Он боялся любить, быть любимым, боялся казаться слабым, наверное, вот в чем дело. Он всегда и во всем должен был быть первым, а для этого нужно было быть сильным. А любовь, привязанность к кому-либо, как болезнь, разрушала силу, делала его слабаком, любого победителя превращая в проигравшего.

Он чурался этого чувства, всегда, еще с юности. А потом как-то забылось, отлегло, ушло, забылось. Его стали окружать женщины, недостойные любви, ласки и внимания, фарфоровые куколки, которых можно было заменить одну на другую. Они ничем друг от друга не отличались. И они были недостойны любви.

Но вот появилась она. Лена. И она перевернула весь его устоявшийся мир вверх дном. Перечеркнула все то, что он планировал, о чем мечтал, во что верил. Она просто разрушила его мир своим появлением в его размеренной, устроенной на годы вперед, распланированной жизни. Она внесла в него новые чувства и ощущения, те, которые он осмеливался испытывать только к родителям. Нежность, ласку, преданность, верность, любовь… Он не принимал их раньше, убегал от них, чурался, боялся выуживать из себя то, что считал достоянием слабака.

Этим чувствам не было места в его рациональном, отточенном, омертвленном, бездушном мире пустого существования.

А когда пришла Лена, что-то взорвалось в нем. И он понял — это конец. Конец его силы, его первенства, его лидерства, его бесчувственности, апатии ко всему. Это конец всего, во что он верил и чему поклонялся.

И он убегал. От себя, от нее, от них… От того, что могло бы между ними быть. От чувств убегал, от любви. Но она убила его своим смирением, своей нежностью, своей живостью и энергией.

Она цвела для него, она родилась для него, она предназначалась лишь ему.

И когда он это понял, он решился. Быть с ней, чувствовать с ней, любить ее… Он не умел, почему-то не научился этому у родителей, но готов был научиться, пожертвовать ради нее своим временем, терпением, нервами, потому что знал, что так легко ему с этим не справиться. Но он верил в то, что они справятся.

Но он не успел научиться. Не успел полюбить и прочувствовать всю святость, всю живость и цельность того, что происходило между ними. Не успел научиться любить ее так, как она того заслуживала.

И остались лишь оборванные, надрезанные, поломанные иллюзии и мечты о том, каким бы он мог стать рядом с ней. Но не стал. Из-за того, что произошло. Из-за ее беременности.

Считал ли он ее предательством? Да. Считает ли он ее предательством сейчас?… Наверное, нет.

У него было время на то, чтобы подумать. Чтобы разобраться в том, что произошло. В том, чтобы увериться, каким он был негодяем. Каждый новый день без нее — будто доказательство его вины перед ней. И перед собой тоже. Он себя все эти годы обманывал. Наивный глупец! Повесил на нее ярлык, пытаясь отмазаться, скрыть следы своего преступления, обвиняя во всем лишь ее одну! Негодяй, подонок. Не это ли низость, подлость, трусость, не достойная сильного человека, каковым он себя считал?!

Он был виноват в равной степени, как она. Но тогда он почему-то решил закрыть на это глаза, упиваясь собственными чувствами, ощущениями, болью и отчаянием, которые привнесло в его жизнь ее мнимое предательство. Но виноват он был так же, как она. Как поздно он это осознал! Как же поздно!..

А вокруг с ее исчезновением творилось черте что. Хаос, беспредел, бардак, круговерть событий, чисел и людей, с которыми он не желал иметь ничего общего. И ему казалось, что в каждом взгляде, направленном на него — обвинение, злость, брошенный в него камнем упрек. Неоспоримая истина из ошибок и слез.

Несколько раз он встречался с Порошиным. Первая встреча едва не закончилась не просто дракой, но настоящей бойней. Максим тогда был сильно не в себе, на взводе, легко воспламеняемый от малейшего неправильно и не вовремя сказанного слова, а Порошин, словно видя его состояние, только подливал масла в огонь.

— Колесников, — сухо поздоровался Андрей.

— Порошин, — столь же сухо ответил Максим, не пожимая протянутой ему руки.

Злость клокотала в груди, готовая вот-вот рвануть через край и опалить противника огненной лавой.

— Как Лена? — колко осведомился Андрей. — Нашлась?

— Не твое дело, — сквозь зубы выдавил Максим тогда. Уйти отсюда, уйти от греха подальше. Он и так еле сдерживается оттого, чтобы не накинуться на этого увальня с кулаками и не расквасить ему физиономию.

— Это мое дело, — с акцентом заявил вдруг Порошин, и глаза Максима сузились, превратившись в точки. — Лена ушла от тебя, Колесников, не долог час, скоро на развод подаст, поэтому все, что с ней происходит, касается меня так же, как и тебя, если не больше!

— Ты совсем охренел?! — прошипел Максим, нависая над соперником ледяной скалой. — Она моя жена, ты забыл?!

— Руки убери, — совершенно спокойно выдохнул Андрей, пытаясь отстраниться, но Максим был в ярости и лишь сильнее сжимал его за грудки. — Лена мне дорога, для тебя это не секрет, и если она уйдет от тебя, в чем я сейчас ничуть не сомневаюсь, ибо ты полный псих, — Максим дернулся, хватка усилилась, а Порошин продолжал гнуть свою линию: — То я, если только буду ей нужен, окажусь рядом…

— Не смей приближаться к моей жене, понял?! — взревел Максим так, будто его резанули ножом.

— Твоего разрешения, что ли, нужно спросить? — едко осведомился Андрей. — Сейчас, разбежался! Ты ее не особо спрашивал, когда превращал ее в куклу, которой удобно было управлять…

И тогда он не выдержал. Кулак сам, против его воли взметнулся вверх, смачно опустившись на лицо Андрея. Тот дернулся, ошарашенный, изумленный, не ожидавший подобного, покачнулся, едва устояв на ногах, а потом, отстранившись, посмотрел в лицо нависшего над ним безумца.

— Ты что?… — осипшим вмиг голосом выдавил он, ощущая во рту привкус крови. — С ума сошел?…

— Не смей говорить о моей жене! — процедил Максим сквозь зубы. — Не думать о ней, не подходить к ней!..

— Сначала найди ее! — грубо перебил его Андрей и, ожидая удара со стороны Максима, резко отстранился.

— Я тебя урою, если ты хоть на шаг к ней приблизишься! — угрожал Максим, надвигаясь на Порошина.

— Неудивительно, что она тебя бросила! — говорил тот. — От такого мерзавца нужно бежать со всех ног!

И тогда Максим перестал себя сдерживать. Андрей тоже. Они избивали друг друга так, будто от этого зависела их жизнь. Сколько всего было сказано, сколько выброшено слов, злых, грубых, правдивых.

Их разнял Петя, сначала ошалевший от увиденного, а потом ринувшийся их разнимать.

— Твою ж мать! — матерился он в голос. — Вы что, с ума посходили?! Какого хрена?! А ну, хватит! Брейк! — и с силой стал оттаскивать Максима от Андрея, который уже тоже не стеснялся в выражениях. — Отпусти его, я сказал! Максим!..

— Еще раз я тебя рядом с ней увижу!.. — орал Максим, вырываясь из рук Петра.

— Еще не раз увидишь, будь уверен! — кричал в ответ Андрей, и Максим начинал вновь заводиться.

Они расстались еще более злейшими и лютыми врагами, чем были до этого. Если такое было возможно.

А мир вокруг продолжал вешать на него ярлыки, бирки, кидаться обвинениями в его адрес, забрасывать камнями и правдой, которая не просто колола, но выкалывала ему глаза.

Аня настойчиво звонила первые две недели. Стабильно, каждый день, утром, днем и вечером. Говорила, какой он козел, полное ничтожество и ублюдок. А он устало с ней соглашался, слушал ее не более минуты, а потом молча, не прощаясь, отключался.

Его обвиняли почти все, хотя лишь немногие… да что там, почти никто!.. не был осведомлен о том, что произошло между ним и Леной перед тем, как она исчезла. Казалось, мир сошел с ума, перевернулся, пал, накренившись, и потянул его за собой в темные глубины неизвестности и пустоты. А в глаза смотрит боль, презрение, собственная слабость, бессилие перед неотвратимыми обстоятельствами.

Вина полностью лежала на нем. На сердце, в душе, в каждой клеточке его плоти, впитавшись в кровь.