Мир замедлился, стал совершенно тихим и величественно закрутился вокруг Бёртона. Небо и земля поменялись местами. Люди вокруг выполняли сложнейшие пируэты, размахивая ногами. Некоторые из ног, однако, не были прикреплены к телам.

Я должен быть где-то.

Земля вздыбилась, встречая его.

Время возобновило свое течение.

Он шлепнулся лицом в грязь.

Бёртон закашлялся, застонал, сплюнул и заставил себя встать на четвереньки.

Уэллс распластался рядом.

Бёртон пополз к нему. Его друг был жив, в сознании и его рот двигался. Тем не менее, Бёртон не слышал ни звука. Никакого звука.

Уэллс указал на траншеи.

Посмотрев назад, Бёртон увидел, что Shutztruppen приближаются. Один из немцев был совсем близко. Он был одет в салатно-серую форму, его каска заканчивалась зубцами, как корона. В руках он держал наперевес, как винтовку, длинный стручок с острыми шипами, с конца которых стекал яд.

И он не был человеком.

Бёртон, дрыгая ногами, пополз назад по грязи, пытаясь убежать. Он не мог глядеть на приближающегося солдата. Голова немца, хотя и человеческая по форме, была страшно деформирована — челюсти выдвинулись вперед, образуя морду, слюнявый рот наполняли длинные клыки. Дополняли картину коричнево-желтая кожа, усеянная черными точками, и золотые глаза с вертикальными зрачками.

В одно мгновение Бёртон вспомнил имя: Лоуренс Олифант, и, как при вспышке молнии, увидел дуэль, сталкивающиеся клинки, и противника, наполовину человека, наполовину белую пантеру. Воспоминание пробудило в нем силу. Он потянулся за шпагой, посмотрел в кошачьи глаза твари и прошептал.

— Бог мой! Что они с тобой сделали?

Рука нащупала не рапиру, но пистолет, и он, не думая, выстрелил в немца.

Солдат покачнулся и выронил стручок. Потом тварь — леопард, превращенный в человека — повалилась на бок и забилась на земле. Но еще больше были на подходе. Некоторые из них тоже были сделаны из леопардов, другие напоминали носорогов или гиен. Людей среди них не было.

Руку Бёртона схватили чьи-то пальцы. Он рванулся в сторону, освободился от них, и только потом сообразил, что это Бёрти Уэллс. Военный корреспондент был уже на ногах. Его рот опять заработал, но на этот раз Бёртон с трудом услышал слова, донесшие к нему издалека:

 — Быстрей, парень! Быстрей. Бежим!

Около его головы пролетел ком грязи. Что-то разорвало мокрый рукав рубашки и обожгло кожу под ней. В конце концов, он сообразил, что в него выстрелили.

Он поднял себя на ноги и, вместе с Уэллсом, побежал изо всех сил.

Они проскочили мимо двух танков-скорпионов, чьи хвостовые орудия изрыгали огонь в наступающих врагов. Горошина ударила в один из них, и военная машина разлетелась в клочья, осколки панциря пролетели мимо двух людей.

Со взрывом к Бёртону вернулся слух, и резкие звуки боя атаковали его и без того ошеломленные чувства.

Он и Уэллс повернули направо, проскочили под раздувшимся остовом давно умершего мегаломовика, и понеслись через поле, усеянное сломанными повозками и разбитыми деревянными хижинами.

Они бежали и бежали, и, наконец, достигли подножия холмов Дут'уми.

Из-за холмов с жужжанием вылетели семь британских шершней, на бреющем полете пронеслись над двумя людьми и обстреляли поле боя. В грудь одного из гигантских насекомых попал снаряд, он рухнул на землю и закувыркался, объятый пламенем.

На краю подлеска Бёртон заметил цветок мака — красный бакен среди зеленой листвы.

— Туда! — крикнул он и потащил Уэллса к нему. Они проскочили мимо маленького цветка и нырнули в плотную багряную растительность. Не обращая внимания на колючки, они обходили кусты, перешагивали извилистые корни, проскальзывали под петлями лиан и шли вверх до тех пор, пока пугающий шум сражения не растаял позади.

Растения изодрали их форму. Вода с мокрых листьев капала на них, хотя они и так вымокли до костей. Тем не менее, они продолжали идти, перешли через гребень заросшего джунглями холма, спустились в вонючее болото, глубиной по колено, перешли его вброд, даже не вспомнив о крокодилах, и вышли на более твердую землю, слегка поднимавшуюся вверх. Здесь джунгли немного поредели, и они пошли медленнее, проходя между стволами деревьев, растущими под плотным пологом.

Бёртон заметил еще один цветок мака слева от себя и направился к нему.

— Есть место, куда я должен попасть, Бёрти,

— Какое?

— Хотел бы я знать.

Колючее уродливое растение справа от Уэллса дернулось. Из него брызнула молочная жидкость и забрызгала рукав шинели военного корреспондента. Материал немедленно начал тлеть.

Уэллс выругался, сорвал с себя шинель и бросил на землю. Он потащил Бёртона вперед, подальше от растения.

— Творения чертовых евгеников проникли повсюду, — проворчал он. — Все эти кошмарные твари плюются кислотой, сосут кровь, стреляют иглами и испускают отравленный запах. Посмотри на это, например, — он кивнул на основание соседнего дерева. Бёртон посмотрел и увидел поросль округлых белых грибов.

— Это и есть Убивающие Ангелы — от них получают А-Споры. Их вообще не было в Африке, пока ими не занялись евгеники. А теперь они повсюду!

Они аккуратно обогнули гнездо муравьев. Эти были местными, но не менее опасными. По собственному болезненному опыту Бёртон знал, что их укус походит на укол раскаленной докрасна иглы.

Весь следующий час два человека упорно шли вперед. Еще дважды Бёртон замечал маки и сворачивал так, чтобы пройти мимо них. Уэллсу он про это не говорил.

В конце концов, со вздохом облегчения, они вынырнули на небольшую поляну. Она вся была усеяна ярким цветами, а в самой середине, на маленьком пригорке, они росли сплошным многоцветным ковром. Единственный луч солнца, пробивавшийся через ветки деревьев, освещал их красные, желтые, голубые и фиолетовые головки. Наполнявшая воздух пыльца сияла как золотая пыль. Над цветами танцевали бабочки. Все светилось почти сверхъестественным светом.

— Пятно красоты, наконец-то! — крикнул Уэллс. — Мои глаза этого не вынесут. И смотри — маки, твои любимые маки, повсюду!

Два человека бросились на землю рядом с пригорком. Полчаса они сидели молча, переваривая в себе всю жестокость, свидетелем которой были.

Наконец Бёртон заговорил:

— Бёрти, скажи мне, почему ты все время привлекаешь смерть с неба? Когда я в первый встретит тебя, это были А-Споры. Потом пчелы. Теперь листья клена. Что следующее? Градины размером с булыжник? Кислотный дождь? Взрывающийся птичий помет?

— Я мог бы много чего сказать на это, — ответил Уэллс, — но не могу отрицать, что немцы — чертовски творческий народ.

— Несомненно. Что за чертовщина эти Shutztruppen?

— Евгеники превращают животных в солдат, — ответил Уэллс. — Поскольку те бегут из Африки.

Бёртон застонал.

— То есть омерзительное обращение с этим континентом сейчас распространилось на флору и фауну? Клянусь, я бы хотел, чтобы чума стерла человечество с лица Земли. Какие мы жалкие!

Более низкий человек пожал плечами.

— Не думаю, что требуется какая-то чума — мы сами очень хорошо выполняем эту работу. Ты знаешь, было время в моей жизни, когда мне казалось, что мы все можем работать вместе на благо всех народов, что наша настоящая национальность — человек. А сейчас я понимаю, что очень переоценил человеческую расу. Мы придумали для империализма новое название: «распространение более высокой цивилизации», но это не изменило его откровенно анималистической природы. Мы ничем не лучше, чем хищники или пожиратели падали. Так что человеко-зверь, сражающийся в этой кошмарной войне, вполне подходящая фигура.

Он взял фляжку из пояса и отпил из нее.

— Ты как-то говорил, — сказал Бёртон, — что во всем этом виноват Пальмерстон.

— Да.

— А теперь ты говоришь, что причина империализма — животные импульсы. Тем не менее, я считаю, что никто дальше не ушел от природы, чем Пальмерстон!

— Ха! — фыркнул Уэллс и протянул фляжку Бёртону. — Неужели тебе никогда не проходило в голову, что, стараясь победить природу в себе, он на самом деле указывает свою наиболее уязвимую черту? Все это евгеническое лечение, Ричард — метка Зверя!