После 272-й ночи

Воля начала изменять мне. Я едва не увидел сегодня сон (я запретил себе сны!), а проснувшись, едва не посмотрел в ненавистный задний иллюминатор. Сородичи наблюдают за мной, и я не желаю выказывать им свою слабость.

Сегодня рубиновый шарик в иллюминаторе астронавта-смертника стал еще больше. Ала ждет меня…

Проклятье. Ноет что-то в груди. Сердце? Робость? Наконец-то я узнал, что это такое, если это оно. Правда ли я боюсь увидеть то, что сегодня начало было мне сниться? Своими глазами узреть картину, с которой ни в какую не хочет примириться разум?

Оу, братишка, это смешно! И нелепо. Смирись, ты это все равно увидишь, очень скоро увидишь!

273-я ночь

Решил не спать. Свет в челноке автоматически отключался в определенные часы, но я прекрасно вижу и в темноте. Как все бывшие заключенные. Мне ли жаловаться после стольких циклов, проведенных в одиночке?

Тот человек, который приходил в мою камеру не для того, чтобы свести со мной счеты, а вообще непонятно для чего, сказал мне сущую ерунду. Я ему не верю. Будь он прав, я бы помнил хоть что-то о каких-то прошлых своих злодеяниях, а я не помню ничего. Значит, ничего такого не было. Прожив единственную жизнь, все умирают безвозвратно, кто-то раньше, кто-то позже. Мне вот выпало раньше. Но я не жалуюсь. Не всякому есть что вспомнить даже в девяносто лет, а я могу надиктовать на сотню романов в свои тридцать четыре.

А еще мне представилась возможность вырваться и умереть на родине, что я и сделаю, как только прилечу. Неужели они думают, что я кинусь исполнять их дурацкие, больше похожие на розыгрыш, условия?!

После 274-й ночи

Шар Алы занимает все пространство во всех фронтальных иллюминаторах челнока.

Наверное, теперь эти недоноски жалеют, что дали мне шанс. Да я подох бы от зависти, глядя на себя оттуда, откуда молча взирают сейчас на меня они. Увидеть родину хотя бы напоследок!

«…Великий созидатель Тассатио должен сотворить на Але имя нашего народа на универсальном языке искусства».

Как бы не так! Пафосные идиоты! Дайте лишь ступить на рыжевато-бурый грунт, погладить высохшую траву… все равно запасов воздуха хватит ненадолго. Веселенькую смерть уготовили мне сородичи! Сделаю я все, что от меня зависит, как же!..

По прошествии 3-х часов

Я сделал бы это, сделал. Клянусь всем святым, если оно есть! Но все пошло не так, как я рассчитывал.

Челнок грохнулся в пыль как раз посреди руин города. Моего города, Гатанаравеллы. Они сделали это нарочно, ублюдки, они специально рассчитали место приземления, чтобы даже если я не сдурею во время перелета, то наверняка тронусь умом по прибытии.

Когда багровые клубы осели и улеглись, а рыжий туман рассеялся, я понял: из всех построек остались только самые большие наши храмы. Темные силы! В каком виде они были!..

Я выкарабкиваюсь наружу, тяжело дыша в свой шлем — больше от волнения, нежели от плохой подачи кислорода, который нужно беречь.

По правую руку от меня в почве зияет дыра — почти идеально круглая, пятьсот-семьсот тысяч ликов в диаметре, со вздыбленными краями — как огнестрельная рана на трупе.

Слева, за меньшим храмом, плюется огнем гора. Гигантская, даже на таком расстоянии видно, что гигантская. До катастрофы ее не было. В застывающей лаве тонут руины того местечка, в котором когда-то был парк. Помню, именно там я ваял свои самые лучшие скульптуры, когда был молодым и глупым.

Здравствуй, моя мертвая Ала! Чего молчишь?!

Смотрю под ноги и обливаюсь ледяным потом: ни сухой, ни замороженной, ни живой травы нет под подошвами моих громадных сапог. А я самонадеянно ожидал потрогать ее напоследок… Прежде, чем сдеру с себя шлем…

Впервые за эти годы я пользуюсь своими способностями не с целью разрушения и понимаю, что теперь наверняка обречен на кошмары.

Я вижу, как после страшного удара метеорита сокрушается все. С Алы срывает покровы, воду, воздух, куски скал. И все это швыряет в никуда, в ледяную пустоту.

Скоро мы с вами встретимся, сородичи, принявшие смерть и не изменившие Але…

Порывом ураганного ветра меня сбивает с ног. В защитном костюме не понять, холодный он или раскаленный. Еще узнаю. Обязательно узнаю.

Я кубарем качусь с пригорка, надеясь, что случай хлопнет меня о какой-нибудь камень, расколет шлем — и все кончится, не начавшись…

Тусклый Саэто в небе тоже кувыркается перед глазами. Маленький и злобный желтый карлик…

Я лежу, распластавшись в пыли. Мне легко, я не чувствую своего тела — вообще.

«…Твоя звезда ждет тебя!..»

Лежу и просто смотрю на буровато-серебристый неровный шар, что всплывает над горизонтом по другую сторону садящегося за вулкан Саэто. И если светило напоминает мне костлявый кулачок уродца-лилипута, то это холодное небесное тело похоже скорее на воплощенную Смерть, величественную и неизбежную. Она даже не утруждает себя запугивать. Нависшая надо мной Смерть знает, что скоро получит всё.

У Алы никогда не было спутников… Или это один из тех осколков метеорита, собратья которого убили наш мир? Миллионы лет назад таинственно взорвалась соседняя планета. Существуют легенды, что там жили наши предки. И вот часть ее, плоть от плоти, догнала нас, а мы не ждали.

Я переворачиваюсь на бок, подтягиваю колени к подбородку и теряю сознание после нескольких бессонных дней и ночей.

После неизвестно какой ночи

Я намеренно теряю счет времени. Пусть бесятся, глядя на меня.

Отбросив прочь вероломно закравшееся (спросонья!) воспоминание о прекрасном теле Танэ-Ра, я поднимаюсь и иду к челноку. Живот сводит от голода, но, что удивительно, желание близости с женщиной еще сильнее.

Не избыть человеку звериных инстинктов… Со дня на день помирать, а тут ему, видите ли, сладенького захотелось!

За «завтраком» я уничтожаю половину оставшихся запасов еды.

Нет, теперь-то я сделаю то, что мне приснилось и на что меня надоумил тот внезапный вихрь. Я сделаю это не для них, нет. И не для пафосного жеста, ибо я и знать не хочу никаких «потомков», в назидание которым все это затевалось. Я оставлю этот знак ради своего мертвого города. А потом сдохну и больше уже никогда не буду лицезреть грандиозную психушку под названием «мир».

И это правильно, верно, справедливо — плоть от плоти… Я вышел с этой планеты, я имею право остаться здесь, как те три с лишним миллиарда, вычеркнутые какой-то мразью одним взмахом пера…

Кажется, спустя еще одну ночь

Смотрю на индикаторы. Воздуха у меня осталось чуть больше, чем на семьдесят часов. Нужно спешить. Жаль, пища у меня закончилась. Плевать, управлюсь и без нее! Поняли вы, ублюдки?!

Я показываю неприличный жест обзорным камерам, которые немо пялятся на меня из ниш в обшивке челнока. Уверен, что сородичи наблюдают за мной постоянно…

До самого заката я хозяйничаю на скале, что правее городских руин и малого храма. Собирая в кулак все силы, концентрируюсь, поднимаю тучи пыли и мелких обломков, однако отсекаю лишнюю породу от будущего постамента. Давно я не работал с таким количеством энергии! Незримый мир возмущен, пылают ультрамарином спирали Перекрестка. Я теперь вне всяких законов — «тонких» и человеческих. Вот она — свобода!

Доволен, братишка Тассатио?

Основание готово. На рассвете примусь за детали. Не так-то это просто — ведь расстояния умопомрачительны…

Меня мутит от голода. Забравшись в челнок и прочитав сообщение, что воздух в нем исчерпан, я почти готов отрезать себе руку или ногу, изжарить и сожрать.

Я смотрю на свое начатое «творение» со стороны. Оно освещено спутником. Мертвенный свет придает ему необъяснимое величие. Или это я уже нафантазировал себе это величие? Что ж, по крайней мере, это лучше, чем непрестанно думать о еде…