— На каменщика?—удивилась Ганнуля. Помолчала, подумала и глухо, прямо в подушку, обронила: — Вон что…— подняла голову, посмотрела мне в глаза.— Смотри, девка, не влюбись…

— Ну, чепуха какая! — смеюсь я беззаботно.— Зачем он мне сдался — старый такой? Просто нравится эта профессия.

Оставив без внимания вторую часть моего ответа, Ганнуля села, обхватила колени руками, сказала задумчиво:

— Славка не старый. Ему двадцать семь всего. Он враз, в одну ночь поседел…

Я тоже села. И сердце отчего-то забилось быстро-быстро.

Ганнуля обняла меня. Сама покачивалась и меня качала, как маленькую.

— Славка действительную служил матросом. На катере. Ну, шли куда-то в учебный поход. Ночью. Подорвались на мине. Мало ли их с войны еще осталось? Славку выкинуло в море. Так до утра и плавал. Без сознания. На куртке. У них куртки такие — вата воду не принимает. Утром подобрали, а он седой…— Ганнуля умолкла.

Затененная маленьким колпачком лампа бросала свет только на тумбочку, на часть подушки. Не дождь шумел за окном, не порывы ветра швыряли капли по стеклам — шумело море. Дыбились черные, гривастые валы. Один за другим, один за другим. Кидали бессильно распростертое, с разметанными руками Славкино тело. Такое большое, сильное тело. А теперь слабое, вялое. Откинулась голова. Вода полощет волосы…

— Не надо, Рута, на каменщика,— после долгого молчания сказала Ганнуля.— Трудно и… не надо. Славка у нас такой… Девчат не уважает… Был, знаешь, женат. Ушла от него жена. С тех пор никто не подступись к нему. Не надо, Рута…— В голосе Ганнули тревога. За меня тревога.

Она долго рассказывала мне о Славке: он дружит с Тадеушем.

Но я почти не слушала Ганнулю. Так и стояло перед глазами бурное ночное море. Вода полощет Славкины поседевшие волосы…

Случайная встреча

 Долго не могла уснуть в эту ночь. И снился мне потом один и тот же сон: мчится в бурной, темной ночи крохотное суденышко. Гремит взрыв, высоко вздымается столб воды и огня. И нет больше суденышка. Только разъяренные волны швыряют Славкино тело…

…Сладко спится по утрам. Со злостью зажимаешь назойливый звонок будильника. Подберешь коленки к самому подбородку — минуточку, одну-единственную поспать…

Сегодня еще целый час можно спать — светящаяся в темноте зеленоватым огоньком стрелка будильника едва переползла через цифру «шесть». Но мне не спалось. Ворочалась с боку на бок. Сбилась простыня. Жарко под одеялом. А думается все об одном: о Славке.

Нет, не могу больше. Тихонько, чтоб не потревожить девчат, оделась в темноте. Хочу как можно скорее увидеть Славку. Зачем? Что я ему скажу? Не знаю. Просто надо мне его увидеть — вот и все.

Еще в первые дни работы я как-то заночевала у папы. Утром вышла и столкнулась со Славкой. Оказывается, он живет рядом, за углом, на шестом этаже большого красного дома. Спуститься под горку, и будет его дом. Почему я никогда не встречала его раньше?

Сегодня встречу. Он будет подниматься в гору, и я его увижу.

Заспанная тетя Мица изумленно посмотрела на меня сквозь очки, когда я на цыпочках пробиралась по общежитию в сушилку.

— Ты что? — спросила она.— Куда так рано? Не заболела ли?

— К папе надо,— вдохновенно соврала я.— Тоня с братиком сегодня, может, выпишутся. Может, помочь что надо…

— А, это хорошо, это правильно,— одобрила тетя Мица.

Какое все теплое из сушилки: брюки, ботинки, стеганка! Одеться — пять минут. И вот я уже бегу по тихим, пустынным, чисто вымытым дождем и просохшим улицам.

Хуже нет стоять утром в подъезде дома, где тебя знает каждый. То и дело хлопают на гулкой лестнице двери, спускаются соседи. Изволь-ка, делай каждый раз вид, что только вошла!

— Здравствуй, Рута!

— С добрым утром, Рута!

Только бы папа не вышел раньше времени!

Сквозь зеркальное стекло подъезда вся улица на виду. Как много народу на ней по утрам! И как много похожих на Славку мужчин. Но я безошибочно узнаю: не он. Опять не он.

Вот теперь — он. Только он один умеет так, чуточку набекрень надеть фуражку. Широко, уверенно шагают его ноги в кирзовых сапогах. Чуть покачивается на ходу. Ну, как же—моряк!

Наискосок переходит улицу. Остановился, пропустил машину. Рано, рано. Еще минуточку надо обождать!

Кто-то опять спускался по лестница. Не хочу никого видеть!

Выскочила из подъезда. Пошла по тротуару. Догонит ли? Нарочно замедляю шаги, и все-таки кажется— лечу по воздуху. Нет, не узнает, не догонит — слишком быстро я иду.

И вдруг у самого моего плеча:

— Здравствуй, Рута!

Вздрогнула, будто и не ждала этого голоса.

— Тихо больно идешь,— пошутил Славка. —Как раз и опоздаем!

Разве тихо? Да ведь я лечу, лечу, не касаясь ногами тротуара. Славка что-то спросил. Ответила невпопад. Он рассмеялся:

— Не проснулась еще? — и заглянул мне в лицо. Я и в самом деле шла, как во сне.

— Эх, соня, соня! — Славка покачал головой.— На ногах еле стоишь. Признавайся, где протанцевала полночи? — и вдруг взял меня под руку.

Крепко. По-хозяйски. Подладил свой шаг к моему.

Трудная ученица

 Как говорится: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» К 7 ноября по принципу: кровь из носу, а сделаем! — закончили пятый фундамент. Радовались: план перевыполнили. Никаких нарушений дисциплины. Можно сказать, звание бригады коммунистического труда вот оно, в кармане.

И вдруг постройком, как гром с ясного неба, вынес решение: звание не присуждать. Бригадир сквернословит. И другие кое-кто тоже.

От этого Петька совсем пал духом. Даже заявил мрачно:

— Слагаю с себя бригадирство!

Заявление его во внимание не приняли, а дружно решили: ограничить выбор «терминов» до «черта» включительно. С этого дня многие наши парни превратились в заик. Трудно пришлось и Славке.

Стою я целый день с ним рядом. Ученица. Тупица, а не ученица!

Чего проще — подцепить кельмой[8] раствор, бросить его на уложенный ряд кирпичей, разровнять — Славка говорит: расстелить — положить на эту «постель» новые кирпичи. Проще простого.

Я так и делаю. Моя стенка — внутренняя. Славка рядом кладет наружную, из белого силикатного[9] кирпича, под расшивку[10].

Один, другой, третий кирпичи уложены. Отступаю, любуюсь делом рук своих и радуюсь: на глазах растет перегородка.

— Что ты натворила?! — возвращает меня с небес на землю Славкин голос.

Гляжу и не понимаю: чем плоха моя работа? Славка с тяжким вздохом тычет ручкой кельмы в мои кирпичи. Вот теперь вижу: уложены криво и косо. Славка сбрасывает кирпичи, счищает раствор, спрашивает:

— Забыла, как я тебя учил? Раствору немножко. Чуть-чуть. Ну, бери.

Подцепляю кельмой раствор. Славка стонет:

— На кой… на кой черт столько?.. Это не шов будет, а… Вот так. Клади. Разравнивай. Куда, куда… за… зачертыхала? Смотри, какая зараза получилась!

По-моему, все идет нормально. Наверно, вид у меня недоумевающий, и Славка начинает объяснять теми же словами, что напечатаны в маленькой брошюрке «Памятка каменщику», которую я вызубрила наизусть.

Своими словами Славка объясняет куда проще и понятнее. Но ему, наверно, кажется, что так, «по-ученому», я лучше пойму. И Славка мучительно старается вспомнить слова памятки. Так ему это трудно, что, несмотря на пронзительный ветер, на мороз, капельки пота выступают у него на лбу. Славка вытирает их рукавом, сдвигает ушанку, и я вдруг вижу седой висок. Вспоминаю бурную ночь, суденышко, взрыв и волны, швыряющие Славкино тело.

Мне так жалко его — и за ту ночь и за сегодняшние мучения со мной. Говорю тихонько:

— Ты уж лучше своими словами…

Славка оторопело посмотрел на меня. Одно мгновение посмотрел. Потом что-то блеснуло в глазах. Взял меня за руку. Стряхнул с кельмы раствор. Умоляюще сказал: