— А хватит? — засомневалась я.

— Тут на двух таких, как вы, хватит. Но не экономьте, мажьте все, до последней капельки. Вам все равно больше не понадобится, а на других не подействует — ведь это же ваша жизнь. А потом, cara, встанете у зеркала и начнете мысленно лепить себя новую. Не упускайте ни одной детали. Нужно управиться за полчаса, пока тело будет мягкое, как нагретый воск. Потом исправить что-то будет уже нельзя. Ну, вы это уже проделывали в мечтах сотни раз, справитесь.

— А если оставить немного крема — ну, для корректировки? На всякий случай?

— Нет, я же сказал, все сразу. Второго шанса не будет. Всего хорошего, cara Ангелина. До встречи.

Он исчез, как будто и не было. Только открытая баночка в руках, пельмени на полу и лопнувший по шву халат. Я закрыла крем и поставила на стол. Собрала пельмени, выбросила в мусорное ведро, тщательно вытерла мокрой тряпкой пол.

Следующие несколько часов прошли как в лихорадке. Я то ходила по квартире, то усаживалась перед телевизором, но вскакивала уже через несколько минут. Стрелки будильника, казалось, не двигались вовсе. Несколько раз на меня накатывала волна страха и сожаления, но «хочу» тут же убеждало, что страх этот напрасный. «Ха-ра-шо, все будет харашо», — пела я голосом Верки Сердючки и показывала язык своему отражению. Я искала его везде — в прихожей, в ванной, на внутренней дверце платяного шкафа и даже на выпуклом боку электрочайника. Может быть, прощалась с ним — ненавистным, но все же родным, привычным, бывшим со мной почти три десятилетия. Мысли о том, какой будет моя новая жизнь, я старательно гнала прочь. Она начнется уже завтра. Вот завтра и подумаем в этом направлении.

Наконец настал час Ч. И правда — «час Ч». «Час черта». Если и были сомнения, то я их успешно задавила. Впрочем, какая разница. Ведь полгода моей жизни все равно находились в этой банке. И даже если б я вдруг отказалась от идеи стать дивно красивой, никто бы мне их обратно не вернул.

Я включила в комнате свет, открыла дверцу платяного шкафа, разделась и встала перед зеркалом, в последний раз разглядывая свое безобразие. Дряблые щеки, двумя валиками стекающие на короткую толстую шею и сливающиеся со вторым подбородком. Темная поросль на верхней губе, грубые темные волоски на подбородке. Утонувшие в мешках глаза-щелочки — даже цвет не разглядеть. Брежневские брови-щетки. Нос, похожий на утиный клюв. Прыщи на лбу, которые так и не подумали пройти вместе с подростковым возрастом…

Проинспектировав лицо, я опустила глаза ниже и поморщилась. Мама еще в школе цитировала мне Чехова: «Нет того урода, который не нашел бы себе пары». Честное слово, она не хотела меня обидеть, наоборот — подбодрить и внушить уверенность, что даже на мою сомнительную красоту найдется восторженный поклонник. Однако ключевым для меня стало слово «урод». Нет, я вполне допускала, что где-нибудь на другом конце света, на Огненной земле или в Гонолулу, живет человек, который при виде меня впал бы в экстаз. Но вряд ли он когда-нибудь додумается приехать в Петербург, чтобы раздеть Ангелину Коврову и начать восторгаться. Тут, конечно, была логическая нестыковка, ведь захотел же меня когда-то Рудик, иначе вряд ли бы у него что-то получилось. Но единственный свой сексуальный опыт, приобретенный под алкогольным наркозом, я постаралась как можно дальше запрятать на задворки памяти. В самый дальний чулан, закрытый на много-много замков.

Неловко пошевелившись, я услышала звук, похожий на тот, который издает сырая свиная котлета, брошенная на разделочную доску. Это шлепнулись одна о другую мои ляжки — тяжелые, рыхлые, бугристые, в сосудистых звездочках и красно-лиловых полосках растяжек, похожих на следы от бельевой резинки. Ниже жир неожиданно сходил почти на нет, бесстыдно обнажив кривоватые волосатые мослы, словно решил осчастливить собою только верхние две трети моего организма. Наверно, чтобы было теплее…

В детстве у меня была книжка с бабой-ягой на обложке. Наверняка сказки. Я давно уже забыла, о чем там говорилось, а вот картинку помнила. У бабы-яги был длинный нос, похожий на баклажан, который сливался с острым подбородком в некое подобие полумесяца. Каждый раз, когда я смотрела в зеркало на свой торс, изящный профиль бабы-яги всплывал у меня перед глазами. Примерно так же норовили соединиться мои обвисшие, с противными пупырышками вокруг сосков груди-баклажаны и живот, наводящий на мысль о двухлетней беременности слонихи. Где заканчивалось одно и начиналось другое, определить было сложно. Во всяком случае, в одетом виде. А вот чего у меня точно не было — так это талии. Я вполне могла двигать свою несчастную юбку от подмышек до того места, где предполагаются тазовые кости — и везде она сидела одинаково плотно. Для полного комплекта — трясущаяся, как желе, задница, жирные, покатые плечи и руки раскормленного младенца, в ямочках и перевязочках.

— Гуд-бай, Жирная Жопа, — сказала я, стаскивая резинку-махрушку с жидкого хвостика волос.

Открыв баночку, я села на кровать и намазала ступни. Сначала по ним побежали мурашки, потом стало горячо, но приятно горячо. Чтобы дать крему впитаться, я сидя покрыла кремом волосы, лицо и шею. Попало в глаза, начало щипать, пришлось крепко зажмуриться, чтобы не дать слезам смыть его. Теперь будильник тикал как-то особенно быстро, а ведь мне надо было не только намазаться, но и вылепить себя. Руки, грудь, живот, ноги. Спину оставила напоследок — это было труднее. Дьявол сказал, что не должно остаться ни одного не намазанного сантиметра, а мне никак было не обхватить себя так, чтобы сделать это.

Наконец все мое тело горело, кожу щипало и покалывало. Я чувствовала себя какой-то теплой мягкой субстанцией, которая чудом удерживает заданную форму. Казалось, еще чуть-чуть — и она растечется по паркету липкой лужей.

Точно так же, как это было в моих мечтах и снах, я встала перед зеркалом, мысленно провела руками по волосам, представляя, что они становятся длинными, густыми, вьющимися. Цвета спелого каштана, выбравшегося из своей колючей шкурки и освещенного ярким солнцем. И вдруг в зеркале отразились две руки, прикасающиеся к голове. Это были не мои руки, они тянулись ко мне из струящихся потоков воды за моей спиной. Зеркальная Лина стояла не на фоне облезлых обоев и репродукции левитановской «Золотой осени», а на камнях перед водопадом. Мне показалось, что я чувствую запах свежести и мокрой травы, на разгоряченной коже — холодные брызги воды, слышу плеск и пение птиц.

Повинуясь моим мыслям и прикосновениям волшебных рук, волосы стали такими, какими я их себе представила. Не поверив отражению, я скосила глаза, рассматривая длинную прядь — она действительно была вьющейся, потрясающего темно-рыжего цвета.

Больше всего я боялась не успеть. Мне было жарко, к горлу подкатывала противная дурнота, голова кружилась. Руки в зеркале, красивые, с длинными изящными пальцами, подчинялись моим мысленным приказам, как курсор на экране монитора — движениям мыши. Я — настоящая — чувствовала прикосновения сильных пальцев, похожие на энергичный массаж. По телу разбегались волны достаточно сильной, но странно приятной боли. Мое тело и лицо принимали очертания, о которых я так сильно мечтала, которые я столько раз представляла себе в мельчайших подробностях.

У меня даже осталось в запасе несколько минут, чтобы сделать последние штрихи — приподнять грудь еще на пару миллиметров, сделать более плавной линию бедер, подправить линию скул. А потом руки нырнули обратно в струи водопада, отражение в зеркале потускнело, пошло мелкой рябью. Сквозь воду все отчетливее проступала «Золотая осень» и пятно на обоях. Наконец водопад исчез. Убогость отразившейся в зеркале обстановки только подчеркивала мою совершенно нереальную красоту.

Ощущение тепла пропало, теперь меня бил сильнейший озноб. Показалось, что тело, только что такое мягкое, податливое, превратилось в камень. Я не могла пошевелиться, не могла вдохнуть воздух. В глазах потемнело, пол стремительно вздыбился и ударил меня по лбу…