Грустной была встреча с сыном. Мы ни о чем его не расспрашивали, не корили, не жалели, только стали успокаивать: жизнь вся впереди и еще многое можно сделать, чтобы чего-нибудь в ней добиться.

    Я пытался помочь ему восстановиться, написал письмо к декану факультета и ходил к нему на прием, объяснял, сколько труда было вложено всей нашей семьей, чтобы сын мог стать потомственным доктором. В кабинет вызывали преподавателей сына, их мнения о нем были разноречивы: одни сурово критиковали, другие даже хвалили. Но декан занял жесткую позицию: исключить. Несправедливо? Что же делать! Американцы знают, что однажды сказал их любимый президент Джон Кеннеди: жизнь во многом несправедлива.

    Чтобы сыну не болтаться без дела, Ирина устроила его лаборантом в Колумбийский университет, где рядом работала она сама. Так он был занят, всегда с людьми и даже зарабатывал. И она могла хотя бы иногда наблюдать за ним. Поселился сын не у нас, но близко, с моей мамой, обожавшей его бабушкой. У нее была сильная натура, при ней он чувствовал себя спокойнее. А нам она примирительно говорила:

    - Ну, ошибся человек, со всеми бывает. Не казнить же его за это!..

    Сам он глубоко в душе казнил себя и был мрачно настроен. И у нас с Ириной долгое время было грустно на душе. Эта душевная рана никогда полностью не зажила и оставила грубые рубцы несбывшихся надежд.

    Но и до сих пор я сам с собой рассуждаю так: если бы Младший закончил учебу, он, может, и стал бы каким- нибудь доктором, но доктору нельзя быть «каким-нибудь». Не должен врачевать человек, который не увлечен медициной.

    Без побуждений и целеустремленности в своей профессии доктор не только не принесет пользы, но может по ошибке и навредить кому-то из своих пациентов. Тогда это вызовет трагедию еще большую, чем исключение из института. Да, мне хотелось, чтобы сын стал доктором, как его дед, я сам, хотелось, чтобы его профессиональный уровень был не ниже моего. Но отводя в сторону родительские соображения, я признаю, что с таким отношением к медицине он не мог стать врачом: не должен врачевать человек, который не увлечен медициной.

    По прошествии нескольких лет судьба сына устроилась: он нашел, как говорится, свою нишу в жизни. Занялся научными исследованиями в фирме по производству медицинского оборудования, женился на американке, которая тоже не имеет профессии, они скромно зарабатывают на жизнь своим трудом. А мы время от времени материально их поддерживаем, и с удовольствием. Ведь лучше давать детям из рук пока еще теплых, чем уже холодных. И наша любовь к сыну перешла на троих его детей, наших внуков. Но об этом - потом...

 Наступило душное нью-йоркское лето. С июня по сентябрь жители города спасаются прохладой кондиционированного воздуха. Кондиционеры жужжат повсюду - в домах, в машинах, в учреждениях, в вагонах метро и в автобусах. В здании нашего госпиталя была своя сильная система охлаждения, в каждой из двадцати операционных комнат в подземных этажах мы могли регулировать температуру по своему желанию, какую хирургу хотелось. Нам с Френкелем хотелось попрохладней - мы два-три дня в неделю проводили в операционной по шесть - восемь часов, вместе делали четыре-пять операций по илизаровскому методу, кроме того, у Виктора еще были частные пациенты.

    Частная практика - основная форма американской медицины, она составляет более 80% всего лечебного дела. Остальное - госпитальная или поликлиническая работа на твердой ставке. Хотя Френкель получал за свое директорство большие деньги, но основной доход ему приносила его частная практика. Однако справиться с новым наплывом пациентов для илизаровских операций ему одному было трудно. И я стал помогать Виктору принимать больных два раза в неделю в его частном офисе.

    Мне было полезно присматриваться к работе в офисе, учиться вести прием частных больных. Эта работа во многом отличается от безличного приема в поликлинике: частные больные платят прямо доктору (через секретаря - доктор никогда ни деньги, ни чеки в руки не берет, а если у пациентов есть страховки, то плата из страховой компании тоже идет в карман доктора через секретаря). Поэтому и внимание к частным пациентам повышенное.

    У нас была налаженная поточная система приема: пока Френкель заканчивал осмотр пациента в одной из двух смотровых комнат, я начинал осмотр следующего в другой комнате. Моя функция была лишь вспомогательная, чтобы он не тратил время на технические детали. Когда Френкель входил в мою комнату, я подготавливал рентгеновские снимки и коротко ему рассказывал. Оставалось установить диагноз и предложить план лечения.

    В обращении с пациентами Френкель был приветлив, бодр и прост. Он по-доброму всем им улыбался и у многих вызывал ответную улыбку. Взрослые приходили в сопровождении своих мужей-жен; детей, понятно, сопровождали родители. Их надо было умело успокоить, ободрить. Френкель делал это легко, и они сразу чувствовали в нем доброго многоопытного доктора. Его разговор с ними звучал приблизительно так:

    - У вас укорочение ноги на 6 сантиметров с искривлением. Раньше у нас не было хорошего способа исправить это. Но теперь я могу предложить вам лечение новым методом русского профессора Илизарова.

    Тут же он представлял меня:

    - Это доктор Владимир из России. Он работал с профессором Илизаровым. Через Владимира я поддерживаю с профессором прямой контакт. У Илизарова есть для этого специальный телефон. - Тонко рассчитанная шутка, чтобы подкупить заинтересованность пациента.

    Пациенты уже ранее слышали об этом методе или видели быстрый его показ по телевизору. В ту пору новых отношений между двумя странами слова «новый русский метод» им импонировали. А непосредственная связь Френкеля с русским ученым тоже производила впечатление. На меня как бы падала отраженная слава автора.

    Многие расспрашивали:

    - Это правда? Вы работали в России с самим профессором Илизаровым?

    - Как давно вы приехали в Америку?

    - Как вам нравится здесь, в Америке?

    - Скажите, а профессор Илизаров еще приедет в Америку?

    Я отвечал на вопросы, рассказывал, и у меня с пациентами тоже образовывались личные отношения; с некоторыми даже лучшие, чем у занятого разными делами их частного доктора.

    Мы действительно часто перезванивались с Илизаровым, и как-то раз он признался мне:

    - А ты был прав, нога у меня болит все больше. Наверное, надо делать операцию.

    - Так приезжай в Нью-Йорк, здесь тебе ее сделают.

    - Да вот наш министр здравоохранения Чазов уговаривает меня, что в его институте мне сделают операцию не хуже.

    - Гавриил, я не знаю, какой у них там опыт в этом деле. Ты подумай.

    И однажды среди ночи мне позвонила из Москвы Светлана, дочь Илизарова. Голос был встревоженный, она почти кричала:

    - Папе очень плохо, он лежит в реанимационном отделении, мы не знаем, что делать!

    - Что с ним? Где он?

    - Он в Москве, Чазов положил его в свой институт. Ему делали обследование, и первые дни он был в приличном состоянии, но потом что-то случилось. Нам не говорят, но мы узнали, что у него была остановка сердца, и ему пришлось делать электрошок сердца. Сейчас он уже лучше, но очень ослаб.

    - Слушай, перезвони мне через полчаса, я сейчас поговорю об этом с Френкелем.

    Разбудив Френкеля среди ночи, я рассказал ему о странной болезни Илизарова. У Виктора всегда на все были готовые решения - ни минуты не раздумывая, он сказал:

    - Пусть его привозят сюда. Я договорюсь с лучшими специалистами по хирургии сосудов, и мы устроим ему операцию здесь.

    Это я передал Светлане, когда она перезвонила. И добавил:

    - Привозите его, чем скорее, тем лучше. Только договоритесь с министром об оплате лечения в Америке, это должно дорого стоить.