— Хмм! Может быть.

— И где в твое время природа была богаче, чем в Африке? Ничего удивительного, что этот континент пал жертвой его паранойи!

Бёртон безнадежно покачал головой.

— Не знаю, как вы можете терпеть это.

— Иногда у меня появляется надежда, — ответил Уэллс. — Иначе я бы уже не жил.

Бёртон глотнул из фляжки. И закашлялся, когда бренди обожгло горло.

— Я ожидал воды! — каркнул он.

Уэллс какое-то время смотрел, как две стрекозы носятся вперед и назад над цветами.

— Ирония, — тихо сказал он.

— В чем?

— Что я сражаюсь с немцами.

— Неужели?

— Да. Ницше, в некотором отношении, расширил убеждения, которые у меня были в юности, и меня до сих пор привлекает его философия. — Уэллс посмотрел на Бёртона. — Кстати, ты оказался прав. Ницше действительно захватил власть в 1914, и Распутин умер в том же году. Согласно нашим секретным агентам, он получил кровоизлияние в мозг. Это произошло в Санкт-Петербурге, так что вряд ли это твоих рук дело — если, конечно, ты не обладаешь сверхъестественной медиумной силой, и тогда я просто обязан как можно скорее доставить тебя к полковнику Кроули. 

Бёртон покачал головой.

— У меня нет таких талантов, Бёрти. А какая у Ницше философия?

Уэллс вздохнул и какое-то время молчал. Потом заговорил:

— Он предлагает создать совершенно новый тип человеческого существа. Такой, который преступает пределы своей животной природы.

В глубине сознания Бёртона неприятно зашевелилось воспоминание. Он протянул руку, сорвал с пригорка цветок и поднес с лицу, любуясь лепестками. Но они не помогли что-нибудь вспомнить.

— Греческое Hyperanthropus?[23] — спросил он.

— Очень похоже. Но он использует термин Ubermensh[24]. Человек, свободный от искусственных ограничений морали. — Уэллс презрительно хмыкнул. — Мораль! Ха! Мы постоянно призываем Бога, когда клянемся или ручаемся, хотя знаем, что он мертв. Твой Дарвин полностью убил его, и концепция морали, сверхъестественным путем вложенной в нас при рождении, должна была умереть вместе с ним.

Бёртон протестующе поднял руку и шумно выдохнул:

— Пожалуйста! — воскликнул он. — Дарвин никогда не был моим!

— Он жил в твое время. В любом случае, без бога, ответственного за понятия добра и зла, человечество осталось в моральном вакууме. Ubermensh Ницше заполняет его внутренними побуждениями, отделенными от социальных, культурных и религиозных влияний. То, что расцвело внутри, в высшей степени аутентично, присуще только ему. Такой индивидуум, согласно Ницше, переходит границы своих животных инстинктов. Дальше, у всех этих особых стандартов поведения будут некоторые общие черты, и они будут полностью гармонировать с духом времени, ускоряющим эволюцию человечества. Бог оставил за собой пустоту. Мы наполним ее.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, потом сказал:

— Если я правильно тебя понял, отсюда следует, что дух времени — само время — преследует какую-то полезную цель.

— Да. Ницше постулирует, что, живя так как сейчас, мы препятствуем надлежащей связи со временем. Мы неправильно понимаем его. Мы видим только один его аспект и разрешаем ему управлять нами. Это привязывает нас к материальному миру. Только став Ubermensh'ем человек может выйти за его пределы.

Небо внезапно потемнело. Солнце начало садиться.

— Насколько я могу судить ты не Ubermensh, верно? — сказал Уэллс. — Тем не менее, ты каким-то образом игнорируешь обыкновенные ограничения времени.

Бёртон криво улыбнулся.

— Очень сомневаюсь, что я то, к чему так стремится Ницше.

Он протянул руку к цветам и лениво погладил плоский мшистый камень.

— Бересфорд. Вот кого я пытался вспомнить. Генри... гмм.. Генри де ла Пое Бересфорд. Да! Безумный маркиз! Бисмалла, Бёрти! Идея Ubermensh'а замечательно похожа на то, к чему стремился создатель движений либертинов и развратников. Он постоянно думал и говорил о том, что называл сверхнатуральным человеком, и его вдохновлял этот... этот... как его, черт побери!

— Кто? — заинтересованно спросил Уэллс.

— Джек-Попрыгунчик!

— Сказочный персонаж?

— Эдвард Оксфорд!

— Ты имеешь в виду человека, убившего королеву Викторию?

— Да — и нет.

— По-моему ты несешь чушь, Ричард.

— Я... я пытаюсь вспомнить.

Бёртон яростно поскреб камень, как если бы, отчистив его ото мха, мог прочистить свою затуманенную память.

— Либертины, — сказал Уэллс. — Мне кажется, что они какое-то время противостояли технологистам, а потом благополучно скончались то ли в 70-ые, то ли в 80-ые годы.

Бёртон не ответил. Он наклонился вперед и нахмурился. Уэллс с любопытством посмотрел на него, потом подошел и встал рядом. Откинув цветы, он посмотрел на плоский камень.

— Это буквы? — спросил он.

— Да, — прошептал Бёртон. — Какая-то надпись.

Уэллс порылся в кармане и вытащил нож.

— Вот, используй.

Бёртон взял его и счистил мох. Открылись слова. Они прочитали:

Томас Манфред Честон

1816-1863

Потерял Жизнь

Освобождая Рабов

Мир Праху Твоему

Утром, когда экспедиция вышла из Нзасы, проведя в ней только одну ночь, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон послал Покс к Изабель, чтобы сообщить о своем местоположении. Вскоре болтунья вернулась и прощебетала:

— Сообщение от Изабель Арунделл. Мы все еще докучаем вонючему врагу. Я уже потеряла восемнадцать своих женщин. Они готовят идиотский отряд для преследования тебя. Мы попытаемся задержать их, грязные штаны. Конец сообщения.

Узнав об угрозе, Бёртон попытался донести опасность до носильщиков, но его сафари и так осаждали трудности. Не успели они покинуть деревню, как выяснилось, что два ящика с оборудованием исчезли, а вместе с ними и трое васавахили; один из мулов свалился и начал издыхать; в три мешка просочилась вода, испортив их содержимое.

Исследователь, которого прошлый опыт хорошо подготовил к подобным испытания, выстрелил в голову мула, выбросил муку, перераспределил груз и приказал своим людям двигаться.

Второй день увидел их на пути из Нзасы в Тамба Икере. Дорога вела по слегка холмистым лугам и болотистым долинам, мимо усыпанных костями кладбищ, на которых ведьм и других участников учави — ритуала черной магии — сжигали на медленном огне, через речку с быстрым течением, где они потеряли еще одно мула, поскользнувшегося и сломавшего ногу.

На другом берегу они отдыхали около часа.

Суинбёрн слез с носилок.

— Я чувствую себя великолепно! Отлично! Здоров как бык! — объявил он. — Сколько до следующей деревни?

— По меньшей мере, четыре часа ходьбы, — ответил Бёртон. — И ты не можешь быть совершенно здоров. Пару дней назад из тебя высосали чертову уйму крови.

— Подумаешь! Я в полном порядке. Черт возьми, я надеялся, что деревня ближе.

— Почему?

— Потому что я хочу попробовать помбе, африканское пиво, о котором ты мне рассказывал.

Они пустились в дорогу, пересекая равнину, бурлившую от жизни, и в течение получаса Суинберн, ехавший на муле и державший над головой зонтик от солнца, развлекался выкрикивая названия каждого животного, попадавшегося ему на глаза:

— Зебра! Антилопа! Жираф! Цесарка! Лев! Перепелка! Четырехногая штуковина!

Потом он упал с мула и потерял сознание.

Его опять положили на носилки.

Преодолев тягучую красную долину и выйдя на более твердую, холмистую почву, они встретили людей из деревни Киранга-Ранга. Эти воины племени вазамаро гордо носили три длинных сморщенных шрама, проходивших через обе щеки от мочек уха к кончикам рта. Их волосы были покрыты бледно-желтым илом и закручены в двойные ряды узлов, окружавших голову. Набедренные повязки из неотбеленного хлопка закрывали бедра, на шее висели ожерелья из бусин и браслеты из бисера, так называемые мговеко. Запястья окружали кольца из твердой меди. Они были вооружены мушкетами, копьями, отравленными стрелами и длинными ножами.