И он вышел молча, не попрощавшись. По-английски, как и мечтал.

На улице Егор понял, что весь транспорт в разгоне: вертолет улетел, оркестр увез автобус, уехали механики в трейлере и осветители на грузовике. А ему и ехать было не на чем, как-то не подумал об этом заранее.

Он вздохнул и пошел к метро. Около станции царило необыкновенное радостное оживление.

— Какая прелесть! А запах!

— И почем? Так дешево? Ну, тогда мне два букетика.

— Ой, и с бантиком! Мама, смотри, какая ленточка!

У метро жильцы дома торговали фиалками, которые упали буквально с неба.

Егор узнал деформированное армейское ведро, доверху набитое слегка помятыми, но все равно прекрасными цветами. И вся площадь перед станцией метро благоухала весной и Парижем. Даже у наперсточников разгладились и просияли лица, и стало видно, что у них тоже была мама, первая любовь и котенок Мурзик.

Рядом с армейским ведром стояла соседка Светланы и голосила:

— Фьялки! Фьялки! Налета-ай!

«Вот так всегда, — подумал Егор. — Истратил уйму денег, поднял на ноги пол-Москвы и оказался дурак дураком!»

Проклятые цветы не отставали от него и в метро. Люди покупали фиалки и везли их в разные концы города. Массу женщин осчастливил сегодня Егор — молодых и старых, толстых и худых, блондинок, брюнеток и даже рыжих — кроме одной-единственной…

5

Егор приехал в клинику, весь пропахший фиалками. Во рту стоял привкус парфюмерного французского коньяка. Надо было чем-то перебить его.

Он стал искать Вальку. Оказалось, что тот отсыпается после операции. Егор спустился в полуподвал и бесцеремонно принялся расталкивать врача. Валька спал как убитый. На бровях запеклись сгустки крови. «Даже не умылся! — с горечью подумал Егор. — Лицо клиники. Что люди подумают? Гестапо?»

Егор тряс Вальку за уши, зажимал нос, выворачивал руки — безрезультатно. Тогда он наклонился и тихо сказал ему на ухо:

— Зусманович, грыжу привезли. Оперировать некому.

Валька тут же вскочил, стукнулся о стенку и стал на ощупь искать дверь.

— Не ущемленная? — громко вопрошал он, не открывая глаз.

— Да нет, так вправим, — успокоил его Егор и усадил на место.

— Козел! — рассвирепел окончательно проснувшийся Валька.

— За козла ответишь! — пригрозил Егор.

— Ну баран! — поправился коллега. — Пожалуйста, я не узкий педант.

— Валька, а ведь я тебя когда-нибудь уволю, — задушевно произнес Егор. — Сяду и напишу приказ… И куда пойдешь? Ты же ничего не умеешь. Даже ящики плохо таскал.

Валька засопел.

— Сука ты! Еще попрекаешь. А я всю ночь руку пришивал. Только вот задремал…

— Правую или левую? — заинтересовался Егор.

Валька задумался и пристально посмотрел на Егора.

— С моей стороны — правая, а если со стола смотреть — то левая…

Егор хмыкнул. Валька был левша, и проблемы левого-правого часто бывали для него неразрешимы.

— У тебя спирт есть?

— А как же, отец родной! — обрадовался Валька. — На том стоим! Сколько тебе?

Егор задумался, почесал затылок и пошевелил губами.

— Кубиков семьдесят…

Валька подошел к старому сейфу с огромным круглым колесом и стал набирать шифр, сверяясь с замусоленной шпаргалкой. При этом он оживленно болтал вполне бодрым голосом.

— Он сам себе руку отпилил. Его наручниками приковали, а он галстуком перетянул и отпилил.

— Чем? — мрачно спросил Егор.

Валька оглянулся, сморщил лоб и шмыгнул длинным кривоватым носом.

— Не знаю. Плохо отпилил — сосуды все жеваные, кость измочалена. Но сам добрался и кисть принес. Во-о такой кулак! С мою голову! И пальцы в кукиш сложены… Синий такой кукиш. Мужик так и лежит в реанимации с кукишем! — засмеялся Валька.

Сейф завыл. Валька хлопнул себя по лбу.

— Ёшкин кот! Шифр-то старый! Я же его вчера поменял.

Сейф выл натужно, противно, он подрагивал и потрескивал.

— Мюллер чертов! — рявкнул Егор. — Выключи сирену! Что ты там прячешь, куркуль?

— А спиртик прячу, — пробормотал Валька, набрал нужную комбинацию и повернул огромное, как штурвал океанского лайнера, колесо.

Сейф распахнулся. Валька достал трехлитровую бутыль и точно отмерил в мензурку семьдесят кубиков чистого девяностошестипроцентного спирта. Подал Егору.

Тот осторожно принял мензурку и озабоченно спросил:

— А закусить?

— А больше ничего не надо? — возмутился Валька. — Что ты, как терапевт какой? Не срамись. Воды налью. Не жаль.

Егор залпом выпил, стараясь не дышать, запил водичкой из-под крана и крякнул. Наконец отпустило. Запах коньяка и фиалок испарился, стало легко и безразлично.

— Ничего, прорвемся… — пробормотал он.

До Вальки доперло, что шеф какой-то неадекватный. Он захлопотал, уложил Егора на еще теплую койку, прикрыл одеялом, уютно, по-домашнему подоткнув края, поправил подушку.

— Ты спи, спи… а я пойду.

— Погоди… — забормотал в полусне Егор, — поставь какую-нибудь музыку погромче. Может, и засну.

Валька пошарил на подоконнике и вставил в магнитофон первую попавшуюся кассету.

Комбат-батяня, батяня-комбат! — взвыл Расторгуев.

Валька остановился в дверях и начал подрыгивать в такт тощей длинной ногой. Он любил группу «Любэ» и Розенбаума и вообще песни про войну, однополчан, дружбу и крутых мужиков, которых не приковывают наручниками к унитазу, это вольные люди типа ковбоев, которые скачут по степи и слушают свист пуль.

Егор засыпал, «Комбат» сменился «Самоволочкой», Валька и ее послушал, туманно улыбаясь и представляя себя, опоясанного пулеметной лентой. Кассета кончилась, зашипела, раздался мужской голос:

— Раз-два, раз-два! Проверка микрофона.

Валька пошел к магнитофону, чтобы перевернуть кассету, и тут женский голос пропел:

L’ab-bor-ri-ta ri-va-le а те fug-gi-a… Потом раздался серебристый смех и женщина сказала:

— А теперь начнем сначала.

Кассета остановилась.

Егор вскочил и бросился к магнитофону. Он наступил Вальке на ногу, больно ткнул локтем в живот.

— Ты что-нибудь слышал?! — Он обратил на Вальку безумные глаза.

— Ну… неплохо поют ребята… — уклончиво ответил тот.

Егор схватился за голову.

— Какие ребята? У меня галлюцинации, я болен!

— Это бывает, — согласился Валька. — У меня тоже вчера было видение…

— Да не видения у меня! Я голос слышу! Вот сейчас слышал… — И Егор благоговейно прошептал: — «А теперь начнем сначала»… Я один это слышал, ты понимаешь? И я пробовал начать сначала. Ты понимаешь или нет?! Но у меня не получилось… — горько усмехнулся Егор.

— Я тоже слышал, — спокойно сказал Валька. — Только я не хочу начинать сначала, мне и так хорошо.

— И когда ты это слышал? — недоверчиво спросил Егор.

— Вот сейчас слышал. — Валька кивнул на магнитофон. — И до этого неоднократно. Старая кассета.

Егор нетерпеливо топнул.

— Что ж, по-твоему, Колька Расторгуев это говорит?! Ты что, с ума сошел?

— Нет, не Колька. Это женский голос. И очень красивый, кстати. Расторгуеву не принадлежащий, — втолковывал Валька в своей противной, добродушно-педантичной манере. — Записано на хвостике.

— Так ты слышал голос? — шепотом спросил Егор, все еще не веря и не понимая до конца, что же это происходит…

— Чей голос? Который?

— Ну вот, на хвостике…

— Слышал. Я на хвостике слышал. Теперь, надеюсь, свободен? — С этими словами Валька направился к двери.

— Не-ет! — рявкнул Егор. — Чей это голос?

Валька вздохнул и завел глаза под потолок.

— Женский. Молодой женщины. Русской, наверное. У нас не лежала — я бы помнил.

Егор попытался зайти с другого бока.

— Откуда у тебя эта кассета?

Валька трубно высморкался и честно признался:

— Нашел.

— Где ты ее нашел?

— Здесь, в магнитофоне…

Егор перемотал пленку и еще раз прослушал «хвостик». И еще раз. Потом утер скупые мужские слезы и снова прослушал.

Валька задремал на освободившейся кровати.