Приказ есть приказ, и рейд на Мелитополь продолжался, хотя уже только по ночам. Но если конники были ночью избавлены от неприятельских самолетов, то от бронемашин противника избавиться было невозможно. Три броневика мало чем помогали.

И все же кавгруппа продвинулась вперед и утром 2 июля была уже в 25 верстах от Мелитополя. Здесь Жлоба предусмотрительно остановился. Ему неясна была обстановка на фронте армии и на флангах. Начдивы доносили, что их дивизии не имеют связи с соседями. К тому же была потеряна связь со штабом армии: корпусная радиостанция вышла из строя.

Воспользовавшись тем, что красная конница двигалась без авиации, пехоты и броневиков, Врангель стянул против нее все лучшие силы и технику.

К утру 3 июля врангелевские генералы закончили окружение нашей Ударной конгруппы и в 7 часов утра перешли в наступление.

Над группой нависла смертельная опасность. Врангель хвастливо радировал своим хозяевам за границу, что конница Жлобы в «мешке».

Началась страшная битва между вдвое сильнейшим врагом и кавалерией Жлобы. Противник одновременно открыл артиллерийский огонь со всех сторон и двинул свои войска в наступление, пустив вперед бронемашины и танки. На юге, западе и востоке атаки врангелевцев были отбиты, и жлобинцы собирались перейти в контратаку, но события в нашем тылу резко изменили картину боя.

Под ударами противника 2-я кавдивизия конкорпуса, находившаяся в резерве, в панике бросилась в сторону окопавшейся пехоты генерала Слащева и четырех бронепоездов. За ней последовали еще несколько полков из других дивизий.

Создалось трагическое положение. От Жлобы, от его действий в этот момент зависела судьба тысяч людей.

Это совещание было, наверное, самым коротким в жизни Жлобы. Их было трое: он, начальник штаба Качалов и военком Соколов.

— Занять круговую оборону, — предложил Качалов.

Его поддержал комиссар.

— Нет, — твердо сказал Жлоба. — У нас один путь — прорыв. Немедленно соберите коммунистов, поставьте их во главе атакующих колонн. А сейчас главное — остановить панику. Задача наша — нагнать голову колонны 2-й кавдивизии, остановить и повернуть ее на северо-восток в направлении Черниговки, прорвать окружение и спасти людей от неминуемой смерти.

Качалов предложил Жлобе сесть в броневик, но комкор отверг это предложение, заявив:

— Паника — это очень страшное дело! Сейчас нам нужно показать полное пренебрежение к смерти. Иначе за нами не пойдут и погибнем все.

А через пять минут легковой автомобиль уже мчался под обстрелом в голову отступающей колонны.

Появление Жлобы и его властный приказ остановиться магически подействовали на командиров и бойцов. Жлобе удалось погасить панику.

Автомобиль Жлобы, уже пробитый в нескольких местах пулями, метался по фронту на виду всех частей конгруппы и противника. Комкор появлялся в самых опасных местах, организовывал колонны для атак и вел их за собой.

На пути прорыва врангелевцы поставили три бронированных заслона, стремясь прижать нашу кавалерию к железной дороге, по которой курсировали три бронепоезда. Но кавалерия разбивала эти заслоны, безостановочно двигаясь на восток. Впереди колонн неизменно шел автомобиль Жлобы.

На последнем этапе прорыва, в шести верстах от Черниговки, когда орудийный гул стих, с восточной стороны показалась эскадрилья в тринадцать самолетов противника и начала бомбить и на бреющем полете расстреливать нашу кавалерию. И все-таки жлобинцы прорвались, вышли из «мешка». Жлоба сумел вырвать из бронированного кольца большую часть своей группы.

Находчивости и отваге Жлобы отдавали должное и его враги. Спустя много лет один из штабных офицеров ставки Врангеля писал об этой операции так:

«Продолжи конница Жлобы хотя бы немного свое движение на север или потеряй хотя бы немного времени на естественные в такой исключительной обстановке колебания и нерешительность, полная гибель и этой части конницы была бы неминуемой…»

На базе спасенной кавалерии 16 июля была организована 2-я Конная армия, а Жлоба был назначен начальником 20-й кавдивизии, вписавшей много славных страниц в историю борьбы с врагами революции. Особенно отличалась в боях кавбригада под командованием Кипкалова. Кипкалов был одним из тех командиров, которых вырастил Жлоба. От повозочного при лазарете он вырос до командира кавбригады. И за боевые подвиги дважды был награжден орденом Красного Знамени.

По храбрости, военной хитрости, отваге и мастерству сабельных ударов Кипкалов, пожалуй, не имел себе равных. Он был и джигит на коне и мастер-рубака, который не давал врагу даже царапнуть себя саблей. Небольшого роста, коренастый, с богатырской мускулатурой, он был неуязвим. Казалось, перед его конем и саблей ничто не устоит. Нередко, увлекаясь боем, он оказывался в окружении 5—10 всадников, и всегда ему удавалось выходить из боя невредимым.

В августе 1920 года Жлоба был откомандирован в распоряжение РВС Кавказского фронта.

Мы оставили начдива в маленьком домике в грузинском городке Ахалцихе, накануне последнего похода.

Вернулись разведчики.

— Местами перевал занесен снегом так, что телеграфные столбы еле выглядывают, — встревоженно докладывал Жлобе командир разведчиков. — Там, где нет заносов, тропинка очень узкая. Проходит над обрывами и пропастями. Местные жители говорят, что переход невозможен. Никто еще не одолевал перевал в это время года.

Отпустив командира разведчиков, Жлоба вызвал комиссара дивизии Андреева. А немного спустя во дворе домика, где размещался штаб, собрались все командиры, политруки и коммунисты дивизии. Их было чуть больше сотни.

— Мы, коммунисты, — негромко, чуть глуховатым голосом начал Жлоба, — поведем сегодня тысячи бойцов в поход, который труднее и опаснее самого жестокого боя. Трудно будет. Очень трудно. Но, дорогие товарищи, есть человек, которому каждый день труднее, во сто крат труднее, чем нам. Ленин Владимир Ильич. Помню, когда отстранили меня от командования Стальной дивизией, оторвали от любимых бойцов, черные мысли одолевали. К маузеру руки липли. Стыдно вспомнить — уйти из жизни хотел, дезертировать. Приехал я тогда в Москву — и к Ленину. Принял он меня. Спросите, какой он: высокий, низкий, улыбчивый или хмурый, — не скажу: Одно скажу: большой! Был я как во сне. Горло от волнения перехватило. Сбивчиво рассказал о своей обиде. Глянул он на меня эдак с прищуром. «Трудно, — говорит, — товарищ Жлоба?» — «Трудно», — отвечаю. А он мне: «Да. Но дело революции надо отстоять. И каждый коммунист, каждый боец революции должен это помнить».

И прожег меня, дорогие товарищи, великий стыд за глупые мысли мои, за обиды. Ведь сказал, словно в открытой книге все обо мне прочитал.

И уж не знаю, как у меня вырвалось, только спросил и я у Ильича: «Трудно?» — «Очень трудно», — отвечает.

И вот до сих пор тепло его руки помню. И слова его в ушах стоят: «Очень трудно».

Так что же, товарищи, наши трудности по сравнению с его? Завтра мы выйдем к Годердзскому перевалу. И на штурм его первыми должны пойти мы, коммунисты. Пойдем мы — пойдут все! Пройдем мы — пройдут все!

На другой день первая колонна двинулась на штурм перевала. Впереди шли Жлоба, комиссар Андреев и двадцать коммунистов. За ними двигались три пехотные роты, а за пехотой шла кавалерия.

Первый снежный занос тянулся метров на триста. Сменяя друг друга через каждый час, пехотинцы лопатами прорывали в трехметровой толще снега узкую траншею. Жлоба и Андреев все время были с ними. Подбадривали людей, сами брались за лопаты.

Все выше в горы продвигалась колонна, все круче и уже становилась тропа. До слуха начдива донесся протяжный, полный ужаса крик. Колонна замерла. Споткнувшись, вместе с всадником, не успевшим выскочить из седла, рухнула в пропасть лошадь.

— Спешиться! — понеслось по семикилометровой цепи. А начдив уже шагал от головы к середине колонны, подбадривая людей. Битва за перевал продолжалась.

Сменялись таранные части, но неизменно впереди шли коммунисты. Несмотря на все предосторожности, то тут, то там срывались в пропасти люди и лошади. Мороз в обнимку с пронзительным ветром забирался под легкие красноармейские шинели, появились первые обмороженные.