— И что же с ней стало?

— Ее убили. Долгое время считалось, что Святую побили камнями, но недавно выяснилось, что она умерла во время изнасилования.

— Откуда это известно?

— В такой глухой ночной час, Аркадиус, я, кажется, могу позволить себе быть откровенным. — Ювелир огляделся и понизил голос, словно их могли подслушивать. — Я принадлежу к Арс Амантис.

— Ты хочешь сказать, что Арс Амантис до сих пор существуют?

— Конечно, орден уже не тот, что прежде. Печально осознавать, однако наше братство, как и все вокруг, подвержено влиянию времени. Среди нас есть люди недостойные, но наши принципы не позволяют от них избавиться.

Аркадиус весь обратился в слух.

— Где их искать?

— Среди толпы.

— Поразительно!

— И тем не менее это правда. Ты удивился бы, узнав, какие разные люди состоят в ордене. Нас по-прежнему объединяет любовь к искусству; в этом смысле мы действительно братья. Но зависть и ненависть разъедают орден изнутри. Потому для нас так важно вернуться к истокам. Отыскать тело и саркофаг Святой и узнать ее тайну. Говорят, она может исцелять даже после смерти.

— Тело могли похитить для продажи, — предположил Аркадиус. — В конце концов, это реликвия. Трафик мощей существует до сих пор.

— Тебе что-нибудь известно?

— В моем кругу постоянно циркулируют слухи о какой-нибудь дароносице или костях святого.

Ювелир посмотрел на старого приятеля другими глазами. Антиквар мог оказаться полезен.

— Ты должен пойти со мной на наше следующее собрание, — решил ювелир. — Я скажу, что ты один из наших; брат из южной провинции. Что скажешь?

Аркадиус с радостью согласился. О большем нельзя было и мечтать. Уж теперь-то он сумеет помочь Maзарин.

— Я непременно приду.

— Тебе понадобится плащ. Впрочем, в этом вопросе можно положиться на мою жену; ты бы видел, как она вышивает. Предоставь это мне, дружище.

45

О Саре уже давно не было вестей. Пакт о ненападении, которому они с Кадисом следовали все эти годы, запрещал докучать друг другу, однако на этот раз молчание жены непростительно затянулось, и художник забеспокоился — уж не случилось ли с ней чего?

Он позвонил Энни в Нью-Йорк, и та несказанно удивилась, узнав, что Сара до сих пор не появилась и Париже. Нет. Энни понятия не имела, где ее искать. Мобильный Сары не отвечал, почтовый ящик был переполнен. Никто о ней ничего не слышал.

Уловив тревогу Кадиса, Энни попыталась его успокоить, заявив, что Сара не раз высказывала желание на время исчезнуть. Наверняка живет сейчас в каком-нибудь забытом богом племени и готовит очередной сногсшибательный репортаж.

— Не беспокойся, Кадис. Я уверена, с ней все в полном порядке. Нам, женщинам, иногда бывает полезно сменить обстановку. Между прочим, это ты ее довел... Бесстыдник!

— Энни, если что-нибудь узнаешь, сразу звони мне; только, пожалуйста, не говори Саре, что я ее разыскивал.

— Я не знаю, что там у вас происходит, да и не хочу знать, но позволь сказать тебе одну вещь: в любом случае разводиться вам не стоит — вы слишком много пережили вместе.

Кадис не стал пускаться в объяснения — все равно Энни его не поймет. Теперь, когда Сары не было рядом и он обрел полную свободу, ему хотелось одного: каждый вечер, словно влюбленному юнцу, бегать на свидания с девушкой, вернувшей его к жизни. Платоническая любовь, какой еще не видел свет! Он не узнавал самого себя.

Наблюдая, как Кадис пытается пририсовать своей модели ноги, Мазарин не выдержала и расхохоталась.

— Брось. Дай, я попробую. Ноги твое слабое место. История с той цыганкой слишком глубоко тебя травмировала.

— Возможно, я действительно не могу рисовать ноги... Зато я могу их ласкать.

— Что правда, то правда.

Кадис поднес к ступне своей ученицы самую тонкую кисточку и принялся щекотать ее между пальцев.

— Почему ты не захотела встретиться вчера вечером, малышка?

Ласки мешали девушке сосредоточиться.

— У меня была...

— Что было?

Кисть ласкала и дразнила.

— Ответь мне, Мазарин.

Кунья кисточка была такой мягкой... Мазарин никак не могла собраться с мыслями.

— ...одна встреча.

— С ним?

— Возможно.

Кадис резко убрал кисть, и девушка поняла, что он рассержен.

— Зачем ты это делаешь, Мазарин?— Я нужна тебе лишь для того, чтобы писать. А ему...

— Для секса?

— Об этом... я говорить не буду.

— Даже не думай. Ты моя.

— Могла бы стать твоей, но ты не хочешь.

— Ты еще не знаешь, на что я способен.

— Ты мне угрожаешь?

— Я люблю тебя. Пожалуйста, Мазарин...

— Не думай, что я буду ждать вечно.

— Я не могу запретить тебе встречаться с другим, но от одной мысли, что он тебя обнимает, во мне все кипит от ярости. Не надо разжигать во мне ревность.

— А как быть со мной? По-твоему, я не ревную?

— Оставим это. Такой разговор добром не кончится.

— Снова пытаешься разделить два мира? Ладно, профессор. Предупреждаю. Сегодня... мы опять никуда не пойдем.

— Разумеется, нет. Ты останешься здесь и закончишь эти полотна. — Он указал на расстеленные на полу холсты.

— И не подумаю.

Кадис стушевался перед внезапным бунтом своей ученицы. Ему хотелось сорвать с нее одежду и овладеть ею прямо на холстах; позабыть о страхах, вновь стать тем, кем он был когда-то.

— Ты не пойдешь к нему.

— Обязательно пойду. — Начав дразнить наставника, Мазарин все больше входила во вкус. — Он меня любит, ясно? По-настоящему.

— Я тоже тебя люблю, Мазарин. Разве ты не видишь?

— Так докажи это.

— Секс — это еще не все. Загляни ко мне в душу. Разве ты не видишь, что я чувствую? Ты не виновата, малышка, меня непросто понять. В твоем возрасте любовь понимают по-другому.

— Любовь не зависит от возраста, Кадис. Меняются только внешние атрибуты, а не чувства. Все то же самое: ревность, надежды, желание обладать… Неужели ты чувствуешь иначе лишь потому, что дольше меня живешь на свете?

— Я уже прожил свою жизнь.

— Неправда. Все еще может измениться, стоит только захотеть. Но ты не хочешь. Ты позволил себе состариться. Физическая немощь тут ни при чем. Хотя что толку говорить, все равно ты меня не слышишь.

— Ты просто не знаешь, каково это. Глядя на себя в зеркало, ты видишь прекрасное юное лицо.

— А тебе не приходило в голову, что твоя седина кажется мне красивой? Мое мнение не считается? Для любви внешность не так уж важна. Иногда мне с трудом верится, что ты художник.

— Мы никогда не договоримся, Мазарин.

— Пока я тебя не знала, ты был моим героем. Теперь, когда стало ясно, каков ты на самом деле, я не знаю, как к тебе относиться. Мне жаль сбрасывать тебя с пьедестала. Возможно, все дело именно в этом. Я полюбила не человека, а придуманный образ. Знаешь, почему мы зашли в тупик? Потому что наша страсть не находит выхода.

— Здесь ты точно ошибаешься, малышка. — Кадис раскинул руки, демонстрируя завешанные холстами стены. — У нас получаются шедевры.

— Ты хочешь сказать, что, как только будет закончена последняя картина, мы упадем друг к другу в объятия?

— Сначала все просто чудесно; вспыхивает огонь, трещат сухие поленья, искры весело скачут, языки пламени ползут все выше... И вот уже разгорается грандиозный, необоримый, пожирающий все на своем пути пожар. Но проходят годы, и начинается рутина; сырые дрова не хотят гореть, искры не скачут, пламя не греет... На смену страсти приходит здравый смысл. — Мазарин слушала, опустив голову. Ей хотелось сказать, что с ней все будет не так, что она станет каждый день изобретать новые услады, но девушка знала — учитель ей не поверит. — Инстинкт сменяется философией, крики страсти — долгими разговорами, любовное томление — обменом новостями... Сейчас ты трепещешь, словно птичка, стоит мне коснуться тебя кончиком кисти. Твоя страсть рождает ответную страсть во мне, темную, непонятную, полную тревог и угрызений... А потом она выплескивается на холст. Душа и кисть, секс и цвет...Слившиеся намертво. — Кадис положил руку на затылок Мазарин, притянул девушку к себе и поцеловал в лоб. — Ты этого не знаешь, малышка, потому ты пока не знаешь жизни.