— Советник, разве они ничего не знают?..

— Как раз наоборот, — тихо засмеялся Паском. — А теперь скажите, моя царица, согласны ли вы собрать в кулак всю вашу волю, забыть об отчаянии и учиться тому, что вам необходимо постичь ради спасения нашего с вами Тассатио?

Она обернулась. Жители стояли на своих местах, глядя им вслед. Вопль радости пронесся по площади, когда они снова увидели ее лицо. Танэ-Ра набрала полную грудь воздуха, развернула плечи и счастливо воскликнула:

— Конечно, господин Паском! Конечно, я согласна! Даже если ради этого мне сейчас придется лазать по стенам дворца.

Паском, торжествуя, щелкнул пальцами:

— Вот такой должна быть истинная попутчица самого моего отчаянного ученика! Огорчу вас, Танэ-Ра: я не смогу спасти его от казни, да и нельзя этого делать, иначе он ничего не осознает. Сейчас или никогда. В моих силах повлиять на решение судей в нужную нам сторону. Мне нужно направить Тассатио. Но только направить, чтобы принятое решение казалось ему собственным. Он должен совершить поступок грандиозных масштабов, который искупил бы его прошлые преступления. Он всегда был в конфронтации с миром, и мир платил ему той же монетой, подыгрывая в мелочах: оттуда его феноменальная везучесть. Но при этом он лишался того главного, что должна постигать душа, приходя в физический мир. Искупив вину, Тассатио погибнет, и вот в миг его смерти мы с вами, Танэ-Ра, должны будем привлечь его душу в новое тело.

К тому времени они достигли пруда в уединенном парке, где не было лишних глаз. Духовник осторожно провел ладонью по ее животу, где в ответ ему тут же забарахтался малыш, словно что-то понимая.

— В тело вашего с ним сына, Танэ-Ра.

— А если это дочь? — спросила царица.

— Нет, — покачал головою Паском, — поверьте мне, царица, здесь отчетливо мужская энергия. Да, нам будет непросто, вам придется здорово поднапрячься в обучении тому, чему многие учатся по нескольку лет, а то и десятков лет. Но природа вам в помощь: беременные женщины гораздо более открыты для постижения этого мира, чем все остальные. Уязвимы, но и открыты. Вы не беспокойтесь, защитить я вас смогу. Ваше дело — только учиться.

Танэ-Ра распутала завязки плаща и, сбросив его на руки советника, с вызовом приподняла бровь:

— Ну так что же тянуть? Приступим!

Тассатио

У них все напоказ. Ради театрального представления, которое они почему-то дружно зовут «судебным процессом», эти придурки даже прислали в мою камеру лекарей. Один восстановил мне недостающие после теплых встреч с гостями зубы, второй, хирург, поправил мой портрет, а заодно залечил пару неприятных вывихов, из-за которых в суставах уже начиналось воспаление. Теперь я мог доползти до площади, не скрипя костями, да еще и улыбаясь во все тридцать два имплантата. Да здравствует естествознание!

Словом, перед трибуналом я предстал прямо как новенький, хоть затевай все сначала. Правда, триумфальное шествие повозки с моим телом едва не омрачилось по дороге несколькими фортелями, которые наверняка устроили мои друзья-подстрекатели. Кто-то пытался отбить меня у конвоя, лез прямо на дула атмоэрто и вообще всячески осложнял жизнь городской страже. Но насколько я понял, на этот раз обошлось без жертв.

За оцепление на площадь никого не пускали. Но зато когда меня извлекли наружу, со всех сторон поднялся дикий рев. Признаться, на мгновение душа моя ушла в пятки. Знаете ли вы, что такое беснующаяся толпа? Нет? А я знаю…

Мое дело слушалось недолго. Имя Танэ-Ра не фигурировало нигде. Не было на процессе и ее самой, слава Природе!

И вот наконец дошло до главного.

Со своего места поднимается первый судья и зачитывает приговор:

— Ввиду того, что когда-нибудь и приютившая наш народ планета может пострадать от того же, от чего погибла родная нам Ала, а мудрость великой цивилизации забудется потомками, как забывалась уже не единожды, мы повелеваем…

Встает другой судья и ровным тоном посвящает всех в условия этого странно пространного приговора:

— Поскольку перемещения на Алу посредством телепорта «куламоэно» невозможны теперь ниоткуда в связи с ее гибелью, мы жертвуем одним межпланетным судном, на котором отправим на нашу родину обвиняемого Тассатио. Он сможет искупить свою вину, оставив на Але предупреждение для потомков.

Настает очередь третьего судьи читать свой эпизод решения заседательной комиссии:

— Предупреждение это должно быть материальным, заметным и бросаться в глаза. Оно должно быть таким, чтобы это побудило забывших свое прошлое жителей Пристанища искать корни их расы, размышлять о ее происхождении и почитать родину, взрастившую миллиарды их пращуров за множество поколений человечества. Великий созидатель Тассатио должен сотворить на Але имя нашего народа на универсальном языке искусства.

Я чуть с помоста не рухнул. Экий высокий штиль, рехнуться можно! Пииты сочиняли мне приговор, не иначе! Толпа безмолвствовала, внимая.

И вновь заговорил первый судья:

— Лишь в этом случае мы сочтем его раскаяние правомочным и не предъявим обвинение его соучастнице, чье имя в интересах следствия не фигурирует в судебных протоколах, — он как-то нервно окинул взглядом колыхавшуюся за оцеплением людскую массу. У меня мелькнула дикая по своей неправдоподобности мысль, что имя соучастницы не фигурирует в их протоколах не только в интересах следствия. — Имя же Тассатио в списках Храма Аллийцев будет очищено от обвинения и обновлено.

Спасибо, сердечные! До смерти не забуду. Уважили так уважили!

Ну все, теперь дружные овации, на поклон — и по домам.

После 267-й ночи

Стало немного легче. Тошнота из-за недавних перегрузок и невесомости неохотно отступила: включилась система гравитации. Сама включилась. А может, по их указке.

Я смог выкарабкаться из кресла и доковылять до иллюминатора.

Назад, на ту проклятую третью планету, смотреть не буду: я дал себе этот зарок еще в тюрьме, за день до приведения в действие приговора. Не буду — и все.

Бесконечное черное пространство без верха и низа, без «право» и «лево». Словно россыпь пластинок слюды, впаянных в черное вулканическое стекло, то дальше, то ближе посверкивают звезды. Миры, миры, миры… Отсюда все выглядит иначе, но узнаваемо. Пропади оно все пропадом, кроме вон той… Сверлит меня единственным красноватым глазком, ждет… Моя родина, моя Ала, Горящая… Да иду я, иду! Что ты такая нетерпеливая?

Вспомнился последний штришок заседания по моему делу. Я слышал краем уха, как судьи совещались, погружать или нет меня в сон во время перелета. И приняли решение не погружать. Да и то верно: если за столько времени в камере-одиночке не свихнулся, то чего уж тут…

После 270-й ночи

Иногда мне казалось, что я все-таки постепенно схожу с ума. То, что я привык к замкнутому пространству в тюрьме, еще ни о чем не говорило. Там же у меня не было осознания, что камера моя мчится через громадные расстояния в космическом вакууме.

Я только теперь сообразил, что по-прежнему веду отсчет от той ночи… Но та ночь достойна, чтобы вести от нее последний отсчет.

Впервые в жизни не бунтую.

Обрати внимание, ты уже разговариваешь с собой.

Впрочем… с кем еще мне говорить в этом челноке? Ближайший разумный источник сейчас, наверное, уже в четырех биллионах ликов от меня. Связь — односторонняя.

Я счастлив тем, что больше никогда не увижу ни сородичей, ни синюю планету. Неласковый, полный опасностей и совсем еще дикий мир приютил нас, но не стал мне ближе и понятнее. Да, там прекрасные горы, безбрежные моря, полноводные реки. Саэто сияет ярче, а по утрам заря, свет которой заливает новые города, тиха и нежна, как вздох младенца. Но я не хотел замечать этого, я подавлял в себе любое теплое чувство к Пристанищу. Это была бы измена моей родной планете…

Небо, небо… Рубин, освещенный Саэто, стал сегодня еще ярче. И еще больше. Сколько же еще ночей до него? Пять? Шесть?