Прежде чем дверь отворилась, он услышал движение за ней, шаги, спускающиеся по лестнице. Однако он не переставал стучать, пока дубовая дверь не распахнулась, но не исторгнув свет из маяка, а, наоборот, втянув в себя свет воздуха.
То, что это она, Селкерк понял сразу, хотя никогда прежде ее не видел. Черные волосы смотрительницы ниспадали на плечи и спину длинными спутанными прядями, как ветви винограда, в точности как описывала Амалия. Вообще-то он ожидал увидеть седое как лунь существо с растрепанной ветром гривой, согбенное старостью и неизбывным горем. Но, если рассказ Амалии соответствовал действительности, в том году, когда Селкерк приезжал к дяде, этой женщине исполнилось около двадцати и, следовательно, ей было около восемнадцати, когда она овдовела. Она посмотрела на него чистыми голубыми глазами, которые, казалось, горели в темноте, как последние клочки синевы в сгущающихся тучах.
— Миссис Маршант, — сказал он, — я Роберт Селкерк из Службы маяков. Позволите войти?
Какой-то миг ему казалось, что она захлопнет дверь у него перед носом. Но вместо этого она приподняла руки, как будто собиралась взлететь. На ней были длинная юбка и бледно-желтая кофта, тесно облегающая мощные квадратные плечи.
— Селкерк, — промолвила она. — Из Винсетта?
Пораженный Селкерк начал поднимать руку, потом покачал головой.
— Из Службы маяков. Но да, я прихожусь родственником Селкеркам из Винсетта.
— Что ж, — сказала она. Ее легкий португальский выговор пробудил в нем воспоминания о «Пике китобоя», о его посетителях, о дыме и запахе, стоявшем там. — Тогда милости прошу.
— Возможно, через пару минут ваше отношение ко мне изменится, миссис Маршант. Боюсь, я сюда приехал, чтобы…
Но она отошла от двери, стала подниматься по лестнице и, не оборачиваясь, поманила его за собой. Он услышал, что она произнесла:
— Вы, наверное, замерзли. У меня чай готов.
Он сделал шаг вперед и остановился в двери, прислушиваясь к свисту ветра за стенами, чувствуя, как со всех сторон на него обрушились сквозняки. Если бы не крыша, это место вряд ли уже можно было назвать помещением и уж тем более путеводной звездой или убежищем. Он пошел вслед за женщиной по винтовой лестнице. Внутри стены маяка тоже были покрыты плесенью, а наверху раздавалось хлопанье, словно в башне жило множество птиц. Не доходя четырех ступенек до платформы фонарной комнаты, на самом краю пятна желтого света, лившегося оттуда, Селкерк остановился. Взгляд его устремился вниз, чуть правее его ног.
У стены, скрестив в лодыжках торчащие из-под одежды фарфоровые ножки, сидела кукла-монашка. Под капюшоном черной рясы из-под длинных ресниц смотрели неожиданно голубые глаза. На коленях куклы лежало серебряное распятие, и миниатюрные четки свисали на лестничную ступеньку, поблескивая в мерцающем свете, как ракушки под водой. Они и были сделаны из кусочков ракушек.
Опустившись взглядом ниже, Селкерк заметил других кукол, которых каким-то образом пропустил. Они сидели через ступеньку у обеих стен. Эти, насколько он мог судить, в основном были сделаны из ракушек. Две стояли, а третья сидела, сложив подсобой ноги и прижавшись ухом к камню, как будто вслушиваясь. Наверху лестницы еще одна монашка держалась искривленными руками, сделанными из ракушек, за гнилую деревянную балясину перил. Она была не только голубоглазой, но еще и улыбалась, как маленькая девочка. Пораженный этим зрелищем, Селкерк кое-как поднялся по оставшимся ступенькам до фонарной комнаты и там остановился как вкопанный.
Несмотря на то что день был пасмурный, даже несмотря на то что окна маяка были залеплены пылью и солью как внутри, так и снаружи, комната была наполнена ярким светом. Но свет шел не из большой лампы, которая, естественно, не горела, если вообще находилась в рабочем состоянии. В дальнем конце платформы стояли два белых плетеных кресла, обращенных к морю. На спинки им смотрительница набросила ярко-красные шерстяные покрывала, а на полу под ними лежал коврик такого же красного цвета. На коврике стоял домик.
Как и большинство кукол, он был полностью собран из ракушек, водорослей и песка. С остроконечной крыши свисали пучки фиолетовых цветков. По контуру она была украшена перьями чаек и напоминала какую-то причудливую шляпу светской модницы. На коврике, который явно служил двором, бродили похожие на кошек маленькие монашки. Некоторые лежали, сложив руки на распятиях. Одна карабкалась по ножке кресла. Группа как минимум из пяти кукол стояла у окна, глядя в море.
Они-то и напомнили Селкерку о цели визита и привели — по крайней мере, в некоторой степени — в себя. Он осмотрел остальную комнату и увидел полдюжины круглых столов, равномерно расставленных вдоль стен. На каждом из них пламенели восковые свечи в подсвечниках, придавая воздуху обманчивый желтый оттенок, обещавший больше тепла, нежели здесь имелось на самом деле. На столах в основном лежали предметы, необходимые для изготовления кукол. Миниатюрные серебряные распятия, разноцветные камешки, тысячи ракушек. Лишь на ближайшем к Селкерку столе была аккуратно расставлена посуда: чистая белая тарелка, вилка, ложка, чайная чашка со щербинкой и нарисованными летучими рыбами.
Селкерк понял, что смотрел на некое грубое подобие обитаемых солнечных часов. Каждый день миссис Маршант начинала с чая и завтрака, потом перемещалась дальше по платформе, чтобы расставить кукольных монашек, сидела до самого вечера в одном из кресел, устремив взгляд на море, где все и случилось, затем уходила спать, с тем чтобы на следующее утро повторить все сначала. С удивлением он ощутил сильный приступ жалости.
— Вряд ли ваша шляпа согрела вас в дороге, — сказала миссис Маршант, отрываясь от бюро рядом с обеденным столом, в котором, судя по всему, держала посуду. Чашка, которую она достала и протянула ему (точная копия той, которая стояла на столе, вплоть до летучих рыб и щербинки), тихонько дребезжала на блюдце.
Радуясь теплу, Селкерк быстро поднес чашку к губам и поморщился, когда горячая жидкость обожгла язык. Женщина стояла рядом с ним. Даже слишком близко. Кончики ее волос едва не касались его руки. Взгляд ее голубых глаз скользнул по его лицу, и она засмеялась.
— Что? — Селкерк неуверенно отступил на пол шага.
— Рыбы, — сказала она. Видя его недоуменный взгляд, она показала на чашку. — Когда вы пьете, кажется, будто они сейчас запрыгнут вам в рот.
Селкерк посмотрел на чашку, потом снова на смеющуюся женщину. Судя по виду и обстановке комнаты, она не бывала в городе, но явно выходила наружу, чтобы собирать ракушки и камни. В результате ее кожа сохранила смуглый континентальный оттенок. Вне всякого сомнения, она была красива.
— Простите, — сказала она, встретившись с ним взглядом. — Просто, кроме меня, давно никто не пил из моих чашек. Непривычно. Идемте. — Она пошла по левой стороне платформы. Селкерк проводил ее взглядом, потом двинулся в противоположном направлении, мимо стола, и встретился с женщиной на обращенной к морю стороне платформы, у плетеных кресел. Не дожидаясь его, она наклонилась, подняла с ковра кукольную монашку, у которой повязка на голове скрывала почти все лицо, как бандитская маска, и села в правое кресло. Монашку она прижала к бедру, как кролика.
Кому, подумал Селкерк, предназначалось второе кресло в обычные дни? Очевидный ответ успокоил и одновременно опечалил его, поэтому он решил, что выжидать бессмысленно.
— Миссис Маршант…
— Следите за манерами, мистер Селкерк, — сказала женщина и снова улыбнулась ему. — Сестры не любят, когда им читают нотации.
Он не сразу понял, что она дразнит его. И не так, как Амалия. Вернее, не совсем так. Амалию это не веселило. Он сел.
— Миссис Маршант, у меня плохие новости. Вообще-то это не такие уж плохие новости, но сначала вам так может показаться. Я знаю… То есть, мне кажется, я понимаю… что должно означать для вас это место. Я одно время жил здесь, в городе, и мне известна ваша история. Но вам не нужно здесь оставаться. Есть ведь и более важные соображения, чем вы и ваше горе, верно? В море все еще плавают корабли, и…