«Воробей» к сроку пришел в соседний город. У Гулликсена были там свои дела, и он сразу сошел на берег, жена его тоже надела шубку, но, поскольку муж уже все равно ушел, переменила намерение и осталась на борту. И очень долго просидела с капитаном в приборной.

— Перед тобой мне нечего изображать, Абель, — сказала она, — я взошла на борт твоего корабля с новым мужем.

— Желаю счастья! — сказал он.

— Само собой — желаю счастья. Ты только подумай, я получила письмо от Рибера Карлсена, и он тоже пишет: «Желаю счастья!» Он уже второй раз желает мне счастья.

— А, это тот, что читает проповеди в церкви. Я, помнится, слышал что-то такое про искупление.

— Абель, не говори так. Рибер Карлсен действительно очень известный и действительно большой человек. Меня чрезвычайно обрадовало его письмо, он такой доброжелательный и такой серьезный, у меня даже возникло такое чувство, будто я получила поддержку или будто я теперь не совсем одинока. Но, как я понимаю, он тревожится за мое вечное блаженство и тому подобное.

— Это ты-то одинокая! Ты, которая может опереться на столь могущественного и богатого человека, как Гулликсен?

— Я не уверена, что ты говоришь именно о том. Но чтобы без обиняков: я не могла жить без денег на булавки. Вот почему я так поступила. Ради денег я многое могу вытерпеть.

Абель задумался над ее словами, потом сказал:

— Тебе требуются деньги на булавки для многих нужд.

— Вот именно! — воскликнула она и подхватила тему: — Вот теперь ты умница! Именно это я всегда и говорила: мне нужны деньги для многих нужд. Я не могу оставаться без средств. Но мужчины разве это понимают?

— Нет, не понимают! Нам не нужен красный лак для ногтей и черная тушь для ресниц.

— Вот-вот! А ты предпочел бы видеть меня с косой во всю спину, и это теперь, когда все женщины ходят стриженые.

— Дай мне как следует насмотреться на тебя. Ты сегодня так мало накрашена — просто чудо, — сказал он, зажигая верхний свет.

— Да, и очень может быть, что я сделала это специально, поскольку собиралась побывать на твоем корабле.

— Ну-ну! Навряд ли это предназначалось штурману либо мне.

— Послушай, Абель, может, тебе тоже надо жениться?

— Да, вообще-то пора бы обзавестись человеком, который возьмет на себя дойку, уход за курами и штопанье дыр в моем хозяйстве.

— Нет, я серьезно.

— Я ведь был женат.

— Но бестолково. Нет, Абель, тебе полагалось бы жениться на мне.

— Верно. Но у тебя я не имел никаких шансов.

— Не имел.

— А кроме того, даже получи я тебя, все равно я бы потом снова тебя потерял.

— Да, если б ты не сумел меня удержать.

— Удержать тебя — чем же? Тебя не удержишь. Ты ведь все равно что электрический свет. Это свет, который создан только для глаз, для зрения. Может, в нем и есть немного тепла, но не столько, сколько в печке.

— Ну, конечно, не как в печке, но все-таки. Я уж и то пытаюсь на свой лад сделать так, чтоб меня удержали, — тихо добавила она. — Ты обратил внимание, что, когда мы раньше были вместе, я хочу сказать, вместе с Клеменсом, я никогда не называла его по имени?

— В ресторане? Да, я помню.

— Ни единого разу. Я ему просто говорила «ты» и могла обходиться без имени. Я приберегала имя для моего нового мужа, у них одинаковые имена, обоих звать Вильям. Тогда он, правда, еще не был моим мужем, но я приберегала это имя для него. Мне казалось, что я должна это сделать, хотя бы это.

Абель вдруг сильно покраснел, но принял равнодушный вид.

— Должен сказать, что с твоей стороны это было очень благородно.

Ольга, вспыхивая:

— Ах, Абель, как мило, что ты так говоришь. Нет на свете другого человека, который сумел бы оценить это по достоинству.

— Да, да, очень благородно. Но если мне дозволено будет сказать, это не… я хочу сказать, в этом действительно есть нежность, но нет другого, это — не печное тепло.

Ольга, вздыхая:

— Я и ради другого немало потрудилась…

Молчание.

Он видит на ее запястье браслет, узнает его. На Ольгиной руке мало колец, она равнодушна к украшениям. И вдруг ему делается жаль ее, ведь это та самая Ольга, в которую он когда-то был так влюблен, которую так боготворил, единственная на всю школу, на весь город, на весь мир. Он кладет свою руку поверх Ольгиной.

— Ты чего?

— Ничего. — И он отдергивает свою руку.

— Нет, что это было, Абель?

— Ничего, просто какое-то мгновение я думал о том, что должен забыть.

— Ах, ты про наше детство! Ты такой непохожий на обычного Абеля, краснеешь, делаешься красивый, ты даже говоришь по-другому. Совсем непохожий.

Она перегибается через стол и соскребает пятнышко с отворота его куртки, затем, послюнив палец, стирает следы пятна.

Да, нежность в ней есть.

Абель:

— Секундой раньше я уже готов был сказать: бедная Ольга. Это вполне отвечало моим мыслям о тебе. Но хорошо, что я этого не сказал.

Она молчит.

— Потому что тебя незачем жалеть. Так ведь? Ты получила то, чего хотела.

— Ну конечно получила. Нам превосходно живется друг с другом, и не думай, пожалуйста, ничего другого. Он такой на диво энергичный и умный, отец его совсем недавно отошел от дел, а уж по отношению ко мне он просто безупречен. Нет, нет, никто не может сказать, что я сделала плохой выбор. Уж не подумал ли ты, что я раскаиваюсь? Ведь мы знакомы с ним целую вечность, еще когда я была замужем за другим, словом, я прекрасно знала, что делаю. И у тебя нет оснований говорить «бедная Ольга».

— Тпру! — сказал он, словно осаживая норовистую лошадь.

Ольга:

— Расскажи мне лучше про то, как блестяще тебе живется.

— Я? Это почему же? Мне живется вовсе не блестяще.

— Да ну?

— Но я поступаю так же, как и ты, я мирюсь.

— Ведь у тебя прекрасная должность, ты наконец кем-то стал — мне кажется, это так здорово, что ты поднялся в жизни. Раньше я тебя жалела. Не сердись, пожалуйста, но я просила Гулликсена взять тебя в лавку.

Абель, смеясь:

— Надеюсь, что все-таки не просила.

— Нет, просила. Ты на меня сердишься?

— Ну и что он ответил?

— Вот уж не помню. Во всяком случае, ничего у меня не вышло.

— Я в ту пору был ему немного должен.

— Да.

— Ты говоришь «да». Ты знала об этом?

— Я хочу сказать, что, уж наверно, был должен, немного должен. Мне он ничего об этом не говорил.

— Значит, вот что ты сделала, Ольга, ты попросила у него места для меня.

— Согласись, что тогда на тебя просто жалость брала смотреть.

— Тогда мне было очень хорошо. Куда лучше, чем теперь.

— Ну и глупо. Скоро ты, должно быть, перейдешь на большой корабль, и вот тут-то я поеду с тобой путешествовать. К твоим неграм, понимаешь? Ты, верно, и думать забыл, что в свое время я хотела бежать с тобой.

Буфетчица приходит и докладывает, что стол для ужина накрыт.

— Да, спасибо. Но нельзя ли немножко подождать, мой муж еще не вернулся из города…

— Он вернулся.

— О! — восклицает Ольга и бросается прочь.

Днем позже, на обратном пути, Ольга все время не отходила от мужа. Казалось, будто он не желает, чтобы она проводила время с кем-нибудь другим. Но перед тем как сойти на берег, пока Гулликсен вел расчеты с буфетчицей, она улучила возможность сказать Абелю «до свидания» с глазу на глаз. Ей было так радостно снова повидать его именно теперь, когда он пошел в гору. Она желает ему всего самого доброго. Она часто о нем думает.

Они стояли близко друг к другу и говорили вполголоса.

Вдруг она спросила:

— На тебе и вчера был тот же самый воротничок?

— Как ты догадалась?

— На нем есть пятнышко, наверно, от угольной пыли. Но это не имеет значения. Главное, что ты теперь капитан. Да-да, а теперь мне пора на берег. До свидания, Абель! Благословенная получилась прогулка с тобой и Лоллой, прекрасная погода, на море полный штиль, и белые чайки сопровождали нас туда и обратно. А ночью я спала, как убитая. Это все морской воздух! Я охотно повторила бы эту прогулку…