Только потом в густой траве Паском различил Сетена. Тот сидел возле тела полностью поседевшей Ормоны и, держа ее за руку, невнятно что-то бормотал.

— Убирайтесь, — с угрозой прорычал он, пригибаясь, словно волк над добычей.

— Сетен, послушай… — Паском шагнул к нему.

Тот долго не позволял прикоснуться к жене. У Тессетена началась нервная горячка, что едва не прикончила его на вторые сутки.

— Это надо сделать, надо! — встряхнув его за плечи, увещевал Паском. — Посмотри на меня!

Он заглянул в мутные глаза ученика.

— Так надо, Сетен. Ей нельзя здесь оставаться. Так надо!

Фирэ упал на колени рядом с приемным отцом и прижался лбом к плечу Ормоны. Он дрожал от гнева и скорби, и чего было в нем больше — не ведал не только Паском, но и он сам.

— Что вы наделали… — неведомо к кому обращаясь, прошептал юноша.

— Не с той говоришь! — вдруг отчетливо прозвучал женский голос, а глаза Сетена загорелись яростью. — Ты в город съезди да спроси ее, за кого она полезла в Поединок — за тех, чьи родственники терзают нашу страну, убивают наших близких! За них взыграл ее благородный нрав — а может, оттого, что она, и сама бледная поганка, за своих радела?! — и тут же он будто бы сам перебил себя, своим обычным тенором ответив: — Это моя вина. И только моя. И мне ее расхлебывать. Отпусти их, довольствуйся мной, ведь это я допустил самую страшную ошибку… Отпусти их, родная!

Все замерли, и повисла пауза, в конце которой Тессетен, переведя дух, прошипел:

— Теперь не дождетесь! И помни о том, что услышал твой меч из уст двоих ори!

Оттолкнув от себя Паскома, он подполз к Фирэ:

— Это была моя вина, ученик… Ты должен уйти от меня, сам видишь — я тебе не Учитель…

— Нет, — отрезал тот, сверкнув глазами в сторону Ала. — Вы мне Учитель. И это была не ваша вина, — юноша бережно уложил ее холодные безвольные руки крест-накрест на груди. — Я не верю… Я не верю, что все это правда…

Он вскочил и во всю мощь легких заорал в небо:

— Ну, давай же! Проклятье! Давай же, разбуди меня или убей! Я не прошел твое испытание, Учитель! Я сдаюсь! Вытащи меня отсюда! Вытащи или я сам убью себя, чтобы вернуться!

Паском закрыл глаза. Слова эти резанули его память — события полуторатысячелетней давности высветились с такой отчетливостью, будто все случилось не далее как вчера…

За тысячу лет до катаклизма…

Он почти не заметил перелета. Казалось: только что их орэмашина оторвалась от взлетно-посадочной полосы в Коорэалатане, еще совсем провинциальной — пройдет несколько веков, прежде чем до нее доберется созидатель Атембизе и сделает ее Горящим сердцем Оритана, — и вот они уже приземляются в воздушном порту столицы, Эйсетти.

И вспомнились Паскому строки, когда-то в незапамятные времена написанные его собственной ученицей:

«Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И заря эта — идеальное дитя Природы — сама словно любовалась великим Городом, созданным в гармонии со всей Вселенной. Что на небе, то и на земле. Заря объединит тех, кто жил прежде, с теми, кто придет позднее. Зарей начинается все, закатом заканчивается. Но будет новый день, и, глядя на новую зарю, вчерашнее вспомнят многие. Это послание в „завтра“, его получат все, не помня своих лиц, голосов, цвета кожи, давно угасших помыслов. Да будет так, покуда светят звезды!»

Да будет так, покуда светят звезды…

Но сегодня прекрасный Эйсетти млел в каскадах лучей утреннего солнца. В центре его сиял, отбрасывая столб света в небеса, Великий Храм, верхняя часть пятигранного кристалла, в который была заключена целая вселенная человеческой личности и знания о ней.

Солнце поигрывало пестрыми тенями пальм и акаций, легкий ветерок едва заметно приветствовал кулаптра пятипалыми листьями смоковниц, а пьянящий воздух источал ароматы эвкалипта, туи и теплого моря. По ступеням набережных и в парках бегали дети, на ходу ощипывая с остролистных кустов сладкие ягоды. А Паском шагал к дому родителей пятнадцатилетней Танрэй — у него были гостинцы от их аринорской родни. Кулаптра не было на Оритане почти пять лет, и за это время все его ученики подросли и изменились.

— С возвращением! — кланялись и улыбались ему при встрече жители Эйсетти. — Пусть о тебе думают только хорошее, мудрый Паском! Как там, в дальних странах?

— Да не иссякнет солнце в ваших сердцах! — отвечал тот, зная каждого многие тысячи лет. — В дальних странах много диковин, но обо всех и не расскажешь в двух словах. Жду вас в гости!

Было еще рановато для визитов, но ему хотелось застать и тринадцатую ученицу, и ее попутчика до того, как те убегут на свои занятия. Интересно, встретились ли они в этом воплощении?

Эта парочка всегда отличалась затейливым юмором, понятным далеко не каждому. Вот, например, пару сотен лет назад Ал назначил Танрэй первое свидание… на пожаре. Та честно соблюла условия игры, прождав до четырнадцати лет, и вот однажды во дворе филиала городской управы в самом деле загорелась хозяйственная будка. Как это случилось, неизвестно — самое главное, что именно там попутчики и увидели друг друга.

Паском улыбнулся, вспомнив тот случай. Интересно, а не произойди того пожара, как бы они встретились? Пожары бывали так редко, что Алу разве что самому пришлось бы разжигать костер, чтобы привлечь своего мотылька. Но ученик любил рисковать даже в мелочах. А уж что начиналось, когда эти двое принимались спорить, и тем более, когда рядом с ними оказывались другие ученики! По части острот языки у них у всех были заточены, как бритвы! Вот такие ему достались воспитанники, все тринадцать пар. И тринадцатая — самая любимая и самая непокорная, как у всех. Иногда до них было так трудно достучаться, что и жизни не хватало на это. Что-то они постигали скорее всех остальных, особенно жизнелюбивый созидатель-Ал с его мечтами о странствиях по Вселенной, а что-то не давалось им, будто переклинивало — не пробьешься. От этих полярных «куарт» до сих пор не знаешь чего ждать — то ли великого почитания и прилежания, то ли упрямого «я сам, и не надо мне ничьих советов!»

Судя по движениям на ассендо самого симпатичного жилого сфероида в городе, семья Танрэй как раз начинала завтракать. Отец девушки, выдающийся биолог Оритана, сам был Учителем, но для других тринадцати учеников — ровесников дочки. С ним Паском мог говорить на равных, и сегодня им было что обсудить вместе, бывшим сокурсникам и приятелям.

Девушку кулаптр увидел прежде всех: в воздушном шелковом платье-тунике цвета морской волны и развевавшимися на ветру смоляными волосами она стояла у перилец и любовалась городом.

Ах, подросла! Как пить дать, соседские парни, еще не отыскавшие своих истинных попутчиц, по обыкновению глаз с нее не сводят! Не каждая ее сверстница сможет похвастать таким совершенством форм и сапфировой ясностью взора.

Тут и Танрэй почувствовала его:

— Пусть о тебе думают только хорошее, наш непревзойденный Учитель! — насмешливо откликнулась она на его приветствие. — Поднимайтесь же! Я сейчас поставлю для вас прибор, и вы разделите с нами завтрак!

Звонкий голос ученицы сопровождал его, пока он поднимался на ассендо, минуя гостиную и преодолевая винтовую лестницу.

— Вы наконец изволили вернуться из дальних странствий, или снова сбежите не сегодня — завтра?

Из-за жары все окна и двери были распахнуты настежь, а стеновые панели превращены в «козырьки», дающие дополнительную тень, из-за чего снаружи дом походил на парусник с надутыми парусами.

— Сколько счастья вы привезли нам в своем походном саквояже, Учитель?! — продолжала весело дразнить его Танрэй.

Кристально-сапфировый взор обратился на Паскома, едва он ступил на верхнюю площадку. Вот она, красавица, на фоне самого великолепного города планеты!