Он спросил ее про мужа.

— Спасибо, ему живется хорошо, он живет в городе, который называется Понта Дельгада. Вы там не бывали?

— Нет, я никогда не бывал на Азорах.

— Там все само растет, даже кофе и сахар и все остальное. Наверно, там и вправду хорошо.

— А домой он не собирается?

— Ну почему же, он пишет, что очень скоро приедет. Но вообще ему хорошо, он учит португальский язык и уже не отличается от тамошних людей. Работает он в гавани.

— А как вы сами, вам хорошо в этом домике на берегу?

— Да, спасибо, — отвечает она.

Она так признательна и добросердечна, и отошла от суеты, и уже не помнит про выходки своего мужа, и не думает о дурном.

Когда-то она тоже была молода, но теперь отупела.

XVIII

Буфетчица принялась доказывать капитану, что ему нужна новая форма. Самая мрачная часть зимы уже осталась позади, так что лучше не терять времени — скоро Пасха, когда всем понадобятся обновки.

Капитан снисходительно усмехнулся. Его теперешняя форма достаточно хороша для молоковоза.

Да, но ему нужно иметь еще одну, на смену, так сказать, парадную.

— Нет.

До чего она приставучая, эта Лолла, со своими выдумками. На какие шиши ему справлять себе новую форму, когда он, во-первых, должен помогать Алексу выплачивать ссуду за дом, а во-вторых, каждый месяц немножко откладывать для себя.

Вообще-то Алексу не так уж позарез нужна его помощь, он и сам получал жалованье и поигрывал в карты и вообще процветал.

— Нет, не надо, — каждый раз говорил он капитану, — у меня неплохое жалованье, я плачу себе да плачу.

— Но у тебя много детей, а если я буду помогать, ты выплатишь быстрее.

— А куда торопиться-то? — спрашивал Алекс.

Капитан:

— У меня есть свои соображения.

Но коль скоро он начал помогать Алексу каждый месяц и не захотел прекращать, ему в результате почти ничего не удавалось отложить для себя. Ну что тут делать? А ему было очень нужно поднакопить денег, определенную сумму. Он уже около десяти месяцев проходил на «Воробье», почти триста дней и ночей он прожил здесь, а что толку? Уж не было ли это… нет, ведь это не было впустую растраченным временем?!

Когда первый раз ему пришла мысль, что здесь он не на своем месте, он как настоящий мужчина поспешил отогнать ее. Что скажет правление, что скажет Лолла, если он будет давать волю подобным мыслям? А дорогие обновки, которые он себе справил, и, уж коли на то пошло, все это утомительное рвение, вся учтивость, которую он демонстрировал почти десять месяцев подряд! И думать нечего.

Позднее ему уже не стоило таких трудов согласиться, что, став без долгих размышлений капитаном на «Воробье», он допустил большую ошибку. Чего он здесь не видел? Накатывала ли на него волна бурной радости, когда он думал об этой жизни на борту, о питании вдоволь, о неразговорчивом и малосимпатичном штурмане, о молочных бидонах, об однообразном и неизменном маршруте «Воробья»? Видит Бог, ему было нелегко. Поначалу все выглядело иначе — так всегда бывает поначалу: начиналась утренняя вахта, он быстро влезал в свою одежду, спустя три минуты был уже на палубе, бросал острый взгляд на небо и на компас, словно ему предстоял переход до Бискайи, трижды сигналил в машинное отделение и прокладывал курс — так держать! Он весь отдавался своим обязанностям, беседовал с пассажирами, отправлял на берег пустые бидоны и принимал на борт полные, совершал двухдневные переходы, возвращался и причаливал к пристани. Его познаний на все это хватало с избытком.

Но можно ли ожидать, что так будет всегда? Он уже без прежней поспешности облачался в свою форму, не смотрел пронзительным взглядом на небо и на компас, настроения не было. По дороге тоже ничего не случалось: никаких кораблекрушений и людей, из волн взывавших о помощи, разве что приходилось остерегаться лодок, которые равнодушно шли перед самым его носом, благо это всего лишь молоковоз.

Да, а как же быть с прорехой на рукаве куртки? Он оказался на дороге, когда подцепленную краном связку железных ободьев перегружали на берег. Штурман явно видел, что произошло, и засмеялся себе под нос, потому что опустил глаза. Капитана это ни вот столечко не занимало, для него это был сущий пустяк, но зато несколько дней подряд ему приходилось выкручиваться и прятать прореху от Лоллы. Он не хотел зависеть от нее, уж лучше попросить кого-нибудь из официанток зашить рукав. Как будто это был выход — да ничего подобного, одна официантка проболтается другой, а та прямиком отправится к буфетчице. Он показал прореху Алексу, видно кое-что придумав.

— Лили не смогла бы ее зашить? — спросил он.

— А портной на что? — ответил Алекс.

— Ну, портной, портной только шьет мне новую форменку.

Но Алекс, красавец и супруг, явно не разделял капитанскую точку зрения. Алекс вообще стал какой-то странный, он не желал, чтобы Абель приходил к ним домой и чтобы Лили приходила на корабль. Огромные перемены всего за несколько месяцев. Получив стол, и полное обеспечение, и жалованье, и одежду, он был занесен в профсоюзные списки и очень высоко себя ставил. «Незачем тебе приходить на корабль и показываться там, — сказал он Лили, — нам это ни к чему». И Лили, которая тем временем успела нагулять мяса, обзавестись новыми платьями и туфлями с пряжками, была совершенно согласна с мужем. «Да чего ж я там не видала на корабле, — отвечала она, — когда ты каждую вторую ночь бываешь дома»…

И все же, когда Абель возник на пороге ее комнаты в полном обмундировании и попросил зашить ему рукав, у Лили даже дух захватило и она залилась жарким румянцем. Все это было для нее как-то непривычно, пришел Абель, он теперь капитан, куртка у него с золотыми пуговицами и золотым шнуром.

— Если только я смогу, — сказала она.

Абель сидел в рубашке и, разумеется, болтал с ней, покуда она шила.

— А они подросли, — сказал Абель про двух младшеньких.

Дети играли с его фуражкой, разглядывали ее и по очереди примеряли. Третий ребенок, самый маленький, спал. Абель спросил, девочка это или мальчик. Да, тоже девочка. Лили никак не могла понять, почему у ней родятся сплошь девочки. Хотя один мальчик у нее есть, и у отца только и свету в окошке что этот мальчик.

— Да, отличный парень, — согласился Абель, — как ты думаешь, похож он на меня?

Из всего этого вполне могло бы кое-что получиться, но тут, как на грех, пришел Алекс, который и раньше следовал по пятам за своим капитаном. Он, правда, заулыбался и напустил на себя приветливый вид, но любезным и гостеприимным он себя не показал и навряд ли держался с должным почтением. Поскольку дети продолжали играть с фуражкой, мать сделала им замечание.

Алекс на это:

— А чего он сам не заберет свою фуражку?

Немного погодя Алекс тоже снял куртку. Непочтительный и вдобавок совершенно неотесанный, он, закинув руки, зевнул во весь рот, что выглядело совсем уж противно, и рухнул на постель так, что кровать под ним заскрипела.

Лили под конец даже стыдно стало за мужа, она несколько раз бросила на него выразительный взгляд, но потом не отрывала глаз от шитья. Сам же Абель не обращал никакого внимания на своего матроса. Должно быть, в Абеле ожили воспоминания, должно быть, он испорченный человек, раз ловит ухом знакомый скрип кровати, но и не только это. Он, например, видит из окна лестницу справа, так вот, возле этой самой лестницы ему нанесли некогда две раны, теперь-то они зажили, но когда-то это были две настоящие раны, да вдобавок из его же собственного, у него украденного револьвера. Это было всего неприятней, ведь револьвер — предмет священный. Просто удивительно, как годы накладывают на все свою печать и события постепенно уходят из памяти. Впрочем, время оказалось немилосердно к ним ко всем, хотя лично у него есть сарай на складской площади, где можно жить, они тогда еще пожелали перебраться к нему, но он этого не захотел, хотя и угощал их лососем, краденым лососем. У них было много общих дел, и ни один не желал уступить другому. И вот здесь мы видим всех сразу, Лили, Алекса, детей, ситуация снова стала интимной и семейной. На борту он капитан и хозяин, а здесь все равно как член семьи. И вдруг он спрашивает Алекса: