— «Тебя», — подсказал Сетен. — Хорошо? Договорились?

Танрэй кивнула, вздохнув с облегчением, когда он ее оставил в покое.

По дороге к дому Тессетен мимоходом тоже заглянул в пересохший колодец. Да… Жаль… Родители говорят, что на протяжении многих столетий здесь была самая вкусная и чистая вода в Эйсетти. Всё меняется, всё исчезает — и, вроде, как-то по мелочам, но до того досадно!

Они поднялись на самый верхний этаж дома, где был выход на ассендо — неширокую плоскую площадку, закрепленную на высшей точке сфероида. Когда-то давно они с Ормоной любили здесь болтать, встречая зарю, провожая Саэто или наблюдая ночью за звездами. Тогда Сетен еще не устал убеждать себя, будто счастлив и радуется жизни — и в те минуты всё было так, как ему казалось. Или так, как он хотел чтобы казалось.

Волк пошел с ними и улегся в тенек под круглым столом. Эйсетти был как на ладони, от озера до гор, стеной окруживших часть столицы и по сей день охранявших приполярные зоны от слишком сильных ветров. Только благодаря горам и множеству горячих гейзеров Оритан еще жил, и в положенный срок сюда являлись весна и лето.

— Красиво, — спокойно и серьезно произнесла Ормона, подходя к тонким перильцам по окружности ассендо.

Ее взгляд скользил по белоснежным постройкам города, но сквозила в нем прощальная тоска и затаенная боль скорой ностальгии. На миловидном личике Танрэй отобразилось сочувствие. Нашла кому сочувствовать, юная глупышка, подумал Сетен.

Он отвернулся, сел за стол и принялся заглядывать под крышки, спасавшие еду от птиц и насекомых:

— Так что это у нас — поздний ужин или ранний завтрак?

— Несвоевременный обед, — сказал Ал, деловито беря приборы.

Ормона услышала и рассмеялась не бог весть какой остроте. Но это ведь сказал сам Ал! Сетен снова сдержал ухмылку.

— Ну и как твои аграрные увлечения? Не надоело? — продолжала она, садясь рядом с мужем, в точности напротив Ала.

Тот повертел рукой — мол, так-сяк.

— И что тебя в ботанику понесло… — подивился Тессетен.

— Я же не стал спрашивать, что тебя понесло в экономисты!

— Ну ты сравнил! То ли дело — в наше время безделушки ваять или заниматься тем, что необходимо всем. А чем астрофизика тебе не угодила?

— Когда это я говорил, что она мне не угодила? Одно другому не мешает. Сам же знаешь древнюю мудрость: все, что на земле, — это отражение небес.

Танрэй молча слушала их спор, но беспокойная Ормона так и не позволила ей отсидеться в сторонке.

— А что же наша Танрэй? — спросила она, переводя смеющийся взгляд на жену Ала. — Чем на Рэйсатру будут полезны студентки школы Новой Волны? Ты изучаешь естественные науки? Кулаптрия?

Та покачала головой:

— Нет, я специализируюсь на языках, литературе, истории. Конечно, это не слишком-то практичные…

— Это совсем не практичные дисциплины! — перебила ее Ормона. — Тебе бы, голубушка, пока не поздно, перейти на более полезный курс…

— Но…

— Что «но»? Кому будут нужны твои языки и книжки о розовых бабочках, когда рухнет вся система ценностей? Если все займутся бабочками, как будет выживать цивилизация?

— Но у меня нет ни малейшей склонности к математическим наукам, чтобы обучаться в «Орисфереро»!

— Ясно, языковедение — последнее пристанище для тех, у кого отсутствуют малейшие способности и таланты. На экономике именно так о вас и говорят, а теперь я убедилась в справедливости этого наблюдения, — Ормона удовлетворенно откинулась на спинку стула.

Тессетен не мог понять, что происходит у него на душе. Ему хотелось одернуть жену, но в то же время она была так убедительна и так тонко язвительна, что вроде бы и не за что пресекать эту «милую пикировку». Мало ли какая ерунда происходит между женщинами, их подводных течений не поймешь — обычно лучше оставить это им. Но тут какая-то мысль все время мелькала на задворках сознания, и связана она была с дикарем кхаркхи, Ишваром.

— Я думаю… — медленно заговорил он, не сводя глаз с лица Танрэй и совсем не замечая этого в лихорадочном отлове ускользающей идеи, — что Танрэй… могла бы… нам… помочь.

Жена Ала изумленно захлопала ресницами, смаргивая выступившие слезы. Ормона вскинула бровь.

— Наши соседи, кхаркхи, совершенно неспособны выговаривать звуки языка ори. А мне лично не хочется драть глотку, изучая их примитивную лингву, это дикость.

— Ты и не пытался, — подсказала Ормона.

— Да. Не пытался. Неохота. И вот как бы сделать так, чтобы и нашим, и вашим?

Танрэй после бессонной ночи начала впадать в какое-то заторможенное состояние и совсем перестала понимать, чего от нее хотят.

— Что? — удивленно спросила она, заметив, что от нее ждут какого-то ответа.

— Я говорю, что если придумать синтетический язык на основе ори, но упростить его так, чтобы он стал доступен и дикарям, с которыми нам хочешь не хочешь, а придется сосуществовать?

— Я… Не знаю, я подумаю…

— Ладно, пока забудем, — согласился Сетен, махнув рукой. — Сегодня нет резона говорить о делах. Всем надо выспаться. Что, собственно, мы и намереваемся сделать — правда, родная?

Ормона ослепительно улыбнулась:

— Безусловно, дорогой!

Ал и Танрэй остались наверху, а гости спустились в зимний сад и расположились в гамаке — мол, привыкли спать на свежем воздухе.

— Что скажешь о Танрэй? — укладываясь поудобнее и пристраивая голову на плече мужа, спросила Ормона.

Подобных вопросов о других женщинах она не задавала никогда, и Сетен даже слегка удивился.

— Девушка как девушка. Жена моего друга. Как она может быть мне?

— Хах! Она попутчица твоего друга, — Ормона нарочно подчеркнула слово «попутчица», — а это накладывает на нее определенные обязательства. Но, по-моему, она не слишком-то старается…

— А по-моему, это не твое и не мое дело.

— Будь проще. Если нам придется жить с ними бок о бок на Рэйсатру, все должно быть так, что не придерешься.

— Вот и не лезь в их жизнь.

— Я расскажу тебе об этой девочке. Она закрывалась от меня все время, пока мы были с нею вместе, но ее видно, как на ладони. В их семье всем заправляют женщины. И так было всегда. Но не потому что женщины такие сильные, а из-за того, что мужчины там еще слабее. Женщины их капризны и прихотливы. Чуть что — хватаются за виски и жалуются на нездоровье, и тогда мужья начинают прыгать вокруг, пытаясь им угодить…

Ормона так вошла в роль, что сама не заметила, как подскочила и стала показывать все в лицах под хохот мужа, оставшегося на месте, в гамаке.

— А когда в их семье рождается девочка, они носятся и с ней, пока она малышка. Уси-пуси, Танрэй, какой у тебя великий… «куарт»! Какая ты вся… избранная! В итоге Танрэй настолько проникается идеей о своей предназначенности в попутчицы величайшему из великих — Алу, что перестает чего-то добиваться сама. И когда из милого цыпленочка выросла такая же милая квочка, выясняется, что она ничего не умеет…

— Подожди, ты это серьезно?

— Что?

— Ты серьезно считаешь ее профессию никчемной?

Ормона отвернулась, закатила глаза к небу, изучая кроны тропических деревьев, и раздраженно присела возле него в гамак:

— Нет. Не считаю. Но в ее исполнении эта профессия никчемна.

Тут и Тессетен привстал с подушки, облокотившись на руку:

— А давай заключим с тобой пари, что эта девочка сделает многое при помощи только собственных знаний и сердца?

Жена снисходительно покосилась на него, чуть поколебалась и наконец кивнула.

Глава седьмая,

в которой Фирэ находит свою попутчицу Саэти и утверждается в мысли о том, что он в самом деле тот самый Коорэ, ученик Ала и Танрэй

Дрэян понуро стоял перед отцом и выслушивал его разгромную речь, что длилась уже минут десять. Он давно все уяснил, но повернуться и уйти было нельзя. Если отца потянуло на чтение нотаций, нужно готовиться к длительному монологу, прервать который вправе только мать. Но, увы, как раз сейчас мамы не было, а брат работал в соседней комнате, дожидаясь Дрэяна: оба они приехали из своих интернатов, чтобы переговорить об отъезде на Рэйсатру, и оба уже отчаянно хотели обратно в интернаты. Фирэ все время сбивался и никак не мог решить длинное математическое уравнение: резкий голос отца не позволял ему сосредоточиться и сообразить.