За воротами он едва не споткнулся о того же юродивого, будто поджидавшего его с какой-то веточкой в руках. В гневе Андрей едва не отшвырнул старика, но тот тронул его рукой и улыбнулся. И вдруг увиделись в глазах юродивого доброта и ум, а от, прикосновения лёгких перстов бесследно пропала горечь злобы. То был отец Марк, один из двух наиболее почитаемых старцев Саровской обители.

   — Не искушай Господа Бога твоего! — произнёс юродивый с мягкою укоризною.

Поражённый Андрей застыл. Разом открылся ему смысл обличения старца. Господь попустил ему быть искушаемым таким неприязненным приёмом в обители за то, что сам он явился со страстию судии, а не смирением грешника, и тем внёс искушение к инокам. Новым потоком хлынули слёзы из глаз Андрея, но то были уже слёзы раскаяния. Он упал на колени перед блаженным, готовый целовать его грязные ноги, сизые от холода, самое размокшую землю с камушками, щепками и жёлто-лимонными листьями. Он понял!

   — Прости меня, батюшка! — рыдая, сказал Андрей. — Прости и помолися о мне Господу, ибо согрешил я!

   — Встань.

Старец улыбнулся, перекрестил юношу и сказал:

   — Смиряйся — и спасёшься. Иди с миром. Не убо прииде ещё час... Господь управит путь твой в место сие.

   — Так я вернусь сюда? Я буду здесь?! — поразился Андрей, не смея верить услышанному. Но больше ничего не сказал отец Марк, а опустился на землю, поджал под себя ноги и сложил молитвенно руки на груди, устремив взор куда-то вдаль, так что всякий мог видеть — юродивый, и только.

Андрей вернулся в Лысково. Князь дал ему пощёчину, когда он пришёл просить прощения, и отказался с ним разговаривать. Мать холодно встретила его намерение поступить в монастырь, хотя и не возражала. Только добрая Ольга Васильевна обрадовалась за него и накануне ухода просила принять денег для взноса в обитель.

Ранним утром 27 июля 1818 года Андрей Медведев вновь переступил порог Саровской обители. Игумен Нифонт встретил его внимательно, дал особую малую келью. Первое послушание назначили — петь на клиросе и быть чтецом. Когда в первый раз в чёрном подряснике встал Андрей к аналою и стал читать кафизму дрожащим от робости, тихим голосом, внутренний укор звучал в нём: «Недостоин ты этого! Недостоин!»

Подошёл уставщик, строгий Феодосий, и отодвинул его.

Не так читаешь, брат, как подобает... — Громким голосом продолжил кафизму, а по окончании «славы» подтолкнул вперёд. — Читая в церкви, помни всегда, что твоими устами произносится и возносится к престолу Божию молитва всех предстоящих и что каждое произносимое тобою слово должно проникать в слух и в душу каждого молящегося в храме.

И пропала робость. Твёрдо и внятно, радуясь звучности своего голоса, читал Андрей псалмы Давидовы.

Пока он только жил в монастыре, узнавая непривычный образ жизни и пользуясь беседами с монашествующими. К немалому его горю, отец Марк скончался осенью прошлого года, будто с вразумлением Андрея выполнил всё должное на земле. Второй же старец, отец Серафим, находился в затворе, сохраняя обет молчания, и его наставлениями Андрей пользоваться не мог. Оказалось, что братство разделено на несколько враждовавших партий: игумена, казначея и других. В посещения тяжко заболевшей Ольги Васильевны Андрей изливал ей своё недоумение, и она утешала и успокаивала его:

   — Не так живи, как хочется, а так, как Бог велит!

   — Знаете ли, а мне один помещик предложил перейти к нему в дом.

   — Что за помещик?

   — Некто Улыбышев Василий Николаевич. Он уже с полгода ездит в обитель и, кажется, полюбил меня. Предложил усыновить...

   — Андрей, Андрей! Это вам ещё одно искушение посылается!

   — Как знать... Он не шутит. Детей у него нет. Сестра да мать старенькая. Имение не то чтобы большое, но и не маленькое. Конный завод есть... Каждую неделю ездит в Саров и уговаривает...

   — Неужто вы решитесь?

   — Кто же тогда вас лечить будет? — улыбнулся Андрей.

   — А знаете, мой дорогой, поступайте-ка в наш Высокогорский монастырь. Конечно, он не так прославлен, как Саровский, там нет известных старцев, но ведь вы же не известности ищете... Подумайте!

Раздумывал Андрей недолго. Зимой 1820 года он пришёл в Высокогорскую пустынь, расположенную в четырёх вёрстах от Арзамаса, скудную и числом братии, и средствами. Успокоенная Ольга Васильевна мирно скончалась в марте.

Андрея приняли послушникам, a 27 июня 1822 года он был пострижен в монашество с именем Антония в честь преподобного Антония Печерского. Спустя месяц его рукоположили в иеродиакона, а 22 июля в иеромонаха.

Скоро арзамасские жители заговорили об отце Антоиии, о его пламенных и умилительных проповедях, о его искусстве врачевания. Приток молящихся в пустынь заметно возрос.

Для иеромонаха Антония началась новая жизнь.

Глава 6

ПЕТЕРБУРГСКИЙ ОБЛИЧИТЕЛЬ

К тому времени Пётр Спасский без долгих душевных мук принял монашеский постриг с именем Фогия и успел получить на берегах Невы немалую известность.

Духовным наставником его оставался архимандрит Иннокентий, хотя и Дроздов в бытность ректором не оставлял Спасского вниманием. Но первый воспринимался диковатым Петром как любимый учитель, а второй вызывал лишь настороженное любопытство и удивление. Сам ещё не зная зачем, Пётр собирал все известия о Дроздове, жадно выслушивал рассказы о нём, выведывал даже, кто и когда его посещает, что едят, о чём говорят.

От академии у Спасского осталось впечатление благоприятное, однако же в товарищах он видел там явное повреждение нравов: они ходили в театр, во вражее сборище, дабы от демонов театральных во плоти иметь пользование, посещали собрания в домах светских людей, после чего обсуждали увиденное и услышанное, порождая рассказами соблазны и искушения. Делалось сие с несомненного ведома ректора, кстати, заставившего зачем-то студентов учить язык еретиков-англичан. Слава Богу, что Он увёл его из сей обители нечестия!

Помимо лекций по церковным уставам в семинарии Спасский был рекомендован в качестве учителя орловскому помещику средней руки Бочкарёву, давая двум его дочкам уроки Закона Божия. По вторникам и субботам он отправлялся пешком (на извозчика денег никак недоставало) в конец Офицерской улицы, где на втором этаже неказистого дома близ Владимирской церкви его ожидали с волнением.

Своей учёностью и суровым видом Спасский произвёл на учениц сильное впечатление. Он был угрюм и мрачен даже за чайным столом, когда его угощали после уроков. Сам Бочкарёв и его жена несколько побаивались строгого учителя и оттого более уважали его. Иногда они присутствовали на уроках и не могли не восхищаться Спасским, который на память цитировал Ветхий и Новый Завет на европейском и греческом языках, поначалу неясно, но затем всё более одушевляясь, горячо обличал неверие — главный порок века сего.

Спасский как бы нисходил до них со своими объяснениями, и тем большее доверие они чувствовали к нему. С этим учителем невозможно было поболтать о картишках, модных журналах, интригах австрийского двора, амурных делах соседа по имению, о сплетнях, донёсшихся из высшего света. В глубине души Бочкарёвы действительно тянулись к познанию сокровенных тайн жизни, и Спасский открывал им за привычными церковными обрядами и словесными формулами огромный духовный мир. Правда, почему-то страшно и неуютно было в этом мире.

—...Бегите от чтения романтических и иных вольнодумных сочинений! — вещал учитель за чайным столом. — Сие суть собрание ядовитое сущих мерзостей, заползающих в уши и глаза наши. Что можно прибавить к Священному Писанию? Ничего! Святые отцы оставили нам своё толкование неясных мест, и жизни человеческой недостанет для постижения сих глубин. Разврат и неверие гнездятся во всех тёмных углах души нашей, дома нашего, самого города... А Страшный Суд близок! И тогда выползут из нас все наши мерзости и обовьют нас страшными объятиями своими!