Она вошла в воду прямо в одежде. Вода была теплой и приятной. Фьямма чувствовала себя так, словно ей снова было пятнадцать лет. Ей хотелось плавать, нырять и просто лежать на воде, наслаждаясь полной свободой. Выйдя на берег, она разделась, избавившись вместе с одеждой от предрассудков, навязанных мнений, лживых улыбок и семейных преданий. Несколько часов она медитировала обнаженной, в позе лотоса, под убаюкивающий шум моря. Ей казалось, что она наполняется светом, идущим из самой сути ее существа, где тлел слабый огонек надежды, и начинает парить над песком.
Она никогда не вышла бы из состояния блаженной левитации, если бы на плечо ей не опустилась рука Давида Пьедры. Он вернул ее на землю, а потом снял с себя рубашку и надел на Фьямму, прикрыв ее наготу. Он прождал ее дома весь вечер — знал, как важен для нее этот день: она так хотела закончить работу! Потом, спохватившись, что уже полночь, а она так и не появилась, он в тревоге бросился на улицу Хакарандас, где была консультация Фьяммы. Он пришел туда впервые — знал, что Фьямма не любит, когда вторгаются в ее пространство. Дверь была распахнута настежь, по полу были разбросаны бумаги, сломанные кассеты, распотрошенные магнитофоны. При виде этого хаоса Давид еще больше встревожился. Сначала он подумал, что в кабинете Фьяммы побывали воры, но потом услышал странные звуки, прошел в следующую комнату и увидел там женщину, одетую в военную форму, — совершенно одна, почти в полной темноте она несла какую-то чушь о революции. И тогда он понял, что речь действительно идет о воровстве, но не о материальном, а о духовном: эта женщина крала время Фьяммы. И та не выдержала и сбежала. Он искал ее по всем любимым Фьяммой уголкам, пока наконец, обойдя всю гавань, не решил пойти туда, куда ноги приведут его сами. И нашел любимую там, где меньше всего ожидал найти.
Он долго наблюдал за ней, но, видя, что Фьямма слишком погружена в себя, решился вывести ее из этого состояния и положил руку ей на плечо. Фьямма очень изменилась. От нее исходил покой. Зеленые глаза сияли глубоким светом. Давид обнял ее и почувствовал, как потянулось к нему ее наконец-то снова ставшее податливым и мягким тело. После разрыва с мужем она ни разу не была такой. Впервые за много месяцев она снова принадлежала Давиду телом и душой.
Давид не захотел нарушать очарование ночи и, обняв Фьямму, осторожно, словно она была из стекла, повел ее к машине. Когда они доехали до фиолетового дома и вышли, он взял Фьямму на руки. Она обняла его за шею, и они начали подниматься наверх по бесконечной лестнице. А когда наконец добрались до спальни, руки Фьяммы отпустили шею Давида и без-жизненно упали — она уснула глубоким сном. Давид уложил ее в постель укрыл и поцеловал. С той ночи, которую Фьямма провела в постели Давида под звездным небом, прошло пять месяцев.
На следующее утро Фьямма проснулась бодрая, веселая и помолодевшая. Ей казалось, что с ее плеч свалился веками копившийся груз. Решение бросить работу открывало ей новые горизонты. Ей было ради чего жить. У нее была мечта.
Она почувствовала желание и голод. И то и другое сразу. Она сладко потянулась, и из ее спутанных волос выпала маленькая зеленая ракушка, которая запуталась в черных сетях ее локонов накануне, во время ночного купания. Она сразу вспомнила о Мартине, но отогнала воспоминание — не хотела, чтобы малейшая тень омрачила ее радость.
Давид приготовил ей на завтрак огромное блюдо тропических фруктов. Перед этим он принял душ и появился в дверях свежий, в пушистом халате, благоухающий сандаловым деревом и спелой гуайявой. В руках он держал поднос, вокруг которого порхала, радуясь возвращению Фьяммы, счастливая Аппассионата. Сегодня Давид показался Фьямме особенно красивым. Она с жадностью глотала кусочки папайи, дыни, арбуза и гуайявы. Потом принялась за сочное манго, вся перепачкавшись соком. Обсосала всю косточку, не оставив ни капли душистой влаги. Когда-то в детстве Фьямма высушивала манговые косточки на солнце, а потом рисовала на них глаза, нос, рот и разноцветные волосы. У нее были десятки "кукол-косточек". Она играла с ними во дворе, пока старшие сестры были в школе. Ей нравилось забираться на манговое дерево и подражать пению птиц, чтобы мать думала, что это они с нею разговаривают.
Пока Фьямма завтракала, мысли ее перескакивали с прошлого на будущее, не задерживаясь на настоящем. Она подумала, что следовало бы известить секретаршу, что она не придет, но потом послушалась голоса лени: если уж быть безответственной, то во всем. Никому она звонить не будет. Пусть ждут в приемной, пока не надоест.
Давид зачарованно смотрел на нее. Ему казалось, что он ни разу не видел Фьямму такой: по-детски непосредственной, разрумянившейся от возбуждения. От нее исходила заразительная, сумасшедшая веселость. Давид не мог больше сдерживаться. И она снова была податливой, нежной, влюбленной. В тот день она праздновала свое освобождение.
Фьямма решила переехать к Давиду, уверенная, что в новом доме ей будет легче начать новую жизнь. Ей понадобилось несколько недель, чтобы подготовиться к переезду. Все, что она захотела взять с собой, уместилось в небольшой чемодан, да еще в самой глубине сердца она уносила боль, связанную с этим местом. Церемония прощания была грустной и торжественной: Фьямма укутывала белыми простынями кресла, диваны, скульптуры, столы, фотографии, вазы, картины, лампы и прочее. Можно было подумать, что она собирается в долгое путешествие и сама не знает, когда вернется. Она заклеила черной бумагой окна, чтобы солнечный свет не проникал внутрь, задернула шторы, свернула ковры. Потом поднялась на чердак, где хранились ее собственные воспоминания и вос-поминания ее мужа, и наткнулась там на деревянный ящик, в котором Мартин хранил свои раковины. Она не смогла удержаться и открыла его. И сердце ее едва не разорвалось — Фьямма не подозревала, как далека она еще от исцеления. В ящике, покрытые толстым слоем пыли, лежали самые красивые раковины, которые они собрали в те дни, когда их любовь только начиналась. С каждой раковиной была связана своя, дорогая сердцу история. Фьямма пролила над ними последние слезы, что у нее еще оставались. Слезы вытекли, словно реки из глубин ее души, переполнили ящик, раковины всплыли, и соленая влага начала медленно кружить их. И тогда Фьямма поднялась и быстро сбежала по ступеням вниз. Она больше никогда не переступит порога этого дома. В этих стенах живет прошлое, которое приносит ей только страдание, а она хочет радоваться жизни. Закрыв за собой дверь, Фьямма наклонилась, чтобы подсунуть под нее ключ — наверное, хотела таким образом лишить себя возможности войти, если вдруг когда-нибудь ей этого захочется, но потом передумала: она бросит ключ в море на том самом пляже, где они с Мартином встретились и полюбили друг друга. Путь утонет, и пусть утонут вместе с ним все воспоминания. Она решила сделать это сейчас же, чтобы потом еще раз не передумать.
Фьямма шагала к пляжу, сжимая в кулаке единственный ключ от своего дома. Она понимала: то, что она собирается сделать, не эксцентричная выходка: это акт отречения. Бросив ключ в море, она уже никогда не вернется к прежней жизни.
Дойдя до кромки воды, она прислушалась, но не услышала привычного шума волн: море было удивительно спокойным и молчаливым. Оно не захотело петь для нее. И тогда, размахнувшись, Фьямма со всей силой бросила в море маленький бронзовый ключ, и он, упав в воду, как золотая капля, погрузился в глубину.
Следующие несколько дней они обдумывали, что будут делать дальше. Давиду пришла в голову блестящая мысль: отправиться на три месяца в Индию. Фьямма с восторгом его поддержала. Ее всегда притягивала эта страна. Побывать там было ее детской мечтой. Ей давно хотелось прикоснуться к этой древнейшей цивилизации с ее удивительными религиями и ритуалами. Ее все там восхищало: яркие сари, искусство народных умельцев, ароматические масла и специи, ткани и краски, архитектура, легенды о богах, тантрические культы. Но больше всего ее приводила в восторг мысль поехать в Каджурахо и посетить храмы любви. Она много лет мечтала о таком путешествии, но ей не хватало времени: она понимала, что Индия — это страна, которую нужно постигать медленно.