А вот про дочь Воробьёв ему ничего не сказал, хотя и знал.

Потому что, если из усыновления Антона Голицына тайны не делал никто и никогда, то правда о Ксении Митрофановой тщательно скрывалась вот уже столько лет! Не подумайте хорошего про старину Викентия – вовсе не из-за обещаний, данных покойной княгине, он держал язык за зубами, о нет! Кройтор в состоянии был заплатить за информацию столько, что обещания живо перестали бы иметь значение. Но никакие деньги не шли в сравнение с тем, что сделал бы с Воробьёвым Андрей Митрофанов, если бы правда вскрылась. Убил бы его зверски, это как минимум. Потому что Андрей Юрьевич, хоть Ксюша была ему и неродная, любил дочь до безумия, и ради неё готов был на всё. И если бы, не дай Бог, выяснилось, что на самом деле она – подкидыш, и что настоящая наследница Митрофановых родилась мёртвой – на репутацию Ксении было бы поставлено ещё одно пятно. И это не говоря о том, что она неминуемо отдалилась бы от отца, чувствовала бы себя ненужной, брошенной… Андрей Митрофанов допустить такого никак не мог, а потому ещё тогда, давным-давно, пообещал убить Викентия медленно и мучительно, если тот проболтается хотя бы одной живой душе. Вот почему Воробьёв сохранил правду в секрете.

Вот почему Матей Кройтор так и не узнал ничего о своей дочери.

"Он не должен её найти, – подумал Мишель, не сводя всё того же проницательного взгляда с чёрного дула револьвера. – Ещё одно потрясение её попросту убьёт, ей сейчас и так не до этого…"

– Даю вам целых пять секунд на то, чтобы сказать мне, кто эта девочка, – сказал Кройтор, обращаясь теперь уже к Дружинину. – Ну же, генерал-майор, вы-то наверняка знаете? Вы ведь были в курсе всех дел этой… женщины! Прошу вас, пять секунд, а потом я стреляю. Как думаете, Юлия простит вам смерть её сына?

– Даже и не думайте говорить, – хмуро сказал Мишель.

– Четыре…

– С чего вы взяли, что мне об этом известно?! – облизнув пересохшие губы, воскликнул Дружинин. Слишком поспешно, даже Адриан понял, что он лжёт.

– Три…

– Послушайте, полковник, вы совершаете ошибку! Вы хотя бы представляете, какие последствия…

– Две…

"Что ж, или я его, или он меня", – подумал Мишель и тщательно прицелился прямо в сердце. Никогда прежде он не был так спокоен, ощущая себя на прицеле, никогда прежде не испытывал он такой решимости, целясь в человека сам. Либо последние светлые чувства и впрямь умерли в его душе, либо… либо что-то ещё. Сам он для себя это безразличие не мог оправдать ничем. Вообще ничем.

Вот только выстрел, увы, раздался прежде, чем Мишель успел спустить курок. Кройтор так и не завершил свой обратный отчёт, и это, наверное, было нечестно. Но такова уж наша жизнь – нечестная и несправедливая, с этим уж ничего не поделаешь.

Сергей Авдеев во все глаза смотрел на некрасивую, худую женщину, разводящую какой-то медицинский раствор с таким сосредоточенным видом, словно от качества выполненной работы зависела вся её жизнь. Смотрел и не понимал – что она делает, и для чего.

– Послушайте, Марина Васильевна… – от волнения он перепутал отчество, но госпожа Воробьёва его тотчас же поправила:

– Викторовна, молодой человек. Марина Викторовна, прошу запомнить!

– Да-да, Марина Викторовна, простите! Я вас уверяю, мне не нужно никакое промывание желудка, со мной всё в порядке!

– Так вы тоже доктор, господин Авдеев? – эта отвратительная женщина сделала вид, что приятно удивилась такому факту. – Как прекрасно! Должно быть, это наша Саша привила вам интерес к медицине!

– И вовсе я не доктор, но я уверяю вас, что вовсе не обязательно…

– А если не доктор, то, будьте добры, закройте рот! – сурово произнесла Воробьёва.

– Что? Да как вы со мной разговариваете?!

– Как вы того заслуживаете, это несомненно, – она устало вздохнула и обернулась. – Послушайте, Авдеев, мне наплевать, что вы граф, и на желания ваши мне тоже наплевать. Согласна, процедура неприятная и, может, местами унизительная, но ничего не поделаешь! Раньше надо было думать, до того, как глотали таблетки горстями!

– Викентий Иннокентьевич меня уже осмотрел, со мной всё в порядке, в порядке!

– Я вижу, иначе вы не визжали бы, точно недобитый поросёнок, – как обычно грубая и резкая, ответила Марина, но губы её чуть искривились в улыбке. – Лягте на живот, Сергей Константинович, будьте любезны!

– Что?! Я не позволю вам, вы слышите!

– Послушайте, милый мой мальчик, вы ещё покомандуйте мне тут, в моей же больнице! Закрывайте рот и поворачивайтесь, я не собираюсь ждать вас вечно.

– Марина Викторовна, я вас умоляю, не нужно! Со мной всё в порядке, я клянусь вам! Спросите Викентия Иннокентьевича…

– Викентия Иннокентьевича я непременно спрошу. Как только он вернётся. Завтра утром. А сейчас…

– Господи, нет! – застонал Авдеев. – Вы не понимаете! У нас с ним был уговор! Я абсолютно здоров, я клянусь вам!

– Ничего не знаю, Сергей Константинович. Ничего не знаю и не желаю слушать ни о каких уговорах! Не знаю, что насчёт моего мужа, но я с вами точно ни о чём не договаривалась. А от промывания желудка хуже не будет, уж поверьте моему врачебному опыту. Сами удивитесь, какое облегчение испытаете потом, хе-хе, – тут она не сдержалась и рассмеялась злорадно, и от этого её смеха у Сергея Авдеева мурашки побежали по всему телу.

Он поджал колени и отодвинулся к стене, как можно дальше, с ужасом глядя на это чудовище в белом больничном халате. Увы, не все доктора оказались такими же ласковыми и заботливыми, как его Сашенька, его милый добрый ангел.

– Я долго буду ждать? – полюбопытствовала Воробьёва.

– Позовите сюда мою мать! Она объяснит вам! – не унимался Сергей.

– Авдеев, сколько вам лет? В таком возрасте как-то стыдно, право, прятаться за материнской юбкой! Не пора ли самому научиться говорить за себя?

– Да как вы смеете?! – возмутился он. Может, внешне Серёжа никогда своей надменности и не демонстрировал, но в глубине души он прекрасно помнил, что он граф, дворянин. И эта сушёная вобла не имела ни малейшего права так с ним разговаривать!

– Ладно, так я и думала, что миром дело не решить, – устало вздохнув, объявила Воробьёва. И, подойдя к двери, окликнула негромко: – Ребята…?

Ребят было аж трое, это Марина решила перестраховаться лишний раз, учитывая Авдеевские немалые габариты. Парень, при полнейшем отсутствии спортивности, был довольно широк в плечах, так что двое могли бы с ним и не справиться. А Марина Викторовна хотела быть уверенной, что её маленькая месть пройдёт на ура. Плевать она хотела на Викентия, и уж тем более на его уговор с этим сопляком! С Викентия, впрочем, спрос невелик – продажная душонка, горбатого могила исправит! А вот парня следовало бы проучить, чтобы знал.

Вряд ли от этого что-то изменится, и уж точно от такой унизительной процедуры Авдеев не поумнеет, но Марина Викторовна прямо-таки жаждала успокоить свою душу. А ещё она была страшно зла на него, и мечтала отыграться за все авдеевские грешки. И не было для неё зрелища слаще, чем его испуганная побледневшая физиономия, когда он брыкался и кричал, как девчонка, пока крепкие руки санитаров сжимали его запястья и щиколотки.

– Авдеев, лучше расслабьтесь, – пряча улыбку, произнесла Марина. – Тогда, обещаю, будет не так больно.

Его крики, раздававшиеся по всей больнице, разбудили бы даже покойника, что уж говорить об офицере Владимирцеве, который был скорее жив, чем мёртв. Он открыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света лампы, бьющей в лицо.

– Я сейчас уберу, – чей-то голос над его головой, незнакомый, женский. Мелькнули белые полы халата, светлые волосы. Должно быть, Вера. Вторая медсестра, которая раньше приходила к нему, до того, как её сменила Александра… Саша… Сашенька…

Владимирцев улыбнулся против воли и вновь открыл глаза, когда Вера погасила лампу и включила торшер, что стоял на столе.