— Неужели у тебя не связано никаких воспоминаний с этим праздником? Я своими очень дорожу. Это то немногое, что связывает меня с детством.

— Послушай... — Мазарин поспешила сменить тему. — Я побуду здесь.

— Здесь? В Люксембургском саду? Ты же шла домой!

— Приятно было побеседовать. До свидания, Паскаль. Счастливого Рождества.

— Постой. Можно я тебе позвоню?

В конце концов они обменялись телефонами и договорились поужинать вместе в один из праздничных дней.

Девушка уселась на скамейку, а Паскаль нехотя побрел прочь, поминутно оглядываясь. Ему не хотелось оставлять Мазарин одну, но еще меньше хотелось ей наскучить. Его новая знакомая уже успела погрузиться в свой собственный мир, и ее взгляд снова наполнился грустью.

Проводив Паскаля взглядом, Мазарин принялась наблюдать за воробьями, доверчиво слетавшимися к замерзшему фонтану. В центре композиции дрожали от холода скульптуры Давида и Голиафа. Голые ветки деревьев навевали тоску. Сад, в летние дни полный студентов, грызущих гранит науки и закусывающих багетами, теперь был совершенно пуст. Пуст, как ее душа.

Мазарин думала о Паскале. Почему она не позволила ему остаться, ведь он казался таким милым? Что мешает ей сходиться с людьми? За что она так жестоко себя наказывает?

На пороге дома девушку ждал сверток с пышным бантом и открытка с Санта-Клаусом. Когда Мазарин перевернула пакет, изнутри послышался механический голос, напевавший рождественскую песенку. Это было приглашение от Аркадиуса; антиквар звал свою подопечную отметить Рождество у него в лавке. Идти Мазарин не хотелось. Наверху ее ждала Сиенна.

29

Дзинь... дзинь... дзинь... Телефон Мазарин отчаянно заливался, но она не собиралась отвечать. Она была в лучшем месте на земле, в своем убежище, в своем святилище, и не важно, что об этом могли подумать другие.

Наедине с собой девушка врачевала свежие раны, зашивала их тонкими, ненадежными нитями. Она реставрировала себя, как старинное полотно, искалеченное вандалами и временем, накладывая компрессы, заделывала дыры, подшивала края, поправляла цвета.

Нет, она не была безумна, определенно не была. Причиной всему было одиночество, детские страхи и тоска по родительской любви.

Дзинь... дзинь... дзинь... — не сдавался телефон.

Одинокая, разбитая, ненавидящая саму себя, измученная безуспешными поисками любви, не приносившими ничего, кроме смертельной усталости. Любовь... Внезапный приступ иссушающей, удушливой жажды. Немыслимый голод, терзающий не желудок, а душу.

Лицо Кадиса и белый снег. Ее нагота, ее стыд. Вечный огонь... Зажженный в честь Неизвестного Солдата, до которого никому дела нет. Лучше вообще ничего не помнить. Ни лиц, ни событий. Не иметь тела. Ни к чему не прикасаться, ничего не видеть, ничего не слышать... Умереть не родившись. Нет, лучше родиться мертвой. Призрачное существование. Жизнь без жизни.

Дзинь... дзинь... дзинь... Почему бы всем не оставить ее в покое?

Пришлось вылезти из шкафа и ответить на звонок.

— Мазарин? Это Паскаль. Помнишь? Мы познакомились сегодня вечером.

— Чего ты хочешь?

— Повидаться с тобой. У меня для тебя кое-что есть.

— Мне не нужны подарки.

— Это не подарок.

— Правда?.. А что же это?

— Увидишь.

— Уже поздно.

— Отказа я не приму.

— Оставь меня в покое.

— На самом деле ты вовсе не хочешь, чтобы тебя оставили в покое, Мазарин. Это способ защиты, что- то вроде щита. Твои слова не отражаются у тебя в глазах. А глаза, как известно, зеркало нашей души.

— Что ты знаешь о душе?

— Многое. Мы с тобой очень похожи.

— Ты меня не знаешь.

— Я — нет. А моя душа — да.

— Ты говоришь как всезнайка.

— Откуда в тебе столько злобы? Тебе, наверное, больно? — Голос Паскаля потеплел. — Я не причиню тебе зла. Мне можно доверять.

Мазарин хотела повесить трубку, но что-то ее останавливало. Девушке приходилось ожесточенно бороться с собой, чтобы не оттолкнуть протянутую руку. Она поглядела на Святую, безмолвно прося у сестры совета. Мазарин хотелось, чтобы кто-нибудь убедил ее принять предложение. Поколебавшись еще немного, она выдавила из себя согласие встретиться.

Паскаль предложил встретиться через полчаса в кафе "Ла-Палетт" на улице Сены.

Когда Мазарин пришла, Паскаль уже был на месте с букетом роз и сердечной улыбкой на губах. На безоблачном парижском небе сиял молодой месяц. Доносившийся из окон праздничный шум наполнял студеную ночь бесшабашным весельем.

Кафе оказалось закрытым по случаю сочельника, как и большинство заведений в округе.

Молодые люди направились к реке. По дороге ни один из них не проронил ни слова. Мазарин это вполне устраивало. Ей давно хотелось повстречать кого-нибудь, кто не станет заставлять ее ни говорить, ни слушать. Настоящего человека, который не притворяется живым, а правда живой. Незнакомца, который без всякой корысти — по крайней мере, ей хотелось в это верить — захочет быть рядом в такую бесприютную ночь. Это и был лучший подарок: дружба без условностей, родившаяся сама по себе, из случайной встречи.

Паскаль твердо решил не начинать разговор первым. Молодой человек был очарован новой знакомой, ее необычной красотой, хрупкостью и окружавшей ее тайной. Всем ее существом от босых ног до отрешенного взгляда. Эта девушка могла оказаться его потенциальной пациенткой. Значит, все дело было в интересном клиническом случае? Нет. Паскаль не собирался лгать самому себе. То, что с ним творилось, не укладывалось в привычные схемы. Паскаль немало читал и думал о любви с первого взгляда и в конце концов пришел к твердому убеждению: таковой не существует, просто людям свойственно принимать мимолетное увлечение за истинное чувство. Встреча на Елисейских Полях опровергла эту теорию. В своей практике Паскаль не раз сталкивался со сложными пациентами, но не испытывал ни к одному из них чувства, даже отдаленно напоминающие любовь. Угораздило же его по уши влюбиться, да еще в такую странную девушку.

Эта девушка создана для него, и он во что бы то ни стало должен был ее добиться.

"Никто не верит в любовь с первого взгляда, пока сам не влюбится", — думал Паскаль, любуясь тонким профилем Мазарин, ее подбородком, шеей... И ступнями.

Оба молчали, но слова уже теснились у них на губах, стремясь на волю. Первой не выдержала Мазарин.

— Холодно... — проговорила она. — Я замерзла.

Паскаль снял пальто и набросил на плечи девушке.

Поколебавшись, он обнял Мазарин. У нее не было сил вырываться.

— В каждом слове, которое мы произносим, заключена жизнь или смерть. Ты никогда об этом не задумывался? — спросила Мазарин.

— Нет, но ты права... — Паскаль мучительно подыскивал подходящее слово. — Огонь. Тебя согреет слово огонь?

Мазарин сосредоточилась, вообразила пылающий огонь и радостно кивнула. Они принялись играть и слова и перенеслись из зимнего Парижа в придуманный мир. Самые простые слова, например "стрекоза" или "лепесток", превращались в объемные образы, ласкали, словно кисть, щекотали, как перышко, приобретали вкус вина или меда... Совершив удивительное путешествие, молодые люди вернулись к сумрачному Пон-о-Дубль в нескольких шагах от дома Мазарин.

— Чем ты занимаешься, Паскаль?

— Слушаю.

— Кого?

— Людей.

— Не пугай меня. Ты что, священник? Только не говори, что посвятил себя спасению заблудших душ и специально разыскал меня, чтобы освободить от грехов. Это у тебя такая миссия? Признавайся...

— Нет.

— Так кто же ты?

— Знаешь, я надеюсь, что моя сущность не ограничивается профессией.

— Ладно, можешь не отвечать. Я сама угадаю.

Паскаль решил, что запираться бессмысленно.

— Я психиатр.

— Значит, ты живешь среди сумасшедших. — Мазарин скорчила забавную рожицу. — Тогда ты и сам немного сумасшедший.

— Все мы немного сумасшедшие, Мазарин. Таков закон жизни.