Борьбы? Мой отец — самый мирный человек из всех, кого я знаю.

— Элиот хочет, чтобы я пошла с ним в плаванье, — ветер срывает мертвые головки одуванчиков, такие пушистые, которые дети любит сдувать и загадывать желание. Отец однажды был в восторге по поводу возможностей парохода.

— Мне уже нечем торговаться. Племянник принца, может быть, единственный, кто может защитить тебя сейчас. Держись подальше от принца и религиозных фанатиков. Уходи, убирайся из города.

— Но...

— Аравия, у меня есть вопрос к тебе, — перебивает он. — Самый важный вопрос из тех, которые я когда-либо задавал.

Я наблюдаю за голубой рыбой, носящейся туда-обратно в течении.

— Ты когда-нибудь была по-настоящему счастлива? Могла быть? — Как это может быть самым важным из того, что он спрашивал?

Я хочу сказать да. Этим утром, в квартире Уилла. Я сказала бы да, но в мыслях постоянно вижу Генри, падающего на землю, трещину на его маске. Я ничего не говорю.

Отец вздыхает. — Так что твой ответ — нет.

Нет — это слишком окончательно. Я хватаю его за руку, как, возможно, делала в детстве, до...

— Я не знаю. Произошла чума. — Мой голос прерывается на слове чума.

— Произошла чума, — соглашается он.

— И мы потеряли Финна.

— И мы потеряли Финна.

Мама говорила, что он должен верить во все хорошее в мире, поэтому я пообещала никогда не говорить ему. Я не могла отмыть кровь Финна со складок между пальцами, неважно, сколько мыла использовала. Но я хранила секрет.

— Ты дала мне ответ, который был мне нужен, — говорит отец.

Но я дала неправильный ответ. Страх накрывает меня. Я сильнее запахиваю пальто Уилла и стараюсь придумать способ сказать ему, что я могу быть счастлива, я буду счастлива, но не нахожу слов. Когда отец снова начинает говорить, его голос низкий и спешный.

— Что бы ни случилось, помни, что я люблю тебя. И мама любит.

Я могу чувствовать, как он отталкивает меня, и хочу вцепиться в него. Но мы никогда не были так искренни.

— Не снимай маску, какой бы ни была причина, — он вручает мне пузырек, заполненный прозрачной жидкостью. — Если попадешь в неприятности, выпей половину содержимого, а вторую отдай человеку, которого больше всего любишь.

Я начинаю спрашивать, что это, как действует, спрашивать, что он знает о Красной Смерти, но прежде чем успеваю, кто-то хватает меня сзади.

— Так ты нашла его, — говорит Элиот. Одной рукой он держит меня, в другой зажат нож.

— Я не находила его, — задыхаюсь я, пытаясь выяснить, о чем он думает и что делает. — Он нашел меня.

Если Элиот предполагал, что я хочу разыскать отца, возможно, я предала папу? Снова?

— Мой дядя хочет твоей смерти, — говорит Элиот Отцу.

Я ударяю его ногой, и он отпускает меня. Глядя на отца, он перебрасывает нож из руки в руку.

— Я знаю, — отец стоит, и в первый раз за столько лет я вижу папу-героя из моего детства. Папу, который не ошибается. Он герой для многих людей, но никогда не был таким для меня, особенно после смерти Финна.

— С кем ты работаешь?

Отец удивленно моргает.

— Я ни с кем не работаю. Я вообще не работаю. Я скрываюсь, — глаза отца впиваются в глаза Элиота, и я не могу сказать, верит ли ему Элиот. И верю ли я.

— Мне нужно знать как можно больше о Красной Смерти.

Отец одаривает Элиота взглядом, который он приберегает для особо глупых людей. Я вижу, что Элиот так сильно сжимает нож, что его суставы белеют.

— Пожалуйста... — начинаю я, пытаясь найти способ остановить это.

— Это вирус, — голос отца низкий и недружелюбный. — Маски помогают, но они не гарантируют иммунитет. У меня есть много записей о болезни. Ты можешь прочесть их, если думаешь, что информация будет полезной. Они в дневнике, который я вел, когда изучал различные болезни. Он спрятан в третьем ящике моего стола.

Дневник не в его столе. Он в кармане моего пальто, а мое пальто в шкафу Уилла.

— Я хочу эти записи, — говорит Элиот. Он делает шаг назад, будто пытаясь казаться менее угрожающим. — Их достаточно?

— Ничего не может быть достаточно. Но я записал все, что знаю.

— И туда включены сведения, которые заставили моего дядюшку приказать своим охранникам убить тебя, как только окажешься в поле зрения?

Отец смеется. — В данный момент обвинения бесполезны, разве ты не согласен?

Элиот в течение долгого времени смотрит на отца.

— Не для Аравии, — говорит он. — Ты хоть рассматриваешь...

Пуля летит мимо моего лица и попадает в стену научного знания, осыпая нас кусочками красного кирпича. Я приглушаю крик. Элиот хмурится и поворачивается, а отец начинает бежать. Не глядя, я хватаю его за рукав пальто.

— Отец, я...

— Солдаты идут, — говорит он. — Они следовали за нами. Они убьют меня, — просто глядя на меня, говорит отец. Я ослабляю хватку, чтобы отпустить его, и он вырывает пальто, выводя из равновесия меня и Элиота. Солдаты окружают нас, их мушкеты нацелены на отца.

— Нет, — Элиот поднимает руку. Солдаты направляют заряженные мушкеты вверх.

— Почти все солдаты города теперь лояльны ко мне, — говорит он. — Но некоторые все еще обращаются к моему дяде за награждением. — Элиот поворачивается к мужчине, который направил свой мушкет на нас.

— Разберись с ним, — говорит Элиот другому солдату, которого я узнаю. С этим человеком я разговаривала в темноте холла Аккадиан Тауэрс. Кажется, будто с тех пор прошли годы.

Он коротко кивает мне в признании и потом спрашивает:

— Ты получил от него, что хотел?

Элиот пожимает плечами:

— Пока достаточно. Ты мне нужен, чтобы исчезнуть еще на несколько дней.

— Конечно.

Элиот отводит меня в сторону.

— И ты думала, я играю на революции? — Его светлые брови почти касаются длинных волос, нависающих надо лбом. — Нам действительно нужно было идти. В моей квартире было слишком много доказательств, поэтому я устроил небольшой пожар. Только он вышел из-под контроля. — Он улыбается. — О, у меня есть кое-что для тебя.

Два подарка: один от отца, второй от Элиота.

Он протягивает мне свой кинжал, тот, что с ручкой из слоновой кости. Тот, с которым он играл во время разговора с отцом.

— Спрячь его в своем ботинке или под юбками. — Его взгляд ходит вверх-вниз по моему телу. — Не то чтобы у тебя есть, где прятать.

Я нервничаю, но беру кинжал.

— Нам действительно нужно сейчас уходить, пока ничего не взорвалось.

Воздух густой и тяжелый, как будто город надвигается на нас. Элиот поднимает меня в свой вагон. Нам пора уходить.

— Почему ты ненавидишь моего отца?

— Я не ненавижу его.

Не могу сказать, лжет ли он. Прежде чем я могу задать больше вопросов, мы сворачиваем за угол, и Элиоту приходится отклониться, чтобы избежать удара о черную телегу, стоящую на середине дороги. Тонкая рука свисает с нее, белая и мягкая.

— А где... — затем я вижу одного из собирателей трупов, прямо посреди дороги. Кровь расчерчивает его лицо.

— Другой, вероятно, тоже мертв.

Тон Элиота невозмутимее, чем его руки, управляющие каретой. — Люди умирают. Прямо как прежде. Это путешествие может оставить нас в живых, а затем, когда мы вернемся, я планирую удивить дядюшку.

Но кто сохранит в живых Уилла и детей?

Я ожидаю увидеть тела в повозке другого собирателя трупов, мимо которой мы проезжаем, но вместо этого, в заброшенном дверном проеме вижу девушку.

— Не смотри, — говорит Элиот. Его лицо приобретает какой-то нездоровый зеленый оттенок.

Она лежит, наполовину высунувшись на улицу, и ее юбки, разорванные и распотрошенные, совсем как мои, подняты вверх на уровень ее талии.

Я с трудом сглатываю и отворачиваюсь.

Элиот набирает скорость, пока мы едем в район Развала, и затем сворачивает, чтобы остановиться перед клубом. Мое лицо ударяется о бок кареты, и я кладу руку на маску, чтобы убедиться, что она цела.

— Позади кареты два меча, — говорит он. — Возьми один. Я собираюсь научить тебя владеть им. Ты никогда не закончишь жизнь как та девушка. Особенно, если я могу что-то сделать, чтобы с тобой такого не произошло.