Это она ему и сказала. На лице психотерапевта промелькнула озабоченность – видно, не успел подготовиться.

– Вы… – начал он заикаясь, усиленно стараясь вернуть себе прежнее выражение благожелательного оптимизма. – Вы полагаете, что ваша жизнь не содержит ничего важного, значимого, не содержит… – он откашлялся. Улыбка появлялась и исчезала, словно зажила жизнью паралитика. Глаза упорно рыскали по углам, вероятно, в поисках залежалого смысла жизни.

Она прервала это безнадежное занятие:

– Чтобы не тратить время, скажу сразу, в чем моя проблема.

– Да? – он весь приободрился.

– Я не могу найти работу по специальности.

Ей показалось, или он правда с облегчением вздохнул?

«Нет, не показалось».

Даже с расстояния в полтора метра до нее донеслось его старческое дыхание. В паре глаз напротив забрезжила надежда.

– У Вас есть высшее образование?

– Еще какое…

– И какое же, позвольте полюбопытствовать?

– Философское.

– Философия! Очень интересно! – он тут же стал воплощением любезности.

«Еще бы. Что может быть лучше – изучавший философию признает себя недееспособным настолько, что пресмыкается и ползает на коленях перед психологом. Хрустальная мечта всей его профессиональной жизни».

– А Вы обращались в агентство по трудоустройству?

– Если бы я считала, что там мне помогут, я бы обратилась.

Он искренне пытался изобразить понимание. Правда, было видно, что он очень старался.

– Скажите, а почему Вы считаете, что Вам не в состоянии там помочь?

Теперь уже она не стала скрывать своей иронии. На детей и обделенных при раздаче серого вещества не обижаются.

– Потому что философия и религия сейчас не в моде. Можно было бы сравнить их с антиквариатом или одеждой винтаж, но это будет сильным преувеличением, поскольку и та, и другая сейчас покоятся на полках секонд-хенда. А ее носители, соответственно, отбросы общества.

– Извините, правильно ли я Вас понял? Вы причисляете теологов, профессоров философии, богословов к люмпенам? – его улыбка на сей раз носила явный саркастический характер. – Но, насколько мне известно, – на слове «мне» было сделано ударение, – это уважаемые люди, заслуженные деятели наук, интеллигенция, элита нашего общества…

– Само собой. Потому что к философии и религии они не имеют никакого отношения.

Улыбка резко потухла. Девушке пришлось прикусить губу, чтобы сдержать победный клич. Эксперимент явно удался.

– Скажите, пожалуйста, на основании чего Вы пришли к подобному заключению? – он старался сохранить остатки профессионализма, сползавшие с него также неумолимо, как ляжки стриптизерши с шеста, даже сделал какую-то пометку в блокноте.

Девушка задумалась. Стоило ли рассказывать о пяти годах обучения, прошедших далеко не безболезненно для ее психики? Едва ли он был способен ее понять. Впрочем, кто когда-либо кого-либо действительно понимал, а не думал, что понимает?

– Вы в курсе, кто сейчас идет на философский? – начала она отвлеченно, как будто его здесь не было и она просто продолжала ночной диалог с самой собой. – Тот, кто не поступил на остальные специальности – проходной балл сюда специально занижен. «Платите деньги – и мы сделаем из вас Аристотеля» – негласный слоган данной компании. Получается, у тебя недостаточно мозгов, чтобы стать экономистом, социологом, журналистом, психологом, но ты вполне сгодишься для философа.

Ирония заключена в том, что я-то шла сюда намеренно. Вы бы видели мой энтузиазм на первом курсе! Были здесь и другие, такие же, но лучшие из них занимались декларированием учебника и усердным поглощением всех якобы «знаний», которые им преподносили на тарелочке в уже переваренном виде. Не знаю, что их прельщало больше – философия или статус философа. Но это еще можно было бы вынести, если бы однажды я не поняла, что люди, преподающие мне философию и все остальное, не выросли из моих же одноклассников… – девушка усмехнулась.

– К концу второго курса я уже презирала их всех. Я не ходила на лекции, начала курить и писать свои собственные статьи. На английском. Но знаете, что мне вскоре стало ясно? Это никому не нужно. Абсолютно никому. Кроме меня. И тогда я решила оставить им их соломенные чучела, их любимые, трепетно оберегаемые заблуждения, бредовые понятия, их фиговые листки. Они от этого только выиграли. Только я с того момента превратилась в холодный, разлагающийся, кишащий червями и паразитами труп...

Что вы можете мне посоветовать?

Я и так знаю, что вас учат говорить в подобных случаях.

Чем вы можете мне помочь?

Прописать курс антидепрессантов? Может, лучше сразу записаться на лоботомию?

Девушка сжала в кулаки заледеневшие пальцы, подняла глаза на психолога и с издевкой спросила:

– А какое учебное заведение окончили вы, доктор?

14:35

Выйдя из здания, она несколько секунд стояла неподвижно, вспоминая и не зная, что ей делать дальше.

Эндорфины, как видно, улетучились где-то между вторым и третьим этажом.

«Быть или не быть? Вот в чем вопрос».

Она никогда не любила и не понимала Шекспира.

«Если быть – то зачем?»

Уж она-то лучше многих других знала, что без этого «зачем» аргументы в пользу «быть» становятся слабее с каждым днем…

«Хватит стоять здесь».

Она побрела вниз по улице. Мимо проносились машины, навстречу и позади нее шли люди – одни куда-то спешили, другие что-то с озабоченным видом обсуждали, третьи над чем-то звонко смеялись. Она не смотрела в их лица, не смотрела им в глаза – она уже давно ничего от них не ждала.

«Такие занятые, такие целеустремленные… Словно нарочно окружают себя как можно большим числом обязанностей, неотложных дел, проблем, в надежде избежать одного, только одной участи – участи спрашивающего себя «зачем?»».

Девушка посмотрела вверх, на небо. Хмурое солнце, прикрывшись темно-серыми, грязными облаками, кажется, тоже смотрело на все это довольно безрадостно. Не исключено, что оно смотрело так только на нее.

«Не знала, что жить без разбитых мною же иллюзий будет так тяжело…»

Она вдруг улыбнулась. Почти засмеялась.

Она умела оценить иронию Бога.

«Мало кто мыслит самостоятельно. Большинство людей делится на тех, кто боится иметь свое, отличное от других мнение, и на тех, кто не способен его иметь a priori. Поэтому они заимствуют непонятно откуда взявшиеся, непонятно кем выдуманные универсалии, типа: «добро» и «зло», «справедливость» и «несправедливость», «любовь» и «альтруизм», «эгоизм» и «себялюбие», «самопожертвование» и «преследование личных интересов»… Не зная этих слов, не зная значения этих понятий, они много о них рассуждают. Слишком много».

Конфуций бы ее понял.

«Я думала, что, очистив имена от шелухи, я получу свободу, знание, мудрость. Думала, что получу спокойствие. Я объявила войну всем, кто пользовался этим словарем. И даже выиграла несколько сражений. Но эти победы принесли мне не радость торжества, а чувство горечи, отчаяния корабля, потерявшего из виду сигналы маяка. И в этом заключена вся Его ирония. Когда-то я презирала этих людей, когда-то я их ненавидела, затем осуждала, желала им смерти, теперь я их понимаю».

Обилие людской массы начинало раздражать. Она свернула во дворы домов. Обстановка, где все казалось вымершим, словно после удачно проведенных испытаний глобальной катастрофы 2012 года, больше отвечала ее вкусам. За шторами не горели лампочки, ни за одним из балконов не трепыхались на ветру старые наволочки, в палисаднике никто не следил за тем, как его питомец справляет нужду. Бесцельно бродя по запорошенным снегом тротуарам, она наткнулась на полуразвалившуюся лавочку. Села. Было ветрено и одиноко. Девушка спрятала руки глубоко в рукава плаща.

Забавно. Когда они жили Там, она была уверена, что во всем этом есть смысл. Когда она безучастно лежала на кровати, взвешивая, стоит ли такая жизнь борьбы за нее или нет; когда дрожала от ярости и своего бессилия, видя унижения ее семьи; когда ощущала себя единственной здоровой, попавшей в сумасшедший дом; когда тихо плакала ночами, стараясь не разбудить родителей – она верила, что во всем этом есть смысл. На первой странице ее блокнота была цитата Вольтера: «Случайности не существует — все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие». Единственное, о чем она мечтала, было вырваться оттуда. Единственное, чего она не понимала, почему Мартин Гор пишет настолько близкие, настолько понятные ей песни, ведь он не заключен в этот концлагерь, не замурован в этом проклятом месте…