После завтрака хорошее самочувствие было испорчено ссорой с женой. Началась она из-за Чижова. Положив в портфель нужные документы, Чижов поспешно ушел. Ольга мыла посуду. Все утро она была молчалива, грустна. Недобрым взглядом посмотрела на сидевшего у стола, курившего мужа и спросила:

— Куда это Чижов побежал?

— По моим делам. Пошел в собес и в милицию.

— И тебе это нравится?

— А что тут такого? Надо же нам прописаться на жительство в Береговом?

— Нам с тобой надо, а не Чижову. И ты не понимаешь, что тут плохого? — Губы ее кривились, и на глазах показались слезы. — Самому, Холмов, надо идти и самому все делать.

— В райком становиться на учет пойду сам.

— Этого еще не хватало, чтобы и в райком послал Чижова!

— Ну чего злишься, Оля?

— Что подумают о тебе люди? Привез с собой слугу. Не можешь без Чижова?

— Какой еще слуга? Придумала!

— В твоем теперешнем положении держать возле себя помощника — это же смешно, — говорила она сквозь слезы. — Узнают в городе…

— Ну и что, если узнают? — Холмов хотел уйти и остановился у порога. — Не зли меня, Ольга! Я тоже не железный. Хоть теперь прекрати свои упреки и поучения.

— Холмов, я же хочу…

— Вот и скажи, чего ты хочешь? — резко перебил он. — Скажи, чего хочешь от меня?

— Одного хочу: отправь Чижова домой. Пусть уезжает. Мы тут и сами… — Она подошла к мужу, глаза ее замигали, крупные слезы потекли по щекам. — Пусть уезжает. Нечего ему тут делать.

Не стал Холмов отвечать жене. Сердито, как отрубил, махнул рукой и вышел во двор. Возле родника присел на камень и задумался. Слышал приглушенный плач жены. Всхлипывая, она говорила, что сегодня же уедет к Антону и что в Береговой никогда не вернется, говорила нарочито громко, чтобы муж слышал: «Живи со своим Чижовым! Мне эта жизнь надоела!»

И плач жены, и ее слова о том, что она уедет к сыну, острой болью отозвались в сердце. Все вокруг как-то померкло, потускнело. От превосходного настроения не осталось и следа. Не милы были теперь ни родник, ни склоненная над ним в монашеском поклоне ива. Он сидел, горбил спину и думал о том, как же странно у него с Ольгой сложилась жизнь: столько прожили вместе — и всю эту жизнь друг друга не понимали. Это непонимание, как уверял себя Холмов, становилось и причиной и следствием возникавших и раньше размолвок и ссор. «Смешно и очень верно сказал один крестьянин: умная у меня жена, а дура. — Холмов нехотя грустно улыбнулся. — Вот и моя Ольга: и умная, и заботливая мать, и примерная жена, а суждения о жизни у нее наивны. Дался же ей Чижов! Да и что тут плохого, что он приехал со мной? Нет, видно, не понять ей, что именно теперь без Чижова мне было бы очень трудно».

Не зная, как и чем себя успокоить, он ходил по двору, осматривал свое подворье. Двор был небольшой, продолговатый и пологий. Зарос овсюгом и пыреем — бери косу и устраивай сенокос. Ни дорожки, ни грядки, ни кустика, ни цветочка. Поодаль от дома росли четыре дерева. Две прямые и высокие лесные груши. Стояли они рядом, как две сестры. Дикая яблоня, или кислица, как ее называют, находилась по соседству с дубом. И кислица и дуб были похожи на немолодых, поживших на свете и виды повидавших мужа и жену. Деревья эти остались от леса, когда-то росшего по этому взгорью. Лес давно выкорчевали, и только четыре дерева стояли как живые свидетели былых времен. Кислица и груши давно отцвели. Мелкие плоды на тонких, длинных хвостиках облепили ветки. У дуба не крона, а зеленая папаха, лихо посаженная несколько набекрень. Лист упруг, будто отштампован из жести, — казалось, и без ветра он чуточку позвякивал. Ствол разорван дуплом, кора жесткая, шершавая, как кольчуга на теле у воина; по ее глубоким трещинам, как по ущельям, ползали муравьи.

Холмов даже потрогал кору рукой. Не верилось, что она такая грубая. Осмотрел дупло с муравьиным гнездом, изъеденный временем, но еще крепкий ствол. Рядом с дубом — ограда из ежевики. В соседском дворе росли персики, черешня с уже порозовевшими ягодами, по арочным, со вкусом сделанным подпоркам вился виноград, а поодаль розовыми бутонами расцвела картошка. «Вот это настоящий хозяин», — подумал Холмов.

В это время из-за ежевики выглянула Верочка. Доверчиво улыбнулась Холмову своей очаровательной улыбкой и сказала:

— Доброе утро! С новосельем?

— Спасибо, соседушка!

— Вчера, когда вы приехали, я постеснялась спросить, — говорила Верочка. — Может, вам молоко нужно? Молоко у нас хорошее, козье. Все говорят, что козье молоко очень полезное.

— Кто же так говорит?

— Люди! В козьем молоке есть разные нужные человеку питательные вещества. Разве вы никогда не пили козьего молока?

— В козьем молоке, соседка, я ничего не смыслю, — сказал Холмов и невольно залюбовался милым личиком Верочки. — Вы зайдите к нам. Познакомитесь с моей женой Ольгой Андреевной.

Холмов еще некоторое время бродил по двору. Когда он вернулся в дом, на столе в кухне уже стояла пузатая махотка с молоком. Ольга упрашивала Верочку взять деньги. Смеясь и краснея, Верочка отказывалась, говоря:

— Ой, что вы, Ольга Андреевна! Как так можно! Мы же соседи! Не возьму. Ну что вы! Ни за что!

И убежала со смехом, будто в том, что она отказалась от платы за молоко, было что-то смешное.

— Какая славная у нас соседка, — сказал Холмов. — Веселая и стеснительная. Как ее звать?

— Верочка.

— Дочка соседа?

— Не дочка, а жена. Мужа ее не видел? Твоих лет.

— Странно. Такая молодая!

— Да не очень и молодая. Сама сказала, что под сорок будет. А на вид, верно, моложавая.

Холмова обрадовало не то, что соседка у них была такая веселая и собой миловидная, а то, что Ольга уже не плакала и, как ему показалось, не сердилась на него. Чтобы как-то дать понять ей, что и он уже забыл о ссоре, сказал:

— Оля, какой расчудесный родник! И какая в нем вода! Чудо!

Ольга кивнула, соглашаясь.

— Это даже как-то романтично — родник у самого порога, — сказала она, силясь улыбнуться. — Я еще вчера им любовалась. И вчера же попробовала на вкус воду. Прелесть!

Затем разговор зашел о диких грушах и кислице. Холмов поругал бывших хозяев за нерадение. Сколько лет жили в этом доме и не посадили ни одного плодового дерева, ни одного куста винограда или крыжовника. И они начали мечтать вслух о том, как и что посадят осенью и весной, и ссора, казалось, была забыта. Ольга смотрела на мужа теми же добрыми, знакомыми ему одному, немного припухшими глазами. Она хотела что-то сказать, но на пороге появился Чижов. Ольга взяла махотку и ушла в другую комнату. Холмов спросил:

— Что так запыхался? Бежал, что ли?

— Жарко. Шел нормально.

— Ну что? Как успехи?

— Одни сплошные неудачи. — Чижов глубоко вздохнул, вытер ладонью мокрый чуб. — Беспорядки в этом городе. В понедельник библиотека закрыта — это раз! В райсобесе сегодня неприемный день-два! Начальник паспортного стола принимает только по средам — три! Просто безобразие!

— Довольно, Чижов! — В голосе Холмова зазвучала знакомая Чижову нотка. — Завтра сам пойду. Сперва побываю в райкоме, у Медянниковой, а потом заявлюсь и в собес, и в паспортный стол.

— Я тоже пойду с вами.

— Нет, нет, я один.

Чижов покорно наклонил голову, как бы говоря: не понимаю, не одобряю, но, воля ваша, подчиняюсь.

— Проскурову звонил? — после короткого молчания спросил Холмов.

— А как же! Разговаривал. Андрей Андреевич просил передать вам, чтобы вы не беспокоились. С консервным комбинатом все в порядке. Строительство начнется в этом году.

— Это очень хорошо, если так. Давно пора!

Глава 9

На другой день, сразу же после завтрака, Холмов отправился к Медянниковой. Надел новый темно-синий костюм, белую рубашку, повязал, стоя перед зеркалом, галстук. Как бы между прочим сказал Ольге, что заодно побывает и в городской библиотеке. При этом ласково, как бывало в молодости, посмотрел на Ольгу, даже по-юношески весело подмигнул ей и сказал: