Среди прочих новостей лаврской жизни отец архимандрит написал и о приезде в академию сочинителя Гоголя, имевшего со студентами беседу. Молодёжь встретила его восторженно, на что он ответствовал: «Мы все служим одному хозяину». Впрочем, сочинение его о Божественной литургии не более как комментарии к «Новой Скрижали», а в книге писем, хотя и проникнутой истинно христианским духом, имеются рассуждения сомнительные. В иных местах так просто узнаешь уже читанное в проповедях одного маститого иерарха (отец Антоний разумел проповеди самого Филарета). Слышно, что иеромонах Феодор Бухарев из академии готовит свой ответ Гоголю. Впрочем, о чувствах и мыслях Гоголя можно судить самому по книжке, которую автор через графа Александра Петровича Толстого просил передать московскому архипастырю с выражением глубочайшего почтения и уважения.

1847 год оказался примечательным в истории Европы. В Англии под давлением рабочих парламент принял закон о десятичасовом рабочем дне для женщин и подростков. В тихой Швейцарии прошумела гражданская война. В Италии под сенью олив и кипарисов дело шло к революции. Шедшие к власти новые силы без всяких церемоний раздували общественное недовольство и в Германии, Франции, в разных частях Австро-Венгерской империи. Знаменосец нового буржуазного мира Соединённые Штаты воевали с Мексикой, отнимая пядь за пядью её богатые земли.

Выдвинутый кем-то лозунг «Не мешайте действовать!» мгновенно был взят на вооружение частью европейской буржуазии. Опираясь на веру в «человеческий разум» и добиваясь «свободы личности», они отвернулись от христианства, сделав человека мерой всех вещей. Разумеется, не всякого человека, а лишь подобного им. Главной святыней становились деньги.

Атеизм укоренялся в умах людей, авторитет Церкви и трона сильно пошатнулся. Так с разных сторон шло в Европе утверждение духа нового времени.

В том же 1847 году в Лондоне из нескольких социалистических организаций был создан союз коммунистов, заменивший по предложению Карла Маркса лозунг «Все люди братья» новым: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Парадоксальное сочетание пламенной утопии и холодного расчёта стало привлекать разных людей.

В Ватикане Папа Римский Григорий XVI до конца своих дней оставался нетерпимым к любым либеральным устремлениям, а сменивший его Пий IX хотя и примирился с потерей светской власти, однако старался всячески укреплять свой авторитет внутри католической церкви. Папа вознамерился вернуть Риму отнятых русским царём и митрополитом Филаретом украинских униатов, перешедших в лоно «православных схизматиков».

А в России в 1847 году у наследника престола родился третий сын, великий князь Владимир. Дочь императора великая княгиня Мария Николаевна обживала (вместе с нелюбимым мужем) подаренный отцом Мариинский дворец. Другим украшением столицы должен был стать Новый Эрмитаж, предназначенный Николаем Павловичем специально для хранения произведений искусства. От графа Михаила Семёновича Воронцова пришло донесение о крупном успехе на Кавказе, там будто бы наступал решительный перелом в войне с Шамилем[43]. Министр народного просвещения граф Сергей Семёнович Уваров доложил об увеличении вдвое числа учащихся в гимназиях (из программы которых исключили на всякий случай статистику и логику).

В том же 1847 году в пензенскую гимназию поступили двоюродные братья, бойкий шалун и фантазёр Коля Ишутин и тихоня, молчун Дима Каракозов. Дружбы между ними не было. Коля верховодил в уличной мальчишеской компании, а Дима предпочитал сидеть дома и рассказывать сёстрам истории из Ветхого Завета, хотя его страшно тянуло на улицу.

В Нижнем Новгороде двенадцатилетний Коля Добролюбов, сын священника отца Александра, будучи истово верующим мальчиком, неопустительно посещающим все церковные службы, готовился к поступлению в семинарию. Каждый день он читал по главе из Священного Писания, не решаясь признаться строгому отцу, как раздражает и угнетает его тяжёлый церковно-славянский язык священной книги.

Выпускник саратовской семинарии Николай Чернышевский за год обучения в Петербургском университете растерял всю свою веру. Он смеялся над варварским языком молений к никому, презирал святош-обманщиков и почитал главной премудростью учение материалистов Бюхнера и Фейербаха, которое, в отличие от поверхностного семинарского образования, отвечало на главные вопросы жизни...

Пока эти юноши и мальчики далеки от центра русской жизни, но ещё немного, и они сами объявят себя этим центром. Не подозревая о том, благодушное российское дворянство было занято своими заботами.

В Москве среди дворянской публики немалое внимание вызвал выход «Московского сборника», содержащего обсуждение вопросов политических. Но всё же в тот год «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя действительно сильно занимали умы просвещённого общества. Новая книга известного уже писателя раздражала отказом от привычного лёгкого тона его сочинений, других подчёркнутою нравоучительностью — будто новый апостол выискался! — а иных и главными идеями, ощутимыми в сочинении, словно заимствованными у графа Уварова: православие, самодержавие, народность.

— Как вы хотите, чтобы в наше время, напыщенное народной спесью, не зазнался писатель, закуренный ладаном с головы до ног?.. — неторопливо рассуждал в гостиной Английского клуба Пётр Яковлевич Чаадаев, — Мы нынче так довольны всем своим, домашним, так радуемся своим прошедшим, так величаемся своим будущим... Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые ещё недавно превозносили его до безумия. И грустно мне, господа, когда я вижу всю эту злобу, вдруг хлынувшую на великого писателя за то только, что перестал нас тешить, а исповедуется перед нами и старается по силам своим сказать нам доброе и поучительное слово... И слово важное! Мы искони были люди смирные и умы смиренные, так воспитала нас Православная Церковь, единственная наставница наша. Горе нам, если изменим её мудрому учению! Ему мы обязаны всеми лучшими народными свойствами, своим величием, всем тем, что отличает нас от прочих народов и творит судьбы наши...

Речи басманного затворника разносились по Москве и встречали разное отношение. Вчерашние московские любомудры давно разделились, образовав западническое течение, главой которого считался Грановский, и более многочисленное славянофильское с Хомяковым, братьями Киреевскими и Аксаковыми, Шевыревым, Погодиным и молодым Самариным. Для одних от чтения Гегеля и Фейербаха открылся путь в безверие и даже прямое богоборчество, для других — путь к Церкви, путь православного восстановления.

В один из хмурых ноябрьских дней в Успенском соборе Троицкой лавры заканчивалась литургия. В храме было сумрачно, большая часть свечей отгорела. Паломники из простых толпились за просфорами, обходили иконы и прикладывались к ним, а только что причастившиеся с умилёнными и просветлёнными лицами толпились за решёткой перед амвоном. По другую сторону решётки стояло дворянство и купечество. Отец наместник вышел из царских врат, дабы осенить крестным знамением молящихся, как вдруг что-то кольнуло сердце, и он увидел — увидел не глазами, а внутренним зрением — проблеск ослепительно ясного света. И он не удивился пришедшей догадке: Аня здесь.

Отец Антоний знал, что она давно вышла замуж за достойнейшего человека — графа Александра Петровича Толстого, генерал-лейтенанта в отставке, оставившего государственную службу по убеждениям, человека в высшей степени порядочного, которого даже фрейлина государыни, известная насмешница Александра Смирнова-Россет, называла «примерным христианином». Гоголь в разговоре упомянул, что граф давал ему кров во Франкфурте и Париже, приглашает и в Москве Поселиться у себя. Князь Сергей Михайлович Голицын рассказывал о щедрости графа в делах милосердия... Но ведь так и должно было быть! Его Аня не могла выбрать иного!..