Речь прокурора была суха и убедительна. Картина преступления вырисовывалась следующая: российский бизнесмен открыл на Уолл-стрит инвестиционную фирму «Граф». Московский банк перевел пять миллионов долларов, чтобы через эту фирму купить на Уолл-стрит акции. Граф долго размышлял, как лучше распорядиться деньгами, но акции почему-то не покупал. Московские банкиры все настойчивей просили вернуть им долг, Граф упорно отказывался. И тогда в его офисе вдруг появились люди Маханькова. «Если Станислав Николаич взял под контроль это дело, то изменить уже ничего невозможно», – сказали они, криво улыбнувшись. И от этой улыбки на лбу Графа выступил холодный пот, точно такой же, какой обычно выступает при обмороке. «Да-да, я понимаю, изменить ничего невозможно», – промямлил он. «Завтра же переведете деньги на наши банковские счета». На следующее утро Граф пошел в банк, но по дороге почему-то вдруг круто изменил маршрут и помчался в ФБР, на Федерал-плаза.

– Подсудимый Маханьков преступным путем попытался присвоить себе пять миллионов долларов, – закончил прокурор.

Зловещая тишина повисла в зале. Сотни глаз сошлись на одной точке – на скамье подсудимых, где в окружении адвокатов сидел маленький человечек с аккуратно подстриженной бородкой, в очках с затемненными линзами. В элегантном костюме и при галстуке. И казалось, что место этому милому человечку не на скамье подсудимых, а за кафедрой Нью-Йоркского университета. Человечек важно приподнял очки, прищурился и недовольно зацокал языком.

Все, казалось бы, ясно. Но после речи адвоката эта ясность стала исчезать, и на лицах присяжных появилась тень недоумения.

Ведь и Граф – скотина порядочная. Пообещал московским банкирам прибыль, а сам пляжился на лазурных берегах Флориды, развлекался с любовницами, разъезжал на лимузинах. И все – на чужие деньги. Спустил все миллионы. Обокрал, стало быть, россиян. Они там, в России, говорят, с голоду пухнут… Но, оказывается, и московские банкиры – жулье. Продавали водку без лицензии, незаконно приобрели золотые прииски, торговали наркотиками и оружием. И еще в этом деле замешаны два депутата Госдумы и какие-то «солнтсеуфские» бандиты...

Тяжелой грустью наливались честные глаза присяжных. Безумцы, они еще пытались вникнуть если не в тонкости, то ухватить хотя бы в общих чертах суть дела. Но проклятая суть уходила все дальше – за далекие леса, за синие горы.

Первым пал мулат. Он долго сопел и даже незаметно раскрывал пальцами веки. Но после перерыва, после плотного обеда, бороться со сном уже не смог. Моргнув в последний раз, мулат закрыл глаза и склонил головушку, отяжеленную новыми и совершенно бесполезными для него сведениями.

– Мой подзащитный – узник совести. Он сидел в лагере так же, как Солженицын и Щаранский. Он – жертва Кей-Джи-Би, – уверял адвокат.

Блестящий адвокатский спич неожиданно прервал старшина присяжных. Он обратился к судье со странной просьбой: нельзя ли каким-то образом облегчить понимание столь запутанного дела, внести ясность хотя бы в имена и прозвища. Дескать, некоторые присяжные утеряли нить повествования, поскольку непонятно, кто такой Прыщ и связан ли он с Солженицыным.

После перерыва в зале появилась огромная белая пластиковая доска. На ней сверху красным жирным фломастером было написано: «Станислав Николаевич Маханьков» и его десять воровских кликух. Граф, кстати, тоже оказался не без кличек, их также записали на доске. Судья объявил, что в эту таблицу будут вписываться только имена и клички тех лиц, которые имеют непосредственное отношение к делу. Поэтому Солженицын и Щаранский в списки не попали. Зато появились какой-то Магадан и Вова-Ужас…

ххх

Перед тем как ехать в редакцию, Алексей зашел в бар неподалеку от здания суда. Безвольный он человек – не может пройти мимо, чтобы не выпить кофе в приглянувшемся баре. Алексей достал сигарету, пододвинул к себе пепельницу.

Итак, суд. Если отбросить умышленную адвокатскую путаницу, налицо – чистейший рэкет. Граф – кутила и вор, промотал чужие деньги. С ним все ясно. Что же до Станислава Николаевича… до этого узника совести… Алексей прищурился, словно увидел сейчас маленького человечка на скамье подсудимых: очки в золотой оправе, профессорская бородка. Но если вглядеться – что-то гнусное, крысиное в этом лице. Убийца, да и только. Главарь убийц.

ххх

На следующее утро слушания тоже почему-то задержали. Пришедшие толпились в коридоре, шушукались. Алексей заглянул в соседний зал, где стены были аляповато расписаны патриотическими сюжетами.

Здесь, да, похоже, здесь, в этом зале, он и его родители когда-то присягали на верность государству США. В зале тогда набилось человек пятьсот – латиноамериканцы, русские, евреи, негры, китайцы…

Пришла судья и зачитала вслух «Клятву верности». Полтысячи губ повторяли за нею слова, далеко не всегда понимая их значение. Иммигранты становились гражданами. «God bless America» – «Бог, благослови Америку»…

Алексей изредка поглядывал на стоящих рядом своих родителей, тоже присягавших на верность США. Они оба – отец и мать – держали правую руку на сердце и говорили о том, что «если понадобится, то они готовы с оружием в руках защищать эту страну». Было в этом что-то комичное и до боли трогательное. Два старика, когда-то пережившие эвакуацию, голод, нужду и унижения, в прошлом – патриоты той страны, отдавшие той стране все силы, молодость, жизнь, на склоне лет приехали в Америку, где их спасли от инвалидности, дали им хлеб и кров, и теперь они клянутся защищать Соединенные Штаты с оружием в руках…

… ……………. ..................................................................................................

И снова полный судебный зал. Все – как вчера. Прокурор, подсудимый, двенадцать присяжных с уже унылыми лицами. Впрочем, произошли некоторые малозаметные изменения. Публика рассортировалась: скамейки в правом крыле занимали журналисты и безучастные агенты ФБР, в левом – братва.

Маханьков внимательнейшим образом изучал прессу. Целый ворох свежих русских газет лежал перед ним на столе. Он периодически делал какую-то пометку на листе бумаги и недовольно цокал языком. А порою читал и улыбался. Кто знает, может, испытывал какое-то особое тщеславие этот маленький крысоподобный человечек. Ведь имя-то его как громыхнуло – от Вашингтона до Москвы, от одного океанского побережья США до другого!

В зале появились двое итальянских громил. Они подошли к загородке и посмотрели на крестного отца русской мафии. Ха! Шуму-то. Разве это дон? Это же – бамбино, блоха, такого можно и ногтем раздавить. Вечно эти газетчики наплетут: дескать, русская мафия в Нью-Йорке скоро вытеснит итальянскую. Передернув могучими плечами и презрительно хмыкнув, итальянцы вышли – этажом выше слушалось дело одного капо из мафиозного клана Готти.

– Судья входит в зал. Просьба встать! – рявкнул маршал.

И потянулись, потекли бесконечные допросы и показания...

Алексей делал пометки в блокноте. Украдкой поглядывал на Маханькова, вокруг которого словно расходилось магнетическое поле страха. Многие свидетели, жертвы, даже подельники почему-то смотрели куда угодно, только не на него.

Раздражал Алексея, однако, не только страх. Досадно было за коллег-журналистов, которые потихоньку перемещались с одних скамеек, где сидели агенты ФБР, на другие – к небритой братве. Чутье им подсказывало, на какой стороне выгодней. Уже вместе с ними пили и закусывали в барах, брали авансы за «правильные» статьи и будущие книги, за вранье, за трусость.

Судебные репортажи Алексея становились все злее. Осторожность ему изменила.

Исчез один русский журналист. Его репортажи были смелыми и дерзкими. И вдруг – молчание. Поползли слухи, что якобы его избили. Сломали ему пару ребер. Сейчас лежит в госпитале.

– За что ж его так?