Мелкая, как по воде, дрожь пробегает по брезентовому занавесу.

Лена. Войдите.

Травина. Это ветер, девушка.

Лена. Нет... (Нетерпеливо, в сторону лестницы.) Войдите же, кто там?

Она легко взбегает по ступенькам и с силой отдёргивает тяжёлую намокшую ткань... Никого, и тишина. Могучая лапа старой ели простёрлась над входной траншейкой, да ещё молодой, точно росой омытый, с востренькими рожками висит месяц. Потом возникают голоса, треск бурелома. Лес оживает.

Несут... (Сама отвечая на свою тревогу.) Неужели Илья? Выйти не успел, напоролся...

Крылом подстреленной птицы стелется понизу пламя светца. И опять где-то глухо фальшивит гармоника. Потом, весь в копоти, точно вырвался из ада, с прожжённым у локтя рукавом комбинезона, без шлема, появляется сержант Темников. Держась за косяк, он мутным, неузнающим взором глядит на Лену.

Говорите же!

Сержант. А, гражданочка!.. (Сплюнув чёрную слюну и тыльной частью ладони устало проведя по обгорелым усам.) Вот, опять к тебе... за живой водою припожаловали. Принимай гостей...

Слизывая копоть с губ, он оседает на чурбак. Не сводя глаз с проёма двери, Лена растерянно ждёт. Её ладони сжимаются в кулаки, когда в просвете входа показывается множество ног. Сержант знаком подзывает Травину.

Повесь что-нибудь... загородиться. Нельзя ей глядеть на него теперь.

Травина успевает сдёрнуть полотнище с лозунгом со стены и накинуть на протянутую поперёк землянки верёвку. Тотчас показываются со своею ношей мужики; шествие замыкает Похлёбкин. Они спускаются медленно, чтоб не колыхнуть тяжело провисшее на большой мешковине тело человека, и проносят за самодельную занавеску, на скамью. Сержант уходит к ним.

Не кладите, ему только сидеть можно. Привалите к стеночке... так, ладно.

Травина (Лене). Кто это?.. кого это принесли?

Похлёбкин. Танкист один знаменитый. Им вся округа гремит. (Качнув головой.) Эка власть над собой: стону не подаст!

Сержант вслед за мужиками выходит из-за занавески.

Сержант (не поднимая голоса, вполоборота ко всем). Кто здесь главный? (Похлёбкину.) Судя по усам — ты?

Похлёбкин кивает на Травину.

Так вот, тут Дмитрий Темников сидит. Это лев русский, понятно? Срочно нужен хороший врач. Даю минуту, думай. (Он посмотрел на часы под рукавом и махнул рукой.) Э-э, и тут сгорело!

Похлёбкин. Нести его больше нельзя. Не выдержит.

Травина. Постой, я сейчас... дай сообразить.

Она заметила Доньку среди мужиков, который, размазывая слёзы по лицу, смотрит с лестницы за занавеску.

Иди сюда, Доня. Вот, ты всё подвига искал... Бегом отправишься в Кутасово, к доктору Ивану Петровичу. Тропками проведёшь сюда. Скажешь... я сама прошу!

Сержант (задержав внимание на мальчике). Что ревёшь, бесстыдник?.. ай знавал Темникова?

Донька (всхлипывая). Как, бывало, едет мимо, все уговаривал: полно тебе курей гонять, Данил Захарыч. Поедём, Данил Захарыч, врага громить...

Сержант. Так слушай же меня, Данил Захарыч. Теперь детей нет, все взрослые. Помни: славу русскую в руках несёшь. Ранят — ползи. Землю кусай и ползи. Пошёл!

И легонько толканул в плечико. Набрав воздуху в грудь, мальчишечка метнулся и исчез.

Первый мужик (вслед). От луны кройся... подшибут.

Второй мужик. В ево и стрелять-то, изволите ли видеть, некуда: одни глаза да ноги!

Травина (Мамаеву). Дракина сюда и лампу мою большую. И посторонние уйдите все. Пока — спать ребята будут там.

Мужики удаляются вслед за Мамаевым. Лена идёт на средину.

Лена (надтреснуто). Он ранен... да?

Сержант (неохотно и глядя в сторону). Горели мы с ним, гражданочка. Они нас болванкой на развороте жахнули... Эх, хороша была машина, три четверточки!

Лена нетерпеливо ждёт продолжения.

И ведь до чего ж дерзкий характер у человека. Я уж люк открыл, чтоб ходом пламя сбить. Огонь рычит, в ноги ему хлещет, а он... (Утратив спокойствие.) Слабый я человек, в голос ему кричу: бастуй, Митя, смерть!.. Упёрся. Всё — «гони, — скрипит, — гони!», пока проводка не сгорела. (Сквозь боль свою.) Что ж, сыт ты теперь, Дмитрий Васильич?

Лена. Ещё.

Травина, Похлёбкин и вернувшийся с лампой Мамаев с удивлением прислушиваются к её необычной, чуть повелительной интонации.

Ещё говорите про него.

Сержант. Три гнезда змеиных подавили, больше не осталося. Вытащил я его через люк, из пламени, — дымится весь, а в рост, в рост идёт... «Сам, пусти, я сам!» До опушки шёл, пока не рухнул.

Похлёбкин. Я как раз дозоры проверял, вижу...— костер среди ночи мечется.

Мамаев зажигает лампу Слабое шевеленье слышно за занавеской, и непонятно скрипит дерево. Похлёбкин, глядевший за занавеску, опустил голову. Лена шагнула вперёд.

Травина. Что тебе надо, куда?

Лена. Пустите меня к нему.

Травина обняла её плечи.

Я плакать не стану. Пустите меня.

Травина. Не нужно это, девушка. Дождёмся доктора, он скажет.

Она ведёт Лену к скамье. В землянку входит Дракин.

Вот, кстати... Слушай, Степан. Тут большой человек... горит. Можешь хоть временно облегчить ему... это?

Дракин молчит.

Сержант (недоверчиво). Доктор, что ли?

Похлёбкин. Доктор, да не тот. Конский доктор-то. (Просительно Дракину.) Степан Петрович, этот человек всех нас вместе стоит.

Дракин (зло и тяжко). Выдай мне сперьва казённую бумагу... людей лечить.

Мамаев. Не серчай на обиды, Дракин. Люди мы.

Похлёбкин. Может, на коленки стать, знахарь?

Сержант (тряхнув его за плечо). Да ты русский аль не русский! Камень кричит... не слышишь?

Дракин. Посмотреть надоть. (Насмешливо.) Комиссию давай... Ну-ка, посвети, власть.

Похлёбкин вслед за ним уносит лампу за занавеску. Сержант идёт туда же. Лена бессильно опускается к ногам отца, присевшего на чурбак.

Мамаев (касаясь её волос). Эх, ты, любимица, так разом весь секрет свой и раскрыла.

Лена прислушивается к происходящему за занавеской.

Сержант. Дмитрий Васильич!.. Дмитрий Васильич, это я, Ваня твой, близ тебя. Тело твоё нам нужно посмотреть.

Молчание. По кумачёвому полотнищу сквозит свет и двигаются силуэты.