В телятнике было просторно, стены выбелены, полы посыпаны свежими опилками. Сквозь высокие окна вливался солнечный свет.

Петя коров побаивался; он видел их только на даче, и то издали.

— Да здесь нету коров, — успокаивал Димка Петю. — Здесь одни телята.

Но Петя на всякий случай шел сзади Димки.

— И чего ты пугаешься? — говорил Димка. — Они совсем как ручные. Вот эту зовут Ракушка, а этого Руслан. А это вот Ландышка. Она совсем маленькая. — Димка потрепал Ландышку за мягкое ухо и дал ей кусок хлеба. — А вот и мой Каштан.

Коричневый лобастый бычок потянулся навстречу Димке. С морды у него капала вода: он только что пил.

— А можно, я покормлю Каштана? — спросил Петя.

— Можно, корми.

Петя взял хлеб и протянул бычку. Бычок дружелюбно ткнул носом Петю прямо в грудь. От неожиданности Петя едва не свалился на пол.

Проходившая мимо старшая телятница Вера Сергеевна засмеялась и сказала:

— Ну вот и познакомились!

Когда ребята вышли из телятника, Димка спросил:

— Далеко в Москве от вокзала выставка сельского хозяйства?

— Я не знаю где, но около вокзала ее нет.

— Значит, далеко, — вздохнул Димка.

— А на что тебе?

— Это тайна, — ответил Димка, засунул руки в карманы штанов и сощурил глаза. — Хотя ладно. У меня есть один план...

— Какой?

— Я хочу Каштана на выставку в Москву повезти.

— Сам?

— Ну ясно, сам.

— На поезде?

— А что? И на поезде. В багаж сдам — и все. На станциях кормить буду. Вот только плохо — выставка от вокзала далеко.

— Да, это плохо, — сказал Петя.

— А коровам по Москве можно ходить, не знаешь?

— Не знаю. Я коров на улице ни разу не видел.

— Ну ничего, мы с Каштаном и по Москве пройдем. Он все-таки домашнее животное, а не хищник какой, верно?

— Конечно, не хищник, — согласился Петя.

— Только ты об этом никому, — строго наказал Димка. — Молчи.

* * *

С каждым днем Тамара и Петя все больше привыкали к колхозу. Они теперь знали, когда нужен дождь и когда он совсем не нужен. Могли безошибочно отличить пшеницу от ржи, просо от овса и даже кок-сагыз от одуванчика. Сдружились с колхозными ребятами, бегали вместе на почту за газетами, ходили в степь за соломой для топки печей, купались в пруду, а когда приезжала кинопередвижка, смотрели картину и потом отправлялись вслед за передвижкой к соседям, в колхоз «Коммунар».

У бабушки Ориши, сторожихи на баштане, узнали, как выбирать спелые арбузы. Лежат на земле арбузы — огромная куча, один краше другого: полосатые, крутобокие. Поди узнай, какой из них самый вкусный!

Кто начинает давить арбузы и слушать — трещат или не трещат, кто дергать за хвостики, а бабушка Ориша только взглянет — и безошибочно укажет на самый спелый и сладкий.

Когда к бабушке Орише приставали ребята, чтобы открыла им свой секрет, она говорила:

— Вам скажешь, так вы потом у меня с баштана все спелые кавуны растащите. Дуже глаза у вас завидущие!

— Да нет, бабуся, не растащим, — отвечали ребята и на всякий случай опускали глаза, если уж они действительно такие завидущие.

— Ну, шут с вами, поверю!

И секрет оказывался проще простого: чем арбуз спелее, тем он ярче блестит, точно глянцевый. И еще: чтобы достался самый сладкий, надо различать сорта — кавуны и кавунки. У кавуна в том месте, где был цветок, серенький кружок будет меньше, чем у кавунки. А кавунка куда слаще кавуна.

Эх, что это были за кавунки! Притащат Петя с Тамарой домой в подарок от бабушки Ориши такую кавунку, надрежут с четырех сторон, а потом только надавят слегка — корки отскочат, а середина кавунки — баранчик — сама вываливается, а в ней-то самый сок и самая сладость. Съешь кусок баранчика — и потом надо по пояс умываться, потому что зальешься соком и делаешься сам таким сладким, что осы норовят на тебя сесть.

... По вечерам после работы любили колхозники собираться в клубе.

Клуб был просторный, каменный, в два этажа. Кто читал в библиотеке книгу, кто сражался в домино или в шашки, кто учился играть на баяне или бандуре, а кто просто ничего не делал — сидел на лавочке перед входом и отдыхал.

Постоянным посетителем клуба был дед Онуфрий. Он просматривал журналы и свежие газеты, играл в шахматы.

Играть в шахматы дед Онуфрий не умел, а только учился. Партнером по игре бывал Гена. Остальным ребятам доставляло удовольствие незаметно подобраться к Онуфрию Куприяновичу и стащить у него с доски короля. Геннадий «поедал» у деда Онуфрия все фигуры, и в конце концов дед спохватывался: а где же его король?

И тогда ребята бегали, суетились, делали вид, что ищут короля: заглядывали под шкафы, под столы, в поддувало печки, предлагали деду снять сапоги и поглядеть в них, не завалился ли король за голенища; одни говорили, что видели, как короля еще засветло унесли куры, другие — что он попал в отруби и его, наверно, увезли уже на свиноферму.

Дед ругался и выходил покурить на лавочку. За дедом тянулись и ребята.

Дед побурчит, побурчит и успокоится. А потом кто-нибудь вызовет его на разговор, и тут начнутся всякие были и небылицы из далекой старины — поверья, думки, смешные приключения, чудасии. Дед их знал столько, что слушать и не переслушать.

... Показался над землей месяц и высветил на селе улочки и тропки. Отразился он и в озере, точно кто-то уронил в воду серебряное ведерко. Потом запалилась около месяца звездочка, и повел ее месяц за собой, зажигая от нее на пути все новые и новые звезды.

Сидит народ, слушает деда. Сидят и слушают ребята.

— Был у нас на селе богатый кулак Ясько. Имел он десять мельниц...

— А где ж они прежде стояли, мельницы эти? — спросит кто-нибудь деда.

— А прямо посреди села и стояли на площади — его десять и наша одна, общественная, которая принадлежала всем крестьянам. Я на ней мельником работал.

Помню, однажды крепко я над Яськом подсмеялся. Собрали люди урожай, и требуется им муки намолоть. А на ту беду ветер слабый был, никак жернова не тянет. Дай, думаю, Яська подыграю. Отключил я от крыльев жернова — ветер их сразу пустые подхватил и завертел. Увидели работники Яська, что у меня мельница вроде на полный ход мелет, а у них все как на привязи. И сам Ясько бегает, орет на работников. А я в окошке дивлюсь на дурней, и смех меня так и распирает.

— Онуфрий Куприянович, — попросил Гена, — расскажите про Куземку, как он Яська лошадь продал.

— Про Куземку? Можно и про Куземку. — Дед Онуфрий закурил, помолчал, потом заговорил. — Ловкий был парубок Куземка и на выдумки мастак.

Задумал он как-то Яська проучить. Купил на ярмарке вороную лошадь по дешевой цене. С виду лошадь ничего, только спина была седлом потерта, так что заместо черной шерсти повылезла пегая. Поэтому и цена такая маленькая была.

Купил ее Куземка и незаметно привел на село. Я как поглядел на ту коняку, говорю ему: «На что она тебе такая?» А он мне в ответ: «Погоди, Онька, завтра ты ее не узнаешь». Я тогда был не старше Нюрки моей, и на селе меня Онькой звали.

И верно, назавтра гляжу, а во дворе у Куземки стоит на поводу вся чисто вороная лошадь. Что за диво! А тем часом идет по улице Ясько. Приметил коняку — да к Куземке: «Откуда такая гарная? Продай». Куземка упирается, делает вид, что не хочет. А Ясько свое: продай да продай. Ну, и продал Куземка лошадь за высокую цену. Я тогда спрашиваю его, что оно такое: был у лошади лишай — и нет его? Любопытно мне, мальчишке. А Куземка посмеивается и говорит: «Я лошадь подкрасил». — «Как так? Чем подкрасил?» — «А так и подкрасил. Сварил в квасе ржавое железо — получилась черная краска. Ну, и закрасил тот лишай. Через неделю она у него опять пегая будет».

Любил дед Онуфрий рассказывать и про силача Лукомца, который мог, стоя на одной ноге, обернуться вокруг себя с косой в руках и выкосить траву или удержать на месте упряжку волов. Любил рассказывать и страшные истории про сычей и заколдованную кукушку — зозулю, как они кричат по ночам жалобными человечьими голосами и заглядывают в хаты через дымоходы, и про ведьмаков, которые крутят на дорогах хвостами, и про кобыльи и песьи головы, торчащие из колодцев в темную воробьиную ночь, и про куриц, которые вдруг начинают кричать по-петушиному.