Умывшись и одевшись во все чистое, Никита не утерпел и посмотрел в зеркало. «Вот, Никита Андреевич, какой ты сегодня нарядный, как жених, — подумал он, обращаясь сам к себе. — Что значит женские руки, походила возле тебя Лиза, и ты уже на человека похож. Вот только борода все такая же страхолюдная»…

Он поел хлеба с молоком, закурил и, не раздумывая, надел пальто, тоже почищенное, и вышел из хаты. На щеколду повесил замок, а ключ, как и велела Лиза, положил под камень, лежавший возле порога. Давно он уже не выходил на улицу в таком приподнятом настроении. Он будто бы заново народился на свет, и поэтому все, что видел сегодня, казалось ему не таким, каким оно было вчера. И солнце, взобравшись на середину неба, светило как-то уж очень ласково, совсем не по-осеннему и не так, как вчера; и совершенно голые сады во дворах были теперь не такими неуютными, какими они казались Никите вчера, и тень от веток как-то необычайно красиво мережила землю; и сухая листва под ногами шелестела весело, будто нашептывала Никите что-то свое, радостное. Да и направился Никита не за околицу, как направлялся вчера и позавчера, а в центр станицы. Шел неторопливо, поглядывал по сторонам, и как же ему хотелось, чтобы встретился кто-то из знакомых, но говорил бы с ним и понял бы его душевное состояние. Но, как на беду, никто не встречался, и Никита все шел и шел, и опять, как и вчера, не зная, где скоротать день.

Еще в хате, заглянув в зеркало и увидев там бородатую образину, Никита вспомнил слова Лизы: «…ты должен сбрить свою противную бороду, потому что с таким дедом лежать не то что страшно, а стыдно»… — и хотел сразу отправиться к Жану. Теперь же, когда он, обдумывая, куда бы ему податься, очутился на станичной площади и увидел широченные окна парикмахерской, его снова потянуло к Жану. И все же пойти к нему так, вдруг, он не решался. Прошел мимо окна и снова вернулся. Нарочно остановился и в окно увидел, как грузный, широкоплечий мужчина в тесном кителе важно уселся в кресло. Одутловатое его лицо заросло жесткой щетиной, как непрополотое поле бурьяном. И Никите еще больше захотелось сесть в кресло, как этот мужчина в кителе. Видел Никита, как Жан, в белоснежном халате, с огненной, мелко вьющейся чуприной, мастерски накинул на этого мужчину широкую простыню, и так спеленал ею, что из простыни выглядывала одна лишь крупная нечесаная голова.

Никита постоял у окна и ушел, решив сюда не возвращаться. Хотел навестить Евдокима, уже прошел площадь и свернул в знакомый переулок, а в голове будто кто выстукивал молоточком: «…с таким дедом лежать… с таким дедом лежать»… Эти слова остановили Никиту, повернули обратно, и вот он уже снова смотрел в окно и видел, как Жан старательно работал ножницами и как клочки черных волос, падая, пятнили простыню. Нащупав в кармане пятерку, Никита не раздумывая пошел в парикмахерскую. В прихожей стояли красивые, обитые зеленым дерматином кресла, такие же диваны, продолговатый столик был завален газетами и журналами, — Никите казалось, будто он находился не в Холмогорской, а в Степновске. В кресле сидел, поджидая своей очереди, Гриша Колесников, шофер автобазы и давний друг Никиты.

— А! Андронов, здорово! — сказал Колесников. — Твоя очередь за мной, присаживайся. Что, пришел бороду снимать? Правильно!

Никита присел к столу и так, для солидности, взял «Огонек» и начал перелистывать. Не хотелось вступать в разговор с Колесниковым. Ему не нравилось, что все его знакомые, с кем доводилось встречаться, почему-то непременно обращали внимание на его бороду. «О! Погляди на нашего Никиту, какой бородач!» «У тебя, Никита, борода ну натурально как у цыгана! И растет какими-то клочками!» «Андронов, да ты что, поступил в баптисты?» Никита знал Гришу Колесникова как человека тактичного, кто не любил болтать о пустяках, а вот увидел старого друга и сразу спросил о бороде. Как бы понимая обиду Никиты, Колесников спокойно, по-деловому, спросил:

— Ну что, Никита Андреевич, собираешься возвращаться к нам? Или не собираешься?

— Была у меня такая думка.

— Так за чем же стоит дело? Возвращайся!

— А примете обратно?

— А почему не принять? Ты подай заявление на имя завгара, — советовал Колесников, — да поговори с Барсуковым или с Дарьей Васильевной. Известно, под лежачий камень вода не течет.

— Да, это верно, — согласился Никита, и хотя он не читал журнал, но взгляда от него не отводил, совестно было смотреть в лицо другу. — Что-то я, Гриша, в жизни заплутался… И не знаю…

— А что тут знать? Мы с тобой давние друзьяки, и вот что я тебе скажу, Никита Андреевич: в жизни ты не заплутался, нет, а вот глупости совершал, это да. Но теперь хватит, почудил малость, посмешил станичников — и баста. И чтоб никаких глупостей в будущем не было. Надо браться за ум и за дело… Могу сообщить: на этой неделе мы получаем восемь новеньких «ЗИЛов», не машины, а золото! Так что шоферы, это я точно знаю, нам нужны. Сейчас мы удобрение со станции перебрасываем, работенки хватает. Видишь, как зарос? — Колесников потер ладонями жесткие щеки. — Неделю не вставал из-за руля. Вот вырвался, чтоб привести себя в порядок.

— А мой грузовик? — спросил Никита. — Как он? Кто на нем?

— Э, вспомнил! Зараз в ремонте стоит твой грузовик. — Колесников снова перешел на деловой тон и спросил: — Живешь в своем доме?

— У родителей.

— Почему не дома?

— Мою домашность покупает колхоз. Для квартир.

— А ты как же останешься без своего угла?

— Как-нибудь.

— А сыновья?

— Они у Нади.

— В твоем доме кто-то проживал.

— Это жил брат Иван с женой. Они теперь у отца.

Незаметно подошла очередь и Никиты. Жан встретил его приветливо, как родича, усадил в удобное кресло, и точно так же, как мужчину в кителе, укрыл Никиту широкой простыней и концы ее прихватил булавкой. Никита смотрел в зеркало, а оно огромное, во всю стену, и станичная площадь в нем как бы перевернулась, и те дома, которые стояли справа, теперь оказались слева, и было видно, как в обратную сторону шли люди и проезжали машины.

— Да, сильно запущена! — сказал Жан и тронул расческой бороду Никиты. — Никита Андреевич, почему так долго не приходил?

— Все как-то не случалось, — не зная, что сказать, соврал Никита. — А вот сегодня пришел…

— Борода разрослась кустами, во все стороны, — говорил Жан, работая одной расческой. — А по какой причине? По причине отсутствия нужного ухода. Давай решать, как ее теперь лучше подправить. Какую установить ей форму? И тогда она будет расти правильно.

— Чего еще решать? — Никита жалостливым взглядом посмотрел на Жана. — Срезай вчистую… Наголо! Чего еще думать-гадать…

— Ну, тогда все ясно, — сказал Жан и зазвенел над ухом ножницами. — А прическу? Как смотришь насчет «под полечку»?

— Жан Никитич, сработай все так, как лучше, — ответил Никита. — Чтоб было как у всех.

— Понятно. Будет сделано в наилучшем виде!

И сразу же со свойственным ему никогда не иссякающим желанием Жан принялся за дело. Еще проворнее забегала расческа, ее зубья то касались висков, то трогали затылок, а ножницы пели так, словно бы наигрывали какую-то плясовую мелодию. Никита смотрел в зеркало и поражался: как же легко и как же просто все у Жана получалось!

Покончив со стрижкой, Жан приступил к бороде. Сперва по ней погуляла машинка, и лицо Никиты стало смешным, он чуть было не рассмеялся и перестал смотреть на себя. Жан намылил ему щеки так усердно, что сизоватая, похожая на вату пена лежала толщиной в два пальца, и пустил в ход бритву. И что это за бритва? Чудо! В руках Жана она казалась волшебной, потому что не сбривала волосы, а как бы слизывала их вместе с мыльной пеной.

Подстриженный, побритый, помолодевший, похожий на станичного парубка, Никита поднялся с кресла, расплатился и засмотрелся в зеркало. Он надолго задержался перед зеркалом, и не потому, что избавился от бороды, а потому, что не узнавал свое лицо: оно стало худым, а глаза большими. В зеркало он видел не только себя, а и соседнюю комнату. Это был женский салон, в нем работала Эльвира. Она расчесывала молодой, незнакомой Никите женщине длинные, до пояса, пшеничного цвета волосы, а другая женщина, уже завитая, сидела под паутиной проводов и с колпаком над головой, похожим на перевернутое вверх дном ведро. Как же Никита удивился, когда узнал в ней Лизу! Так вот она где, Елизавета, тоже пришла в парикмахерскую.