Голос ее задрожал. За прошедшие дни она уже успела привязаться к этим малышам, двое постоянно состязались за право сидеть у нее на коленях, а один всю минувшую ночь проспал, прижавшись к ней, у нее в кровати — к большому огорчению Чарльза. И старшие девочки, Лин Вей и Синь Ю, такие милые, заботливые, доверчивые. Разве Одри может их бросить на произвол судьбы? Она снова обратила взгляд на Чарлкаа, теперь исполненный муки.

— Знаю, дорогая… Знаю… Ужасно, что мы вынуждены их оставить. Но ничего нельзя сделать. Страна вся переполнена людскими страданиями, голодом, беспризорными детьми. Мы бессильны что-либо изменить. То же самое и здесь.

— Я не могу их оставить, Чарли. Это совершенно невозможно. Пусть даже придется пробыть здесь целый месяц, пока не приедут монахини.

У Чарльза сжалось сердце. Он понял, что она не отступит.

И он ничего не может с ней сделать. Она не ребенок. И не восемнадцатилетняя барышня, чтобы распоряжаться ею и приказывать. Она живет своим умом. Чарльзу опять стало страшно.

Как ему быть, если она откажется сейчас уехать из Китая?

— Ну а что, если их придется ждать полгода, Од? Ведь и так может статься. Политическая ситуация может настолько ухудшиться, что французы решат совсем отказаться от этого приюта, и тогда ты застрянешь здесь на годы.

Это была страшная мысль даже для Одри. Но все равно, раз она решила, значит, так и будет. Она не бросит сирот на произвол судьбы.

— Наверно, придется рискнуть, — пожала она плечами, отвечая на его вопрос и пряча свои страхи под маской шутливого безразличия.

Чарльз смотрел на нее с ужасом. Он чувствовал, что в их отношениях происходит нечто непоправимое.

— Одри, прошу тебя… — Он обнял ее, прижал к себе и ощутил, что она вся дрожит. Ну конечно же, ей страшно остаться здесь одной. Но он не согласен сидеть и ждать еще целый месяц, а может быть, два месяца, а может быть, год. Ему необходимо через несколько недель быть в Лондоне.

— А как же мы? Наши отношения? Или они тебе безразличны?

— Конечно, нет. — Она словно бы даже обиделась. — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.

Они действительно по-настоящему любили друг друга. И до сих пор между ними не возникало непреодолимых разногласий.

Но теперь оба оказались бессильны.

— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь здесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.

— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния он ударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.

— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.

Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их — Бандиты сирот не убивают.

Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не повсеместно. В Китае оно не действует.

— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучиться со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции, когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой в Китай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тоже мое решение. Значит, такая у меня судьба… — На минуту Одри отвернулась. — Я только мечтаю об одном.

— она уже не сдерживала рыданий, — ..мечтаю, чтобы наши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. — Она обратила к Чарльзу полные слез глаза. — Тебе придется оставить меня здесь, Чарли. Ради детей. — И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:

— Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой и мой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?

— Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустил тебя от себя, — сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Он вдруг озабоченно спросил:

— А что, есть такая вероятность?

После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научилась вычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться от близости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас, когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?

— Нет. — Она покачала головой. — Вряд ли. Но ты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне, если бы я их бросила?

Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока. И хорошо, что не понимала.

— Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены или проданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их и поэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.

Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачала голодной, не допуская такой мысли.

— Я не могу обречь детей на гибель.

— А я не могу здесь дольше оставаться. Что будем делать?

— Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как было запланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поеду домой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда я доберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости в Сан-Франциско.

— Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но, черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? — Он содрогнулся от этой невыносимой мысли.

— Ничего со мной не случится. Все а руках Божьих. — " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такие слова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только от Шона, а Шон…

— Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.

— Надо полагаться, — спокойно ответила Одри. — Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должны приехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.

— Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично. Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я же тебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.

— Ничего не поделаешь, Чарли. — Глаза ее снова наполнились слезами. Она устала препираться с ним. — Иначе поступить я не могу.

И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.

— Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста, любимая, опомнись, поедем со мной.

— Не могу.

Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и он прочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.

— Это твое окончательное решение? — со вздохом спросил Чарли. Сердце у него горестно сжалось.

Да, она решила. Разубедить ее невозможно. Она остается.

Последнюю ночь, что они провели вместе, ни ему, ни ей не дано будет забыть никогда. Одри тихонько задвинула дверь стулом, и до самого утра они в холоде ночи предавались любви, а под конец уже просто лежали, крепко обнявшись, и оба плакали.

Он так не хотел с ней расставаться, и она так не хотела отпускать его одного! Но каждый должен был исполнить свой долг.

Утром, оставив за старшую Лин Вей, она отправилась провожать Чарльза на вокзал. Они стояли на перроне бок о бок, в купленных в Пекине странных одеждах, и когда поезд, с одышкой попыхивая, втянулся под крышу вокзала и встал, Чарльз в последний раз обратил к ней взгляд, полный слез, не в силах выговорить ни слова.

— Я люблю тебя, Чарли, и всегда буду любить, — сквозь плач с трудом выговорила она. — До скорой встречи.

Но даже на ее собственный слух это прозвучало как пустые слова.

— Поклонись от меня Вайолет и Джеймсу.

Он не смог ответить, у него стоял комок в горле. Он просто обхватил ее и не отпускал до самой последней минуты, когда уже послышался певучий голос дежурного по вокзалу, слова которого были им непонятны, но смысл совершенно ясен. Чарльз вскочил на подножку, вагон покатился, а она только видела, что он стоит, держась за поручень, и протягивает к ней руку. Как бы он хотел втянуть Одри на подножку и увезти с собой! Но Одри не Сдвинулась с места, она не утирала слез, градом катившихся по ее лицу, только махала ему, и он тоже на прощание махал ей свободной рукой, и по его лицу тоже текли слезы.