Однако навстречу Барсукову вышел не Казаков, а Василий Васильевич Харламов. Широко улыбаясь своим добродушным лицом, он издали протянул гостю обе руки, как бы желая помочь молодцеватому соседу подняться побыстрее, при этом говоря:

— Прошу, прошу! А ступеньки, канальи, ну и шумливые! Музыка!

И кабинет, куда Харламов пригласил Барсукова, взяв под руку, был таким же просторным, как и в «Холмах», и так же на площадь и в сад смотрели широкие окна, так что нашего гостя и тут не покидала уверенность, что никуда он не уезжал, а находился в своем кабинете и что это сам Харламов приехал к нему. Барсукову даже захотелось сесть за массивный, стоявший почти на середине комнаты стол, потому что и этот стол со стеклом на зеленом сукне, и вращающееся кресло, и селектор с кнопками, в точности такими, как у баяна, и даже большой, из зеленого с голубыми прожилками гранита чернильный прибор — все было точно таким, как и в кабинете у Барсукова.

— Ну, так как же мы, Михаил Тимофеевич? — деловито спросил Харламов. — С чего начнем? Сперва поедем осматривать хозяйство «России», а потом уже, за обедом, потолкуем? Или наоборот? Сперва потолкуем, а потом отобедаем и отправимся осматривать хозяйство?

— Лучше наоборот, — сказал Барсуков.

— Можно и так, я согласен, — последовал ответ.

Тут Барсуков, словно бы очнувшись, уже нисколько не сомневался, что находился не дома, да и приехал сюда не для того, чтобы осматривать хозяйство, а чтобы поговорить с этим немолодым, с седой гривой, похожим на писателя мужчиной. И он нарочито весело сказал:

— Василий Васильевич, что нам хозяйство? Мы что, или не видели поля, фермы? Надеюсь, и в «России» я увижу то же самое, что каждый день вижу в «Холмах», так сказать, один и тот же стандарт. Если останется время, посмотрю позже. Да и прибыл-то я сюда не на экскурсию. Хотелось услышать от вас, ибо ваше слово…

— А если оно, мое слово, — перебил Харламов, — тебя не обрадует и не понравится?

— Все одно выслушаю… Так что давайте тут, в кабинете, и начнем.

— Можно, можно, — согласился Харламов. — Живем мы на виду у кавказских гор, и желание гостя и у нас, как у кавказцев, является для хозяина законом. — Он кивнул на кресло. — Прошу! А я сяду напротив. Сейчас нас попотчуют чайком. Грешен, люблю чаепитие. — Он потянулся к селектору, нажал баянную кнопку. — Анастасия Ивановна, как там чаек? Готов?

— Как всегда! — послышался мелодичный девичий голосок. — Василий Васильевич, заварочка по вашему вкусу. Принести?

— Нас двое.

Он грузно, привалившись широкой спиной, уселся в кресле, глубоком и спокойном, и теперь Барсуков вблизи видел его усталые, серые, русские глаза, с воспаленными веками, наверное, от постоянного недосыпания. Сидел он как-то уж очень удобно, утонув в кресле всем телом, как обычно сидят, отдыхая, пожилые люди. Тем временем молоденькая, похожая на школьницу девушка в белом передничке и с двумя косичками под цвет созревшего овса принесла стаканы в медных, до блеска начищенных подстаканниках, в которых пятачками желтели кружочки лимона, тарелку с печеньем и, мило поклонившись, ушла, тоненькая и стройная. Барсуков невольно посмотрел ей вслед.

— Это и есть Анастасия Ивановна? — спросил он.

— Настенька, а я зову ее уважительно Анастасией Ивановной, — пояснил Харламов. — Еще одна невеста растет в «России». В институт не поступила, так вот теперь зарабатывает трудовой стаж. Через год либо уедет учиться, либо выйдет замуж. — Он помолчал, подождал, пока Барсуков пил чай. — Ну, как напиток в «России»? А какой чудесный аромат! Это я научил Анастасию Ивановну приготовлять заварку. А лимоны, прошу обратить внимание, особенные, так сказать, «российские», собственного производства.

— Как же вы их выращиваете?

— Вообще это секрет. Но для тебя секретов нету, все это мы увидим. Так что рассказывать не буду, лучше покажу в натуре.

Нужный Барсукову разговор никак не получался, как-то не клеился. Ни к чему ни этот отлично заваренный чай, ни эта симпатичная Анастасия Ивановна. А тут еще Харламов начал расхваливать не только свой, «российский» чай, а и свою оранжерею, где, как он уверял, растут цитрусовые такого необыкновенного вкуса и запаха, каких не выращивают ни в Африке, ни в Азии, и что такого новшества нет ни в «Холмах», ни в других колхозах района, а в «России» — есть.

— Хочешь, помогу, поделюсь опытом? — спросил Харламов, звеня ложечкой в стакане. — Построишь в «Холмах» точно такую же оранжерею. Тут что главное? Особый минеральный состав грунта, температура и влажность воздуха. Одним словом, микроклимат субтропиков. У меня есть специалист-цитрусовод, грузин, очень толковый товарищ. Я могу прислать его в Холмогорскую. Он все сделает.

— И своя оранжерея, и доморощенные цитрусовые, — одобряю и хвалю, — сказал Барсуков, мрачнея глазами. — И благодарю за советы. Но мы явно отклоняемся от темы нашего разговора, уходим в сторону. Василий Васильевич, ведь я хочу знать ваше мнение. Нас тут двое, и вы можете говорить откровенно все, что думаете о моем выступлении на собрании актива. Вы же сами просили приехать…

— Да, просил, и хорошо, что ты приехал. — Харламов улыбнулся Барсукову, и ложечка, весело позвякивая, снова закружилась в его стакане. — Но что тебе сказать? Я уже говорил: выступление было горячее, даже, я бы сказал, прыткое. И рукоплескали тебе, как я понял, не столько от удовольствия, сколько от недоумения, ибо не ждали такое услышать от Барсукова. Лично я был удивлен. Искренне, положа руку на сердце, скажу: главное в повседневной и многотрудной работе председателя, по-моему, не то, о чем ты говорил, и трибуна оратора не его место.

— Так что же лучше? Говорить или играть в молчанку?

— Ох, хитрун! — воскликнул Харламов. — Будто и не знаешь, что для нас лучше, а что хуже.

— Может, и знаю, да только не то, что знаете вы. Вот и прошу: скажите мне в глаза все, что думаете. Не обижусь.

— Думок-то много, а высказать их складно не умею. Сошлюсь на лошадей, пример для нас доходчивый и понятный. — Харламов поудобнее уселся в кресле, отодвинул стакан. — Михаил Тимофеевич, ты природный хлебороб. Думаю, тебе не надо пояснять, что лошади бывают разные, есть верховые, есть верхоупряжные, упряжные и есть тяжелоупряжные, лошади ломовые, и среди них когда-то особо выделялись воронежские битюги. Так вот, эти воронежские битюги имели силу необыкновенную, как у трактора-тягача. Теперь битюгов уже нет, перевелись кони-богатыри. В работе эти силачи были незаменимы, и чем спокойнее, без рывков они наваливались на хомут, тем больший груз везли — только поскрипывали оглобли. Скакать, лететь наперегонки они вообще не умели, да такое занятие им ни к чему. Представь себе, если бы эта громоздкая лошадка, впряженная в тяжело нагруженный воз, вдруг начала бы прыгать и подплясывать, то срываясь на рысь, то останавливаясь. Смогла бы она везти многотонный груз? Не смогла бы! Так вот, говоря иносказательно, мы, председатели, и есть те самые воронежские битюги, и не наше дело взбираться на трибуну, выкрикивать справедливые слова и поучать других. Наше дело — тяжело груженный воз, у тебя он именуется «Холмами», а у меня «Россией», и чем спокойнее и равномернее мы станем налегать на свои хомуты и идти ровным, размеренным шагом, без рывков и подскоков, тем больших успехов добьемся… Чего усмехаешься? Не согласен со мной?

— Рад бы согласиться, да не могу, — ответил Барсуков, и его глаза сузились и помрачнели еще больше. — Ваш пример с битюгами несправедлив хотя бы потому, что эти тяжеловозы что есть силы налегают на хомуты и ни о чем не думают. Мы же обязаны везти воз и думать, как мы его везем и куда везем. По-вашему же получается: мы, председатели, ни о чем, кроме зерна, мяса, молока, и не помышляем. И, кроме пахоты, сева, уборки, нас ничто не тревожит. А ведь это не так! Жизнь станицы не только сельхозпродукты, а и люди, их повседневная жизнь, и среди этих людей — мы с вами.

— Вижу, пример с битюгами тебе не понравился. Ну что ж, давай обойдемся без битюгов. — Харламов наклонил свое грузное тело, с трудом дотянулся до селектора. — Анастасия Ивановна, прошу повторить. — И миловидная девушка тотчас принесла свежий чай, с желтыми, качающимися в стаканах пятачками лимона. — Хорошо, без битюгов. Поставим вопрос так: нужна ли председателю ораторская прыть? Я убежден: не нужна! Пусть ораторством занимаются скакуны и иноходцы, а ломовики пусть тянут свои возы.