Видимо, в соборе был тайный выход, о котором не знали ни патриарх, ни царь, но знали крамольники.

16

По Москве покатились слухи, рождающие многие толки и домыслы. Кто же ещё шумел в соборе и пел плачевные псалмы, как не погребённые там великие князья да цари? Они созидали Московское государство, а ныне оно пришло в горестное состояние. Эти слухи усиливали и без того тревожное состояние умов. Многие увидели в этом происшествии дурное предзнаменование и повторяли один за другим кем-то из недругов пущенные слова: «Царство Шуйского окончится плачем».

И хотя сторожа объявили людям, что в соборе шумел неведомо как проникший туда злобесный коварник, им не поверили. Гермоген велел объявить имя нарушителя спокойствия, но и патриарху не верили. Приходилось с горечью убеждаться в том, что легенды и сказки сильнее действуют на умы людские, чем истинные случаи и происшествия. А тут ещё смута, и кругом невидимые вражеские сети и при них ловцы человеков. Государь, к сожалению, излишне доверчив. О каких князьях говорил Горобец, что готовы служить новому самозванцу? Многие из них посланы воеводами против злодеев Болотникова. И самые именитые потерпели поражение. Измена или неудача? Князь Мстиславский показал тыл, бросив пушки, обоз, запасы и добычу неприятелю. Робость? Мстиславский действительно был хоть и первым воеводой, но отвагой и храбростью не славился. Но был ли он верен присяге и царю? И это сомнительно. Пятнадцать тысяч ратников перешли на сторону неприятеля. Могло ли сие случиться без ведома воеводы? Или воевода не властен над своим войском? Примеру Мстиславского последовал воевода Измайлов, снял осаду Козельска. Несколько ранее снял осаду Кром князь Воротынский, и отступил от Ельца князь Юрий Трубецкой.

Гермоген имел беседу с царём Василием. Он не скрывал своего недовольства действиями воевод. Но мог ли Василий сомневаться в князе Воротынском, который был его свояком, или в Мстиславском, которому предлагал царство и он отказался быть царём? Какой резон Мстиславскому чинить измену? Он первый боярин в Думе и первый воевода. Как было решиться Василию думать, что крамольники свили гнездо в самом Кремле!

Но как бы то ни было, бегство воевод с поля брани сеяло смуту среди ратников и служилых людей. Слухи об отступлении царского войска сделали своё дело: восстанием был охвачен весь юг. Против Шуйского встали Тула, Кашира, княжество Рязанское. Пожар восстания против законного царя пылал в Орловской, Калужской и Смоленской землях. Начались волнения в Вятской и Пермской землях. Мордва и холопы волжских уездов осадили Нижний Новгород. В Астрахани Шуйскому изменил князь Хворостинин[51].

Князья Шуйские славились храбростью на поле брани. Царь Василий гордился своими предками и был искусным стратегом (о чём убедительно пишет Карамзин). 21 мая он сел на ратного коня и сам повёл войско на скопище злодеев, оставив Москву на брата, князя Дмитрия Шуйского.

Это был важный момент в жизни отечества, положивший начало переменам к лучшему. Никогда Москва не видела такого торжественного и пышного выезда царя и его соратников на поле битвы. Князья, бояре, окольничие, дворяне, дьяки — все встали под царское знамя. Присоединились к ним возле Серпухова и беглецы Мстиславский с Воротынским — в унынии стыда, как пишет Карамзин.

Царь Василий оправдал репутацию искусного стратега. Осенью была взята Тула, разрушено гнездо мятежников. Были взяты в плен и казнены главари восстания — Болотников, лже-Пётр[52] (ещё один из самозванцев), атаман Нагиба. Взятие Тулы праздновали как завоевание Казанского царства. Москва наслаждалась тишиной. И хотя Василий и верные ему россияне знали, что в Стародубе объявился второй самозванец, но, гнушаясь им, никто не думал, что этот Вор (временно притихший после поражения Болотникова) станет осаждать Москву и затеет смуту — более тяжкую, чем прежняя.

Между тем в Калуге и других городах ещё держались люди Болотникова, продолжали упорно насаждаться слухи о спасённом царевиче Димитрии. К Стародубу, где находился Вор, съехались сильные литовские дружины. Второй самозванец был хитрее и опаснее первого. Был корыстолюбив до низости, отличался свирепостью нрава. Друг первого самозванца пан Меховецкий стал его руководителем и наставником. Они внимательно изучали жизнь Григория Отрепьева, обсуждали причины его гибели.

В Москве уже не сомневались, что всё это делалось с тайного одобрения Сигизмунда и панов думных. Богатые не жалели денег, снабжали ими бедных, чтобы те становились под знамёна «Димитрия», подкупали людей, чтобы они несли от селения к селению весть о спасённом царевиче. Тем временем явился Заруцкий[53] с несколькими отрядами казаков. По рукам ходило воззвание: «Царь Димитрий и все наши благородные витязи здравствуют. Зовите к нам всех храбрых, прельщайте их славою и жалованьем царским. У нас носится слух, что сей Димитрий обманщик: не верьте!»

Разумеется, творцы новой кровавой интриги знали, что «Димитрий» — обманщик. Вот что писал об этом польский историк: «Не спрашивали — истинный ли Димитрий или обманщик зовёт воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагрённом кровью ляхов». Царь Василий был главным предметом ненависти. О том же писал и Шаховской ляхам: «От границы до Москвы — всё наше. Придите и возьмите! Только избавьте нас от Шуйского!» Атаман Заруцкий, предводитель днепровских казаков, сочинял о царе Василии гнусные небылицы, чтобы поддержать ненависть к нему.

Так творилась новая смута, самая страшная в истории нашего отечества.

17

К великой досаде Гермогена, царь Василий допускал оплошки, которые способствовали смуте. На беду свою и беду державы, был он сугубо щепетилен. «Не дай Бог, ежели по моей вине учинится какая несправедливость и меня станут винить в неправде. Скажут, царь-де мстителен и злобен нравом», — думал он. Не раз говаривал ему Гермоген, что царь держит ответ перед Богом, не перед людьми, что крамольники лукавы и охочи до ложного раскаяния, что даже при милостивом царствовании Феодора (волею Годунова) были сосланы в далёкие края князья Шуйские и вся их родня, ни в чём не повинная. Или не погиб злою смертью герой псковской осады князь Пётр Иванович Шуйский?! За одно только малое слово против царицы. Кто из прежних царей был милостив к изменникам? Никто!

Царь Василий не возражал, но делал по-своему. И не скоро ещё Гермогену удастся склонить царя Василия к реальной политике по отношению к врагам. Добросердечие царя скоро принесло злые плоды. Князь Шаховской, верный соратник самозванца, похитивший государственную печать, словно по наущению самого дьявола был отправлен воеводой в Путивль, центр Северской земли, и тотчас же взбунтовал близлежащие города.

И много было у царя Василия таких милостивых «наказаний» и указов. Добром они не кончались, и смута от них была великая.

В этом убеждает и псковская история.

Боярин Пётр Шереметев в своё время изменил Годунову, отказался повести войско на самозванца, заявив: «Трудно против природного государя воевать». Думать ли, что человек, изменивший один раз, не изменит в другой? Между тем царь Василий оставил Петра Шереметева у себя в приближении. «Благодарный» ему за это боярин организовал заговор, дабы сместить царя. И что же царь? Отправил его за это воеводой в благословенный город Псков.

Расскажем эту небольшую историю. В ней наглядная картина того, как люди низкие и корыстолюбивые легко развязывают смуту. И коварство таких людей было непредсказуемо.

Надо сказать, что Псков, несмотря на погром, в своё время учинённый в городе отцом Грозного Василием Иоанновичем[54], сохранял преданность московским царям. Поэтому когда Шуйский попросил у них денежного вспоможения для борьбы с самозванцем, псковичи радетельно собрали деньги и отправили их в Москву с пятью посланцами. Деньги эти были собраны людьми меньшими, которые так именовались по определению зажиточной части псковичан, называющих себя лучшими людьми. В летописи о них так сказано: «Гости, славные мужи, велики мнящиеся перед Богом и людьми, богатством кипящие». Они-то и воспользовались случаем, чтобы погубить «меньших» людей, «которые люди в правде против них говорили о градском житии и строении и за бедных сирот».