Глава тринадцатая

ХАРАКТЕРЫ

На нашей якорной стоянке в Атуоне было какое-то движение в отличие от мертвого покоя соседнего острова Нука-хива. Видно было, как от берега плывут лодки: то вельботы с туземцами-гребцами, везущие на продажу копру, то одинокие каноэ, плывущие за покупками. Кроме того, на якорной стоянке часто бывали рыбаки, не только одинокие женщины, сидящие в нишах утеса, но и целые компании, которые иногда разбивали лагерь и разводили костер на берегу, иногда лежали в каноэ посреди гавани и поочередно прыгали в воду; ныряли они на глубину восемь-девять футов, чтобы, как мы полагали, загонять рыбу в сети. Покупки туземцы иногда делали странные. Помню, одна лодка возвращалась с единственным окороком, свисавшим с шеста на корме. А однажды в лавку мистера Кина явился очаровательный парень с превосходными манерами, говоривший по-французски правильно, но с каким-то детским акцентом, очень красивый и большой щеголь, что было видно не только по его блестящей одежде, но и по тому, что он купил. Покупки его представляли собой пять судовых бисквитов, флакон духов и два мешочка стиральной синьки. Приплыл он с Тауаты, куда и отправился тем же вечером на лодке с этими сокровищами для юных леди, бросая вызов пучине. Основная масса туземных пассажиров была менее приятной: рослые, крепкие люди, покрытые татуировкой, с пугающими манерами. Их отличало что-то грубое, глумливое, нередко напоминавшее мне трущобы какого-нибудь большого города. Однажды вечером, когда сгущались сумерки, к той части пляжа, где я случайно находился в одиночестве, причалил вельбот. Из него вылезли шесть или семь разбойничьего вида туземцев, все в достаточной мере владели английским, чтобы сказать мне «до свидания», что служило обычным приветствием, или «доброе утро», что они, видимо, считали более выразительным; последовали колкости, они окружили меня с грубым смехом, неприязненными взглядами, и я счел за благо уйти. С мистером Стюартом я был еще незнаком, иначе вспомнил бы о его первой высадке в Атуоне и о юмористе, который впился зубами в пятку отрубленной ноги. Но их соседство угнетало меня, и мне казалось, что будь я потерпевшим кораблекрушение, без надежды на помощь, у меня стало бы плохо с сердцем.

Но не только туземцы плавали там. Пока мы стояли на якоре, произошло странное совпадение. В море появилась шхуна, собиравшаяся войти на якорную стоянку. Мы знали все шхуны на архипелаге, но эта казалась больше остальных, к тому же оснащена была на английский манер, и когда она встала на якорь неподалеку от «Каско», подняла наконец синий кормовой флаг. Тогда, по слухам, в Тихом океане находилось не меньше четырех яхт; но странно было, что две из них оказались борт о борт в этой отдаленной бухте, еще более странно, что во владельце «Нианзы», капитане Дьюаре, я узнал человека из одной со мной страны, одного графства, с которым я гулял в детстве по берегам Альпес Маритаймс.

Кроме того, у нас побывал белый гость с берега, он приплыл и отплыл в баркасе с туземными гребцами; прочитав о яхтах в воскресных газетах, он загорелся желанием увидеть хотя бы одну. Зовут его капитан Чейз, это старый китобой, крепко сложенный, седобородый, говорящий с характерной индианской медлительностью, старожил этих мест, хороший товарищ в бою, один из тех стрелков, чей огонь по мишеням нагнал страху на воинов Хаамау. Живет капитан Чейз восточнее Атуоны, на берегу бухты Ханамате, вместе с мистером Маккаленом, вернее, они жили одно время вместе, потом дружелюбно расстались. Капитана можно найти на краю бухты, в доме-развалюхе со слугой-китайцем. В противоположном углу на высоком пае-пае стоит еще одно жилище. Прибой там бывает особенно сильным, волны высотой семь-восемь футов разбиваются под стенами дома, поэтому он постоянно наполнен их грохотом и пригоден только для одиноких или по крайней мере молчаливых жильцов. Вот там мистер Маккален с книгами Шекспира и Бернса наслаждается обществом пенистых волн. Его фамилия и любовь к Бернсу свидетельствуют о шотландской крови, но родился он в Америке, где-то на востоке, стал корабелом-плотником, долгое время возглавлял бригаду из сотни индейцев, разбирал потерпевшие кораблекрушение суда у мыса Флэттери. Многие из белых, рассеявшихся в Южных морях, представляют собой самую художественно восприимчивую часть своего класса и не только наслаждаются поэзией этой новой жизни, но приплыли сюда специально для этого. Я плыл на одном судне с уже немолодым человеком, который отправился в первое в его жизни морское путешествие только из любви к Самоа; и причиной его паломничества стали несколько писем в газете. С мистером Маккаленом произошло то же. Он читал о Южных морях; увлекался этим чтением, и образ этих морей запал ему в душу: в конце концов он больше не смог удерживаться — отправился новым Раделом к этой в глаза не виданной родной стране и уже много лет живет на Хива-оа, где в конце концов охотно сложит свои кости; у него нет желания вновь увидеть те места, где жил в детстве, только, возможно, раз перед смертью решит взглянуть на грубый зимний ландшафт мыса Флэттери. Человек он деятельный, полон разных планов, купил у туземцев землю, посадил там пять тысяч кокосовых пальм, намерен приобрести пустынный остров и сдавать его в аренду, на стапеле у него стоит шхуна, которую он заложил, строил сам и даже надеется завершить. С мистером Маккаленом мы не встречались, но, подобно галантным трубадурам, вели переписку в стихах. Надеюсь, если я приведу здесь образчик его музы, он не сочтет это нарушением авторских прав. Маккален с епископом Дордийоном являются двумя европейскими бардами Маркизских островов.

Ура! Вон паруса белеют! «Каско»

Изо всех яхт, бегущих по волнам,

С приветом первой к этим островам

Пришла, из Фриско выйдя, без опаски.

И первым тоже из писателей известных —

Как здесь ему все рады, знал бы он —

С семьею Роберт Луис Стивенсон

Приплыл, покинув кабинет свой тесный.

Достойный Отис, «Каско» капитан,

И вы, кто с романистом путь вершите,

Прошу, за эти вирши не взыщите —

Я от души их посвящаю вам.

Avoir une voyage magnifical[37]

Мы все вам искренне желаем

После прощанья с этим краем

Allant sur la Grande Pacifical![38]

Но главным нашим гостем был Мапиао, великий тахуку — это слово судя по всему означает «священник», «колдун», «татуировщик», «мастер всех искусств», словом, экзотическую личность и человека, знаменитого красноречием на общественных мероприятиях и остроумием в частной беседе. Первое появление было для него типично. Он с криками спустился к восточному причалу, где очень высоко взлетали волны прибоя, пренебрег всеми нашими сигналами обогнуть бухту, был доставлен на борт с некоторым риском для нашего ялика и принялся в углу кокпита за свое дело. Мы наняли его сплести для меня из бород стариков венок, как изощренного в этом искусстве. Каким украшением он будет для беседки Салли! Его собственная борода (которую он для пущей безопасности завязывал морским узлом) представляла собой не только украшение, но и значительную ценность. Примерная стоимость ее равнялась ста долларам, и поскольку брат Мишель не знал случая, чтобы туземец отдавал епископу Дордийону на хранение большую сумму, наш друг был богачом благодаря своему подбородку. Внешне он походил на индуса, но был выше ростом и сильнее, горбоносым, с узким лицом и очень высоким лбом, покрытым замысловатой татуировкой. Более докучливого гостя я не принимал ни разу. Достаточно сказать, что ему приходилось прислуживать, он не хотел идти к бачку с питьевой водой, не желал даже потянуться за стаканом, нужно было вложить стакан ему в руку, если в помощи ему отказывали, он складывал руки, опускал голову и обходился без воды — только при этом страдала работа. В первый день еще до полудня он громко потребовал бисквит и лосося, ему принесли бисквит с ветчиной, он с непроницаемым лицом взглянул на эту еду и жестом велел ее отложить. Мне приходило в голову множество догадок, возможно, работа, которой он занимался, представляет собой серьезное тапу, возможно, по правилам ее следует перенести на особую платформу, к которой не смеет приблизиться ни одна женщина, и, возможно, рыба является его непременной пищей. Поэтому я принес ему соленой рыбы и к ней стакан рома: при виде его Мапиао проявил необычайное оживление, указал на зенит и произнес длинную речь, в которой я уловил слово «умати» — солнце, потом опять жестом велел мне поставить это лакомство подальше от него. В конце концов я уразумел, что я должен делать, и программа ежедневно была одной и той же. Ранним утром его обед требовалось ставить на крышу кабинки, притом на нужном месте — полностью на виду, но чтобы он чуть-чуть до него не дотягивался; и до положенного времени — полудня — мастер не ел. Эта серьезность явилась причиной нелепого случая. Мапиао сидел, заплетая, как обычно, бороды, обед его стоял на крыше, а неподалеку находился стакан с водой. Видимо, он захотел пить, но был, разумеется, слишком важной персоной, чтобы подняться и взять стакан самому, и, высмотрев миссис Стивенсон, властным жестом велел его подать. Жест этот был неправильно понят, миссис Стивенсон уже была готова к любой эксцентричности со стороны нашего гостя и вместо того, чтобы подать ему воду, выбросила за борт его обед. Нужно отдать Мапиао справедливость: все рассмеялись, но его смех был самым громким.