разобрала, что они рассказывают. Ричард же все прекрасно понял. Он уже не смеялся. Вся кровь отлила от его лица.

Поспешно осадив коня, он что-то сказал своим спутникам. И вновь Альруна не различила его слов, но весь отряд развернулся, повинуясь приказу герцога.

— Что… что случилось?

Никто не ответил ей, но все пришпорили своих коней. Арфаст не отпускал поводья ее лошади. Часть отряда осталась у бастерн, ведь повозки замедлили бы продвижение Ричарда.

Альруна была уверена, что это бегство, а не просто возвращение домой, и дело было не столько в скорости, сколько в выражении лиц всех мужчин вокруг.

Они доскакали до реки, перешли ее вброд в том же месте, где и утром, и только потом позволили себе немного отдохнуть.

— Так что же… случилось? — повторила Альруна.

Никто не захотел с ней говорить, но Арфасту удалось кое-что узнать. Когда он вернулся к ней, то был столь же бледен, как и Ричард.

— Ты с самого начала была права.

Как оказалось, те два воина предупредили Ричарда о готовящемся покушении, задуманном архиепископом Бруно и Тибо Плутом. Собственно, оба воина служили Тибо, но поскольку он так и не предоставил им в лен обещанные земли, они переметнулись к Ричарду, надеясь на богатое вознаграждение от герцога. Засада ждала отряд в половине дня конной езды от Бове.

Арфаст не сводил с Альруны глаз, и на его лице читалась не только тревога, но и благоговение.

Альруна же вначале ощутила лишь злорадство, затем облегчение и, наконец, сочувствие и любовь. Она взглянула на Ричарда. Тот по-прежнему был бледен. Герцог не просто злился, он был в смятении. В его жизни ему всегда угрожала опасность, и Ричард не понимал, за что судьба так глумится над ним.

За весь день он так и не улыбнулся, и только проклятия слетали с его уст. Уже вечерело, когда отряд встретил Рауля д’Иври. Теперь же Ричард советовался с братом, что нужно сделать.

Рауль, обычно всегда относившийся с иронией ко всему происходящему вокруг, теперь задумчиво смотрел в пламя костра. Ричард беспокойно ходил туда-сюда.

— Мне хочется самому подослать убийц к Бруно! — раздраженно воскликнул он. — Да проклянет Господь его черную душу!

— Не самая лучшая из твоих идей, — ответил Рауль. — Бруно — церковник, и неважно, что он хотел коварно заманить тебя в ловушку. Если ты прольешь его кровь, то все скажут о тебе, что ты настоящее дитя жестоких язычников. И эта слава останется с тобой навсегда.

— Но обо мне и так говорят подобное! Сколько себя помню, все эти сволочи следят за мной, точно стервятники, ждут моей погибели, чтобы заполучить мои земли!

— С этим ничего не поделаешь. Тут и смерть Бруно не поможет.

Ричард задумчиво кивнул.

— Единственное, что я могу сделать, так это не выказывать страха.

— Ты можешь обмануть Бруно. Пусть ждет тебя в Бове, пусть до последнего думает, что его замыслы увенчаются успехом. — Рауль наконец-то улыбнулся.

В отличие от Ричарда Альруна вновь почувствовала в нем холод и решимость. А еще упрямство. Ей оно тоже было знакомо — упрямство помогало справляться со всеми бедами, будь то подосланные убийцы или несчастная любовь. И все же девушке хотелось, чтобы Ричард открыто выразил свои чувства, не скрывал свою боль, не оставался столь отчужденным и равнодушным.

Приняв решение, герцог отправил гонца в Бове, чтобы сообщить архиепископу Бруно, мол, Ричард задерживается, но непременно приедет. Он не забыл и отблагодарить людей Тибо, переметнувшихся на его сторону: одному подарил позолоченное копье, второму — драгоценный камень.