Затем Поли взглянул на меня. Он сказал, что вынужден отказаться помогать Генри. Он засунул руку в карман и дал мне три тысячи долларов. Просто положил деньги мне в ладонь и на секунду задержал свою руку на моей. Он даже не пересчитал деньги. Когда он отвернулся, я заметила слезы на его лице.
Макдональд: Арест Генри Хилла был первым прорывом в деле "Люфгтанзы" за последний год. После ареста Лу Вернера дело топталось на месте.
Большинство свидетелей или участников были убиты или пропали. Так, например, в день обвинительного приговора Лу Вернеру были убиты Джо Манри с Фрэнчи МакМэхоном. Месяц спустя в гниющей мусорной куче на Флэтлэндс-авеню в Бруклине обнаружили тело Паоло ЛиКастри.
Затем исчезли Луис Кафора и его молодая жена Джоанна. В последний раз их видели отъезжающими от дома родственников в Куинсе на новеньком кадиллаке, который Толстый Луи купил своей жене.
Генри был последним оставшимся в живых членом команды Бёрка и наконец оказался в таком положении, когда мы могли убедить его сотрудничать. Ему грозило двадцать пять лет тюремного заключения за незаконную торговлю наркотиками.
Его жену и подружку также можно было привлечь к суду за торговлю наркотиками, и жизнь могла стать для Генри очень несладкой. И он это понимал.
Он также понимал, что мы могли вернуть его назад в прежнюю тюрьму, отбывать последние четыре года по делу о вымогательстве, за нарушение условий досрочного освобождения. И что там существовала большая вероятность, что Генри убьют его же лучшие друзья.
Генри оказался в крайне уязвимом положении. Ему грозил слишком большой срок, чтобы парень вроде Джимми рискнул оставить его в живых. Мы подозревали, что Джимми просто тянет время, поджидая удобный момент.
От своих информаторов мы получили весьма убедительные сведения о том, что Генри - следующий в расстрельном списке Джимми. Поли Варио отвернулся от Генри, и это подразумевало - будь, что будет.
Если и существовала возможность обратить его против своих, то этот момент настал сейчас. С первого же дня, как Генри поместили в тюрьму округа Нассау по обвинению в наркоторговле, федеральные агенты предлагали Генри сдать своих друзей.
Джимми Фокс, его полицейский надзиратель, предупреждал об опасности возвращения на улицу. Стивен Карбоне и Том Суини, сотрудники ФБР, за которыми закрепили дело "Люфтганзы", показали ему снимки трупов.
К тому же Генри не был решительно настроен против заключения сделки. На следующий день после ареста он спросил у своего надзирателя, нет ли возможности заключить сделку.
Он добавил, что может рассказать про "Люфтганзу", в случае если ему не придется давать показания в суде или фигурировать информатором. Он заявил надзирателю, что может стать "своим человеком" на улицах.
Но это не входило в наши намерения, поэтому мы продолжали давить, а он продолжал заигрывать с наживкой. Мы прощупывали друг друга, вот только мы знали и Генри знал, что ему некуда деваться.
Давление на Генри усиливалось каждый раз, как его навещали для допроса федеральные агенты. По тюрьме быстро ползли слухи, если кто подвергался постоянным допросам со стороны полиции или федералов. Общее мнение сводилось к тому, что заключённый, должно быть, "запел". А с чего еще федералам изо дня в день возвращаться?
Мы понимали, что все - лишь вопрос времени. Мы считали его настолько важным, что постоянно возвращались побеседовать ним, несмотря на то, что он вопил перед другими заключенными и охранниками, что не станет говорить и что из-за нас его убьют.
Но стоило двери закрыться, как он радикально менял поведение. Пока он нам ничего не говорил, но и не кричал, а то и дело сообщал нам интересные детали второстепенных дел.
К тому же, когда мы добились распоряжения суда на перевод Генри из тюрьмы округа Нассау в особый отдел полиции, именно он предложил сделать то же самое и в отношении Джермейна, чтобы не создавать впечатление, словно его единственного из обвиняемых допрашивают.
Я считал, что продвигаемся мы весьма неплохо, учитывая, кого из "славных парней" подцепили, и вот почему я страшно разозлился, узнав, что спустя три недели в тюрьме, где мы имели к Генри полный доступ, ему каким-то образом удалось внести залог и исчезнуть.
Генри: Мой план состоял в том, чтобы заигрывать с ними, пока мои мозги не прояснятся и не уменьшится сумма залога, а затем вернуться на улицы. Я понимал, что уязвим. Я понимал, что человек уязвим, когда представляет большую ценность мертвым, нежели живым.
Все просто. Но я по-прежнему не мог в это поверить и действительно не знал, что собираюсь делать. Временами я подумывал собрать немного денег и удариться в бега.
Затем я решил, что, может, мне удастся избавиться от наркозависимости и уладить все с Поли. Меня преследовала навязчивая мысль, что если я буду соблюдать осторожность, если мысль о том, что меня могут убить, засядет глубоко в сознании, может, у меня и будет шанс выжить.
Но я понимал, что, попавшись на наркотиках, подписал себе смертный приговор. Поли наложил запрет на наркотики. Они стояли вне закона. Никому из нас не следовало ими заниматься. Нет, Поли не мучила совесть.
Не в этом дело. Просто Поли не хотел разделить участь одного из своих лучших друзей, Кармине Трамунти, который отправился за решетку на пятнадцать лет из-за того, что кивнул в знак приветствия Толстому Джиджи Инглезе в ресторане.
Присяжные решили поверить прокурору, что Трамунти кивком дал свое согласие на наркосделку. Вот и все. Бац. Пятнадцать лет в тюрьме в возрасте пятидесяти семи лет.
Тот парень так и не вышел. Как раз когда настало время наслаждаться жизнью, когда человек должен пожинать плоды, его отправляют в тюрьму на целую вечность, и он умирает за решеткой. Поли не собирался допустить, чтобы с ним приключилось подобное. Он бы убил тебя первым.
Поэтому я понимал, что арест по обвинению в наркоторговле поставил меня в уязвимое положение. Может, даже слишком уязвимое, чтобы остаться в живых. Ничего личного. Мне грозил слишком долгий срок.
Ребята также знали, что я нюхаю много кокса и глотаю метаквалон. Джимми даже как-то раз заметил, что у меня мозги в леденец превратились. Не только я среди ребят принимал наркотики. У Сепе и Стабиле ноздри были поболе моего. Но только меня поймали, и они чувствовали, что я могу пойти на сделку.
Тот факт, что я никогда не соглашался на сделку, всегда был человеком чести, что отсидел два года в округе Нассау и четыре в Льюисбурге и никогда даже мыши не сдал, ничего не значил.
Прежние заслуги уже ничего не значили. Важно было лишь, что ты делаешь сейчас или можешь сделать завтра. И с точки зрения моих друзей, с точки зрения Джимми, я стал помехой. Я больше не был надежен. Не было нужды показывать мне фотографии трупов.
В действительности я так знал, что заказчиком окажется Джимми, еще до того, как федералы проиграли мне запись, на которой Сепе со Стабиле говорили о том, как от меня избавиться. Я их слышал.
В голосе Сепе звучало нетерпение. Он говорил, что я дрянной человек, что я наркоман. Но Джимми был спокоен. Он попросил их не беспокоиться об этом. Вот и все, что я услышал.
Сидя в тюрьме, я понимал, что я под прицелом. В прежние дни Джимми вырвал бы сердце любому, заикнись тот только о моем убийстве. Это была главная причина, побудившая меня остаться в тюрьме.
Мне нужно было все разгрести. И каждый день, пока я сидел в тюрьме, Микки или Джимми звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, и по возможности каждый день Карен навещала меня в тюрьме и передавала их разговоры.
Если ты в мафии, то никто не скажет, что тебя собираются убрать. Это происходит не так. Нет никаких пререканий и споров, как в фильмах про мафию.
Твои убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, которые всю жизнь искренне о тебе заботились. Они приходят тогда, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.