Но я не был уверен до конца. Я вырос вместе с Джимми. Он ввел меня в дело. Поли с Тадди передали меня ему. Он должен был заботиться обо мне, что он и делал. Он был лучшим учителем, которого только можно было желать.

Именно Джимми ввел меня в торговлю сигаретами и угоны. Мы хоронили трупы. Мы обчистили "Эйр-Франс" и "Люфтганзу". Нам присудили по десять лет за то, что приставили пистолет к голове парня во Флориде.

Он приходил в больницу, когда рожала Карен, мы ходили в гости друг к другу на дни рождения и праздники. Мы все делали вместе, а теперь он, возможно, собирается меня убить.

За две недели до ареста я так обдолбался и стал настолько мнительным, что Карен отправила меня к психиатру. Это было безумием. Я ничего не мог ему рассказать, но Карен настаивала. Я говорил с ним в общих чертах.

Сказал, что пытаюсь отдалиться от людей, связанных с наркотиками. Я рассказал, что боюсь, что меня убьют. Он посоветовал мне обзавестись автоответчиком.

Если я хотел выжить, мне следовало сдать всех, кого я знал.

Для себя я уже принял решение. В тюрьме я не столько размышлял о том, стать крысой или нет, как о том, каким образом стать информатором, но при этом продержаться на улицах достаточно, чтобы собрать деньги и наркотики, которые у меня там остались.

Дома я припрятал героин на восемнадцать тысяч долларов, который не обнаружили копы. Двадцать тысяч долларов мне задолжал Маззеи. С этими деньгами мне, скорее всего, приходилось распрощаться. И еще сорок тысяч долларов хранились у ростовщиков.

Мне хотелось вернуть часть этой суммы. Кое-какие деньги мне остались должны и скупщики краденых драгоценностей, и еще оставались долги после оружейных сделок.

Вдобавок ко всему, существовал риск быть пойманным копами или убитым друзьями. Мне следовало вести себя как всем заключенным, изворачиваться точно так же, как все остальные.

Поэтому, когда федералы изо дня в день навещали меня в тюрьме, чтобы допросить по "Люфтганзе" или какому-нибудь убийству, я проклинал их и кричал, чтобы убирались. Однажды я даже отказался выходить из камеры.

Внизу меня ждали федералы, чтобы отвести в офис Макдональда. 
- Да пошли вы со своим Макдональдом, - заорал я. 
Я кричал, что им придется силой выволочь меня наружу.

Наконец, ко мне подошли четыре вертухая и сказали, что если я не выйду по-тихому, то меня выведут в бессознательном состоянии. Не перегибая палки, в большинстве случаев я достаточно шумел, чтобы внушить остальным заключенным, что не сотрудничаю с федералами.

Это было ужасное время. В тюрьме сидели парни Джимми, вроде Джона Савино, которого освобождали из-под стражи на время работы, и каждое утро они выходили с новостями о всех, кто сотрудничает, а кто нет.

Я осторожничал, как мог, я до этого никому не признавался, но помню, как каждую ночь, проведенную в тюрьме, трясся от страха. Я боялся, что Джимми прознает, что я задумал, и убьет меня прямо в камере.

Макдональд твердил, что пока я нахожусь в тюрьме, я в безопасности. Я не мог над ним не посмеяться. Я сказал ему, что если Джимми захочет меня пришить, он просто зайдет с парадного входа, одолжит дробовик у одного из охранников, разнесет меня на куски и беспрепятственно скроется.

Мне следовало себе уяснить, что Поли с Джимми будут знать все, что происходит на суде, и если они узнают, что я каждый день навещаю офис Макдональда, то поймут, что я запел или собираюсь запеть.

Поэтому я посоветовал Макдональду в каждый мой визит прихватывать и Джермейна в придачу. Это дало мне возможность кричать на Ричи Оддо, моего адвоката, жалуясь на дурное обращение, и орать, что он дерьмовый адвокат.

Чтобы меня успокоить, Оддо утверждал, что и Джермейна тоже достают. Тогда я орал еще немного для проформы, кричал, что мне плевать на то, что они делают с Джермейном, я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я хотел, чтобы все мои крики и жалобы о дурном обращении дошли до Джимми и Поли.

Затем, стоило только отбыть Оддо, как я проводил остаток дня в офисе Макдональда, пил кофе и слушал, как они пытаются меня завербовать.

Во время этих разговоров я никогда не предлагал своей помощи, но и не отказывал в ней. Я просто заставлял их ждать, но понимал, что они знают - в конце я все же стану сотрудничать. Они знали, что мне некуда идти.

Однако мысль вверить свою судьбу федералам была такой же ужасной, как и противостоять Джимми. Дело было не в том, что федералы были продажными и сдали бы меня. Они просто были тупы.

Они всегда совершали ошибки. Например, я узнал, что в моем деле информаторм стал сын Бобби Джермейна, потому что копы случайно оставили его досье в судебных документах. Они всегда так лажали, и я не хотел, чтобы и мою жизнь они тоже просрали.

Шестнадцатого мая, после восемнадцати дней в тюрьме, я понял, что настало время вернуться домой. В час дня в субботу Карен и моя теща пришли в тюрьму с десятью тысячами залога.

Я знал, что федералы и мой полицейский надзиратель на выходных будут отсутствовать. У меня будет пара дней, чтобы собрать деньги, и еще пара дней, чтобы понять, не ошибались ли федералы насчет того, что Джимми хочет меня пришить. Как я ни боялся Джимми, мне по-прежнему было трудно с этим смириться.

Я знал, что со времени моего ареста Мики звонила Карен дважды в день. Они хотели знать, в порядке ли я. Не нуждаюсь ли в чем? Когда я возвращаюсь?

В общем, те же самые вопросы, которые они задавали при любом аресте, только теперь я стал подозреваемым. Я чувствовал себя параноиком, но временами ты или параноик, или мертвец.

Помню, я тогда вышел из тюрьмы и быстро запрыгнул в машину. У меня было ощущение, что меня убьют прямо на выходе из тюрьмы. Я не чувствовал себя в безопасности, пока не оказался дома.

Вот тогда Карен сказала, что смыла наркотики. Спустила в унитаз восемнадцать тысяч долларов. Да как она могла? 
- А почему тогда ты мне подал знак? - спросила она.

Но я не давал ей сигнал смывать наркотики, просто спрятать от копов, на случай если они вернутся на обыск с собаками. Она принялась кричать и плакать. Я начал орать на нее. Мы кричали, пока не охрипли. Всю ночь я проспал с оружием.

Когда в субботу утром позвонила Мики, справиться о том, как дела, Карен ответила, что все хорошо, я вышел из тюрьмы. Мики чуть не бросила трубку. Ей хотелось узнать, почему Карен не сказала ей об этом раньше.

Они могли помочь с залогом. Именно поэтому я ничего и не сказал. Поэтому я велел матери Карен прийти с деньгами.

Поэтому я собрал свои вещи и был готов выйти немедленно. Я не хотел, чтобы меня окликал охранник. Я не хотел, чтобы у выхода из тюрьмы меня встречал кто-либо еще, кроме Карен и ее матери.

Мики сказала, что Джимми хочет встретиться со мной, как только я проснусь.

Я попросил Карен передать, что меня окружает слишком много внимания, и что мы сегодня идем на бат-мицву [32], и поэтому я встречусь с Джимми в воскресенье. Я хотел использовать субботу, чтобы собрать деньги и посмотреть, не замечу ли каких признаков опасности.

В утро воскресенья в встретился с Джимми в закусочной "Шервуд" на Рокуэй-Булевард. Это было людное местечко, где нас обоих знали. Я пришел туда на пятнадцать минуть раньше и обнаружил, что Джимми уже там.

Он занял кабинку в конце ресторана, откуда мог наблюдать за всеми, кто заходит в ресторан или останавливается на парковке. Он хотел выяснить, не следят ли за мной.

Он не дотронулся до своего кофе и дыни. В прежние времена Джимми бы уже умял дыню, три или четыре яйца, сосиски, жареную картошку, пирожки и английские булочки, предварительно обильно полив все кетчупом.

Джимми обожал кетчуп. Он всюду его добавлял, даже к стейкам. Джимми к тому же беспокойно оглядывался по сторонам. Он нервничал. Он стал носить очки и то и дело снимал их, а затем вновь надевал.

Я чувствовал себя выжатым, как лимон, и ничто не помогало - ни душ, ни свежая отглаженная рубашка, ни одеколон. Ничто не могло перебить запаха тюрьмы и страха. Джимми поднялся.