«Ты принес и себя тоже. Нельзя идти вперед, к знанию, оглядываясь на жизнь».

Мысли начальника священных покоев хлынули, как зер­но сыплется из лопнувшего мешка.

— Я всего лишь хотел жить в сияющем дворце, хотел шел­ков и атласа, хотел командовать другими и быть господином на земле. Магия стала для меня всего лишь средством.

Ему представилась дворцовая сокровищница, военные ко­рабли, ждущие лишь его слова, чтобы отправиться в путь, баш­ни великого города, сияющие в утреннем солнце, выстроенные в боевой порядок войска под Абидосом: копья блестят для не­го, мечи выходят из ножен по его приказу, даже император слушается его. А какие там были палатки, кроваво-красные и пурпурные, похожие на цветы из драгоценных камней в све­те утра! Какое побоище он устроил. Ради славы, ради величия, чтобы, говоря о нем, люди восторгались даже мановением его руки.

Он не хотел быть богом. Он хотел быть королем. И чтобы стать королем, он позаимствовал немного божественной си­лы, думая, что подчинил ее.

«Ты средство, способное уничтожить древнюю магию. Старый бог пытался вложить руны в меня, а я спрятала их в тебе. Я хотела перейти по мосту из света, но он загородил мне дорогу. Я вернула тебя сюда, Карас. Я увидела, как поле­зен будет ученый. Теперь все, кто необходим, собираются. Это я послала за ними, Карас. Приготовься принять их до­стойно, как положено мертвецу, которым ты, без сомнения, скоро станешь».

— Я не умру!

«Ты забрал руны мертвого бога и сам стал частицей бога. Теперь ты должен воссоединиться с ним в смерти. Твоя боль поможет покончить с историей, полной страданий. Мы смо­жем уничтожить бога, Карас, положить конец его существо­ванию. Разве это не прекрасно?»

— Я человек, а не бог.

Он толкнул Стилиану к каменному уступу, задел то, на что был не в силах смотреть. Вытащил сестру из воды и усадил на камень.

— Я способен на доброту и сострадание. Я не такой жесто­кий, как бог.

«Ты был жесток».

— Это ты сделала меня жестоким! Твоя магия, твои руны.

«Это была всего лишь искра, упавшая на трут твоей души.

Воссоединись со мной в смерти, Карас, приди ко мне, пото­му что близится тот, кто страшнее смерти. Пройди по мосту из света».

— Я не умру. Я не умру! Эли! Эли!

Голос его сестры затих. Вместо него из тоннеля донесся плеск, кто-то шел сюда по воде.

Кто-то заговорил, почти запел на языке варягов, из кото­рого он не понимал ни слова.

Руны вокруг него задрожали и застонали. Их было уже не шестнадцать, а двадцать четыре. Он не знал, что делать даль­ше. Ему хотелось бежать из этого жуткого холодного места со всеми его мертвецами и призраками, которые своим ше­потом толкают его на самоубийство.

Начальник священных покоев силился выбраться из во­ды, но он совсем замерз, и, когда он попытался подтянуться на руках, мышцы свело судорогой.

Кто-то обращался к нему на языке варягов, какой-то маль­чик. Ему показалось, он узнаёт его. Да, этот мальчик привез приказ императора о проведении расследования.

— Я не понимаю тебя, — сказал начальник священных по­коев по-гречески.

— Мой господин, тебе не подобает принимать ванну в та­ком месте, — Змееглаз перешел на греческий. — Давай-ка я хоть мочалку тебе одолжу.

Он что-то бросил в источник. Начальник священных по­коев успел рассмотреть предмет, пока он летел. Это была го­лова маленького грека, который помогал ему спускаться. Ры­жеволосого нигде не было.

— Помоги мне выбраться!

Змееглаз прикоснулся к светящемуся камню, очарованный зрелищем.

— Нет, думаю, не стоит, — сказал он. — Эти воды поют, разве ты не слышишь?

— Я слышу только руны.

— Да, и знаешь, чего они хотят?

Начальник священных покоев сглотнул комок в горле. Он стучал зубами от холода.

— Смерти.

— Вот именно, — сказал Змееглаз, — и это хорошо, поэто­му я здесь.

Руны в пещере начали гудеть и трястись, от них прокати­лась волна возбуждения, которая показалась препозиту по­хожей на рев толпы, приветствующей победителя в гонке на колесницах.

Глава сорок восьмая

Без возврата

«Я иду на смерть. Луис, где ты? Я не могу умереть, не сказав тебе «прости». Где же ты? Приди ко мне. Нет, не приходи — эти люди убийцы! Беги, Луис, это из-за меня ты попал сюда. Если бы я однажды не улыбнулась тебе, ты не оказался бы здесь, ты оставался бы в монастыре, в тепле и безопасности».

Беатрис волокли, подхватив под руки, через темную Ну­меру. Путь был ей не по силам, она кричала, чтобы они шли медленнее, что если она упадет, то погубит ребенка и погиб­нет сама. Ноги у нее были слишком слабыми, огромный жи­вот слишком тяжелым, и сама она была такой неуклюжей среди этих полных ненависти людей. Северяне спешили. На­стоящие дикари с угрюмыми лицами, думала она. Она виде­ла таких, как они, при дворе отца, но там они чувствовали себя не в своей тарелке, робели, опасаясь нанести оскорбле­ние господину, традиции которого были им незнакомы. Здесь же они были как у себя дома, шагали через тьму с горящими факелами, выставив перед собой копья и обнаженные мечи.

Сколько же убийств, сколько смертей! Повсюду мертвые тела, начиная с обгорелых покойников при входе в тюрьму и узников, умерших прямо в кандалах, и заканчивая забиты­ми и изрубленными стражниками. Когда они входили, Беа­трис вырвало, и даже кое-кто из викингов не сдержался. На первом, надземном, этаже тюрьмы живых не осталось. Тела лежали с рваными ранами, с оторванными руками и ногами, с разбитыми головами. У одного мертвеца из груди торчало сломанное копье — кто-то явно пытался выдернуть его и не преуспел. Но еще страшнее казались те мертвецы, на кото­рых не было никаких видимых повреждений: узники в кан­далах, танцовщица, прижавшаяся к жирному старому суте­неру, оба с широко раскрытыми глазами, бледные, как будто умершие от ужаса.

Беатрис нисколько не удивляла такая смерть. Ее отец го­ворил, что из всех инструментов, помогающих ему править, нет ничего более действенного, чем ужас — король Страх, как он его называл. Если и впрямь существует такой прави­тель, сейчас они у него во дворце.

Отряд дошел до двери. Эта тоже была сожжена — захват­чикам явно пришлось орудовать тем, что было под рукой, по­тому что у них не было с собой никаких таранов. Викинги двинулись вниз по очередным молчаливым коридорам, пол­ным покойников, яркий свет факелов играл на грубых лицах, жуткая женщина, приказавшая схватить Беатрис, шла рядом. Почему-то общество этих угрюмых мужчин, сосредоточен­ных на цели, неприветливых и грубых, было ей даже прият­нее, чем соседство с этой женщиной. Беатрис поглядывала на шрам у нее на щеке — подобные уродства встречались и у нищих, просивших по воскресеньям милостыню на цер­ковных ступенях, но это почему-то пугало ее. Шрам застыл, словно воплощение вечного страдания, словно ожог, кото­рый вздулся на коже из-за пылающего в сердце огня.

— Куда теперь, вала?

— Вниз, все вниз. Он там. Погляди вокруг. Он точно там.

Беатрис потащили дальше, через дверь, затем по ступень­кам. Ее мутило и шатало из стороны в сторону. Она против своей воли обливалась слезами.

— Дитя, мое дитя!

Снизу неслись визги и крики. Из сумрака к ним выскочил викинг.

— На драку вы уже опоздали, ребята. Мы тут сегодня уже порезвились.

— Как нам попасть в нижние коридоры? — Это спросил великан в красной рубахе и штанах, он говорил отрыви­сто, зло.

— Вперед и вниз. Там все мертвы. Должно быть, греки пе­ребили их, чтобы мы не могли потребовать выкуп, только я не понимаю, как они это сделали.

Они миновали еще одну дверь, и Беатрис увидела лестни­цу, ведущую в огромный зал. Когда ее повлекли вниз, она вскрикнула — в свете факелов проявилась картина побои­ща. Сотни людей лежали мертвыми на полу, их тела отлива­ли медью в свете огня, похожие на осенние листья какого-то чудовищного листопада.

— Это ад, — сказала она.

Одетые лишь в обноски, все тела были на разной стадии истощения. Некоторые едва ли отличались от скелетов, под кожей выпирали все кости, другие казались просто исхудав­шими, некоторые уже разлагались, некоторые умерли толь­ко что. Даже воины, шедшие рядом, принялись бормотать что-то при виде этой картины.