— А ты уверена, что она жива?

Они долго смотрели друг на друга в молчании, и в зеленых очах Танрэй вдруг засветился ужас.

— Что ты… такое… что ты говоришь?! — запинаясь, пробормотала она, а взгляд ее вопил: «А вдруг он прав?!»

Ничего более не произнеся, Тессетен развернулся и быстро захромал к лестнице. За этот год он приучил себя двигаться, как это делают бродяги, которым предпочтительнее оставаться незаметными, и при желании ничто не выдало бы в нем правителя Тепманоры. Но кривить душой перед Танрэй ему было настолько противно, что на этот раз он не стал притворяться. Стремительная, хоть и прихрамывающая походка принадлежала фондаторе Тсимаратау, это была походка властителя, а не забитого попрошайки. И он чувствовал, что пораженная страшной мыслью об Афелеане Танрэй сейчас замерла у бассейна и остановившимся взглядом провожает уходящего смутьяна, ничего не заметив и приняв все как должное. Сетен понял, что она не видит ни лохмотьев, висящих на нем, ни жуткой обросшей физиономии. Пожалуй, это была настоящая Танрэй с ее золотым и всепрощающим сердцем. Да, настоящая.

«Да, сколь и ты — настоящий полоумный пень, навязавшийся на мою голову!»

Тессетен покинул город через Тизский сад — искусственный оазис, что вел прямиком в подбиравшуюся с юга пустыню. Да, да, где-то там, много южнее этих мест, среди холмов должен был прятаться, по словам покойного Паскома, второй «куламоэно», устройство, способное переносить на любые расстояния со скоростью мысли и в то же время позволявшее человеку узнать свой собственный мир. Как — неизвестно. Просто об этом твердил Учитель. Но Учитель (Сетен теперь хорошо понимал это) мог ошибаться подобно всем остальным людям.

У большого озера в оазисе его ждали тепманорийцы.

— Я хочу завтра же знать о судьбе Афелеаны, — без предисловий сказал Сетен своему ученику. — Пусть ищут ее в западном городе, у Оганги. Если получится уговорить ее свидеться со мной — прекрасно. Если она откажется — ни на чем не настаивать! Но в этом случае я хотел бы узнать о ней все: почему она ушла из Тизэ, что она знает об Але, довольна ли своим нынешним положением.

Фирэ кивнул, а его бестия сладко потянулась, задрав зад и встряхнув длинным и толстым хвостом.

— Так что же, Учитель, удалось вам выяснить что-нибудь об Але?

— Еще нет.

— А о Танрэй?

Тессетен неопределенно пожал плечами. Конечно, удалось. Он ни за что не подпустил бы к себе подозрительного человека: история с пленом в Гивьерр-Барре навсегда приучила его к осторожности. Но то, что Танрэй — настоящая, отнюдь не гарантирует того, что и ее муж — не морочащий всех чужак.

«Упрямый осел!» — торжественно и с готовностью подытожил голос.

«Да, если тебе так угодно», — мысленно парировал он.

— А еще мне нужно, чтобы вы сегодня ночью побывали на крыше храма Тринадцати Учеников и сделали вот что…

Склонившись над обрывком пергамента, он быстро набросал чертеж, а потом, коротко объяснив, что и как делать, вернулся в город.

— Да ты уж совсем взрослый, малыш Коорэ! — расхохотался всадник в желтом плаще, пришпоривая огненного жеребца.

Коорэ кинулся к своей секире и подхватил ее с камней.

— Давай-ка, покажи себя!

Первый же удар заговоренного меча опрокинул мальчика навзничь, а второй пригвоздил его к земле, войдя в грудь между ребер и пробив лезвием сердце.

В ледяном поту Коорэ подскочил с залитой кровью кровати. Уносимая сном боль еще не затихла, рана в груди исходила кровью. Мальчик кинулся в умывальную комнату, открыл воду, а потом, вернувшись в спальню, содрал с постели простыню. И снова этот сон… Что нужно от него желтому всаднику?!

Розовая вода потекла в слив, размытые пятна на белье посветлели.

Коорэ поднял голову и посмотрел на себя в отражении зеркала. Ни кровинки в лице, встрепанный, с побелевшими губами и зрачками, он почудился сам себе чужим и вздрогнул, словно опять увидел своего мучителя.

Набросив отстиранную простыню на приотворенную дверь, сушиться, мальчик торопливо оделся, собрал длинные темно-русые волосы в хвост и побежал в конюшни. Только что занялся рассвет — самое время для утренней прогулки, потом станет жарко.

А, вот почему ему снова приснился кошмар: сегодня же этот ненавистный день…

Он велел конюхам оставаться спать и сам вывел во двор свою гайну. Здорово было бы, если бы сейчас мама поехала вместе с ним, как они часто делали в отсутствие отца. Но в такое время она еще спит, и Коорэ не посмел бы тревожить ее сон.

Взнуздав жеребчика, он заглянул за ворот туники, чтобы убедиться, что рана уже начала рубцеваться. Она всегда заживала так же стремительно, как необъяснимо появлялась.

Звонко цокая подковами по мостовым спящего города, гайна вынесла седока в Тизский сад, где он любил кататься в одиночестве под масличными деревьями. Теперь же, доехав до тайного грота — правда, тайным он был лишь в его воображении, — Коорэ заметил там каких-то людей, спешился и, притаившись в зарослях нестриженного самшита, стал наблюдать.

Кажется, это были забредшие вчера в Тизэ музыканты. Накануне ему не удалось ни услышать, ни увидеть их. Кронрэй совсем загонял его; какой-то растерянный и напуганный был вчера созидатель, все время озирался и не спешил отпускать ученика домой.

Послышались голоса, короткие приветствия, и Коорэ увидел идущего по дикой аллейке человека. Тот заметно прихрамывал. Возвращался он явно из города. Это был высокий широкоплечий мужчина, Коорэ счел бы его скорее старым, чем просто взрослым, особенно из-за бороды и седины в светло-русых волосах. Незнакомец был северянином, а их мальчику не доводилось видеть никогда, если не считать огненно-рыжей матери. И еще что-то очень и очень знакомое исходило от вожака нищих песельников, что-то загадочно знакомое. Коорэ будто услышал его голос внутри себя, рассказывающий какие-то волшебные истории, то шутливый, то строгий. Он уже слышал его… когда-то… где-то… И кроме этого, чувствовал тихий зов, такой же необъяснимый, как впечатление от хромого северянина, и тогда в воображении почему-то вспыхивал красивый, просто безупречный в своих линиях меч. Как был связан этот зов и мысли о мече, Коорэ не понимал, потому что никто и никогда ему ничего не рассказывал об аллийской наследной реликвии.

И тут прямо над головой послышался протяжный крик сокола, его вечного спутника на всех прогулках. Глупая птица и теперь прилетела, чем выдала прячущегося в кустах мальчика.

Страшно смущенный, Коорэ взлетел на попону и погнал коня прочь из сада, в пустыню. Кажется, те мужчины у него за спиной рассмеялись, а обрадованная птица, снизившись, уселась ему на плечо, где Хэтта всегда пришивала к тунике плотную кожаную заплатку, чтобы острые когти не повреждали тело мальчика…

…Мама была сегодня не похожей на саму себя. Она проснулась только ближе к полудню, чего за нею никогда не водилось, прибежала к нему в комнату, радостная и… какая-то удивительная.

— Сегодня будет праздник, мой птенчик! — сказала она, выдергивая его из-за учебных книг, целуя в щеки и смеясь. — Сегодня твой день, а еще — Восход Саэто! Скоро, скоро, мое сердечко, все будет иначе!

— Мам, но ведь сегодня же…

— Тс! Больше никакого траура! Никогда! Ты хочешь повидать мир?

— Да, мам… Хочу, конечно же хочу… Но…

Она казалась совсем юной даже ему, всех взрослых считавшему пожилыми. Хэтта смотрела на них, качала головой и улыбалась. Мама подскочила, подбежала к распахнутому окну и крикнула в побелевшие от зноя небеса:

— Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче!.

Город бурлил. Правительницу не узнавали, как не узнавал ее родной сын: она затмевала собой Саэто, которому был посвящен неожиданный праздник, она всем велела поздравлять Коорэ с его одиннадцатилетием — и все подобострастно кланялись.