Она нехотя протянула руку за чашкой. Он тут же игриво убрал ее.

— Одно условие, — сказал он. — Снимите плащ.

Она покачала головой:

— Я не могу здесь больше оставаться.

— Ненадолго. Можете выпить и ехать.

— Хорошо.

Эмма сняла плащ. Он взял его и швырнул на спинку дивана. Внезапно она почувствовала себя слабой, незащищенной и уязвимой. Она неосознанно пробежала руками по своим темным, тщательно уложенным волосам, гадая, сравнивает ли он ее с Ритой, чьи волосы белокуры и полны солнечного света. Ну разумеется. Они все так делают. Мужчины, подобные Алану Шеридану, всегда предпочитают женщин изящных, светловолосых и белокожих. Таких, как Рита. Таких, как ее мать.

Он молчал, стоя перед ней с чашкой в руке. Однако его глаза были красноречивее слов, лениво скользя от ее макушки до подола платья. Молчание затянулось, постепенно наполняясь незначительными звуками — потрескиванием огня в камине, тиканьем часов и едва слышным шуршанием снежной крупы о стекло.

Наконец он протянул ей чашку. Она приняла ее, пожалуй, с чрезмерной готовностью.

— Предлагаю тост, — произнес Алан, поднимая бутылку. — За двух неудачников, застигнутых бурей.

— Какой бурей? — поинтересовалась Эмма. — Той, что там? — Она махнула в сторону окна. — Или той, что внутри?

Он удивленно поднял брови. В его глазах что-то промелькнуло. Насмешка? Что бы это ни было, ее слова вызвали у него улыбку. Пальцы Эммы сжимали чашку с виски, как спасательный круг.

— Садитесь, — сказал Алан, указав на небольшое кресло у камина. — О, бога ради, извините, — поспешил добавить он с ноткой сарказма. — Не изволите ли присесть, сударыня? Молю, простите меня за нарушение этикета: у меня нечасто бывают гости. Мало-помалу привыкаешь иметь дело с несговорчивыми слугами.

— По-моему, несговорчивость со стороны слуги требует немедленного увольнения, — отозвалась она, многозначительно взглянув в сторону двери, где за порогом топталась горничная. — Вы ведь хозяин Шеридан-холла.

Он ничего не ответил, а просто откинул голову на спинку обитого парчой кресла и уставился в пространство.

— Хозяин этого дома? Позвольте с вами не согласиться, мисс Кортни. Как можно быть хозяином пустоты?

— Вы хотели сказать — одиночества, мистер Шеридан.

— Разве я похож на одинокого человека, мисс Кортни?

— Думаю, если б я жила здесь одна, то стала бы опасаться за свой рассудок.

Он лениво усмехнулся, а затем позволил мыслям раствориться в языках пламени, где они и пребывали некоторое время, между тем как Эмма делала глоток за глотком и любовалась бликами огня, играющими на словно высеченных из гранита чертах лица Алана. Внезапно он поднял глаза и поймал ее взгляд.

— Что такого привлекательного вы находите во мне? — спросил Шеридан. — Только не говорите, что никогда раньше не имели дела с аморальным типом.

— Нет, — ответила она, — полагаю, не имела.

— А, стало быть, только с цыганами и татуировщиками?

Он отхлебнул виски, потом махнул на кресло у камина:

— Пожалуйста, садитесь.

Помедлив, она все же села и почувствовала облегчение. Сколько она простояла, неподвижная как статуя, сказать трудно.

— Итак, скажите мне, мисс Кортни, это ваш первый визит в Шеридан-холл?

— Да.

— Он таков, как вы ожидали?

— Да.

Мужчина поднял голову и удивленно поглядел на нее:

— Как так?

— Он такой величественный.

— Это и дураку понятно. Лучше скажите, что вы думаете об этом? — Он обвел рукой комнату. — Как вы находите моих собеседников?

— Они мертвы, — ответила она, переводя взгляд с одного чучела животного на другое.

— А остальной дом?

— Холодный и темный.

— Что ж, вы попали в точку. Холодный, темный и полный мертвецов. Какое из живых существ обрекло бы себя на жизнь в подобном окружении, спрашиваю я вас?

Допив содержимое чашки, Эмма протянула ее Алану, чтобы наполнить вновь. Он сделал это и встретился с ней взглядом, возвращая чашку.

— Личинка, — ответила она, дерзко вздернув подбородок. — Летучая мышь. Вампир. Даже хуже того. Слизняк. Жук. Червяк.

Он вскинул руку, словно отклоняя ее слова.

— Довольно. Личинка и червяк? Бог мой, полагаю, мне следует сказать спасибо, что вы не назвали меня грибковой плесенью.

— Но у плесени нет ни сердца, ни разума, ни души, сэр.

Он рассмеялся хрипловатым смехом. От музыки этих звуков у нее перехватило дыхание.

— Ни сердца? Ни души? — Шеридан неубедительно нахмурился, что отнюдь не погасило веселых искорок в его глазах. — Если учесть, что меня всю жизнь называли бессердечным и бездушным негодяем, мисс Кортни, пожалуй, я бы склонился скорее к плесени.

— Но ведь вы живы. Вы дышите. И даже смеетесь. Поэтому у вас должно быть сердце.

— Признаюсь, никогда не видел смеющейся плесени.

— Или личинки.

— Продолжайте. Ради бога, продолжайте. Мое самоуважение растет с каждой секундой.

— Вы ходите на двух ногах?

— Как правило.

— А поскольку я не знаю двуногого животного, которое предпочитает в одиночестве жить в темном, сыром и холодном доме, то остаются только люди. — Она помолчала, как бы размышляя. — Так что вы либо монах, либо отшельник.

— Кем бы я ни был, — ответил он, озорно вскинув бровь, — но монахом меня никак не назовешь, дорогая.

Эмма засмеялась. Вернее, захихикала. Это прозвучало довольно странно для нее самой, и девушка в изумлении взглянула на свою пустую чашку. Лицо горело. От огня камина ей стало жарко. Или, быть может, это из-за того, что Шеридан сидел в своем кресле, небрежно вытянув длинные ноги. Рубашка его начала высыхать, но еще оставались места, где влажная ткань липла к коже, предлагая взору очертания тела под ней. Она поймала себя на том, что неотрывно смотрит на темное пятнышко в форме монеты на его груди, и скоро осознала, что это сосок.

Взгляд ее метнулся назад, к его лицу, и обнаружил, что он напряженно наблюдает за ней. Почему он на нее так смотрит? С таким любопытством? С такой сосредоточенностью? Все опасности, которые она временно предала забвению, вспомнились с новой силой, едва только слабая улыбка заиграла на его губах. Эмма моментально протрезвела, и у нее возникло желание убежать.

— Не беспокойтесь, — сказал Шеридан, — ваша прическа в полном порядке.

Не сознавая, что рука ее бессознательно приглаживает волосы, Эмма застыла.

— Очки сидят ровно.

Она все равно поправила их.

— Зачем вы их носите? — полюбопытствовал он.

— Потому что плохо вижу, — ответила Эмма.

— Черта с два. Сегодня днем вы были без них и отлично меня видели. Снимите их. Они мне не нравятся, — потребовал Алан.

— Меня это мало волнует, — отозвалась она.

— Они так искажают ваши глаза, что кажется, будто вы смотрите на меня из аквариума.

— Нет, — покачала она головой. — Не сниму.

— Прекрасно. Тогда скажите мне, почему вы носите такую прическу?

— Прошу прощения?

— Она отвратительна.

— Я…

— И это платье на вас. Оно ужасно. Серый цвет вам не идет. Вы как будто в трауре. Или вы в трауре, мисс Кортни?

— Не думаю, сэр, что вы имеете право на критику, когда сами сидите в грязных сапогах и мокрой одежде.

Он молча глядел на нее. К своему ужасу, Эмма почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Если моргнуть, слезы потекут в два ручья. Но Эмма давно знала, что если смотреть прямо перед собой, то можно вполне успешно скрыть свои эмоции. А если она поспешит, то, может, успеет добежать до кареты, прежде чем разревется.

ГЛАВА 4

Шеридан встал с кресла и начал расхаживать по комнате. Он подошел к двери и встал там, спиной к Эмме.

— Были времена, — сказал он в полумрак, — когда в этом доме повсюду слышался шум, разговоры, смех. — Оглянувшись на нее, он продолжил: — Моей заветной мечтой было, чтобы Шеридан-холл стал моим. Это стало навязчивой идеей. Я, бывало, лежал по ночам в постели и пытался представить гордость, которую испытал бы, чувство собственной значимости, захватывающее ощущение принадлежности чему-то…