Сцена пуста. Дальнейший разговор происходит за ширмой. Льётся и булькает вода. Таланов моет руки.

Снимите совсем. Помоги, Ольга. Не торопитесь, вытяните руку…

Треск разрываемой ткани.

Здесь больно?

Колесников. Немножко… Тоже нет, только ноет. А как странно всё это, Иван Тихонович! (Его интонация меняется в зависимости от болезненности той стадии, в которой находится исследование и перевязка раны.) Я говорю, как странно: восемь лет мы работали с вами вместе. Я вам сметы больничные резал, дров в меру не давал, на заседаниях бранились. Жили рядом…

Он замолк. Упали ножницы.

Таланов. Спирт. Потерпите, сейчас закончим. Выше, выше… Бинт.

Потом из молчания снова возникает голос Колесникова.

Колесников. И за всё время ни разу не поговорили по душам. А ведь есть о чем. Нет, теперь не больно… И сколько таких неопознанных друзей у нас в стране. Мы были суровы и забывали слово нежность.

Таланов. О нежности потом. Пока всё. Утром ещё посмотрим. Где мы его положим, Аня?

Та не успевает ответить. Резкий и властный стук в раму окна. Смятение. С усилием натаскивая на себя куртку, Колесников первым выходит из-за ширмы.

Колесников. Это за мной. Вот и вас-то подвёл. (Идёт к выходу.) Я встречу их во дворе. Сразу тушите весь свет и спать.

Анна Николаевна. Оставайтесь здесь.

Колесников. Они будут стрелять… Да и я так, запросто, им не дамся.

Анна Николаевна уходит, сделав знак молчать. Текут томительные минуты. От Фаюнина несётся игривая музычка: музыкальный ящик, аристон. На кухне голоса. Колесников отступает за ширму. Обессилевшая, хотя опасность миновала, Анна Николаевна пропускает в комнату Фёдора. Он щурится после ночи, из которой пришёл: непонятный, тёмный, тяжёлый. Усики сбриты. Позже создаётся впечатление, что он немножко пьян.

Анна Николаевна. А мы уж спать собрались, Федя.

Фёдор. Я так, мимоходом зашёл. Тоже, пора бай-бай: уста-ал. (Он садится, потягиваясь и не замечая, что все стоят и терпеливо ждут его ухода.) Деревни кругом полыхают. Снег ро-озовый летит, и в нём патрули штыками шарят. (С зевком.) Облава! (Подмигнул Ольге.) А я знаю, по ком рыщут… Найдут, черта с два! Он глядит где-нибудь из щелочки и ухмыляется. Бравый товарищ, я бы взял в компанию такого.

Ольга. А сам-то как же прошёл? У тебя ночной пропуск есть?!

Фёдор. У меня в каждом заборе пропуск. (Задиристо.) Стрельнули бы, так и у меня есть. (Хлопнув по карману.) Пуля за пулю, баш на баш.

Таланов. Выдали, что ли… оружие-то?

Фёдор. Из земли вырыл, товарищ завещал. (И только теперь заметив обступившую его выжидательную тишину, поднимается.) Я ведь, собственно, по делу. У вас выпить чего-нибудь не найдётся? Иззяб весь...

Таланов. Странно, Фёдор. Русские деревни горят кольцом, а тебе холодно. Зашёл бы да и погрелся у головешек… (Резко.) Нет у нас водки, Фёдор.

Фёдор. У доктора да нету… Смешно!

Ольга (примирительно). Я на днях зарплату получила. (У нее всё падает из сумочки при этом от спешки.) Возьми, купи себе… только там, там…

Анна Николаевна. Убери свои деньги, Ольга. (И вдруг, сорвавшимся голосом.) Подлец… как тебе не стыдно! Волки, убийцы в дом твой ворвались, девочек распинают, старух на перекладину тащат… а ты пьяный, пьяный приходишь к отцу. Ты уже сдался, сдался им, бездомный бродяга? (Мужу.) Он трус, трус…

Таланов (дочери). Уведи на кухню. Фаюнин услышит.

Ольга. Мама, пойдём, мамочка. Там, за печкой и поплачешь. (Беря её под руку.) Он сейчас уйдёт. Осталось же в нём хоть немножко сердца. Он уйдёт...

Анна Николаевна. Бог его накажет... пусть бог его накажет!

Ольга увела плачущую. Фёдор выдерживает пристальный взгляд отца.

Фёдор. И опять сорвалось. Вот три дня мотаюсь по городу... и всё додумать не умею. Сто миллионов разве меньше, чем я? Мелькнёт ниточка и рвётся. Озяб я... Дай мне лекарство, отец, чтоб спалило всё внутри... Дай!

Таланов (не сразу). Хорошо, я дам тебе лекарство, сильней которого нет на свете.

Фёдор (хрипло). Сейчас дай.

Таланов. Сейчас дам. Выпей его залпом, если сможешь.

Он неторопливо отдёргивает весёленькую занавесочку. Сперва и не поймёшь, в чём дело. Сгорбясь, сидит Демидьевна, поглаживая кого-то, лежащего на кровати и накрытого почти с головой. Из-под одеяла посверкивают горячечные точечные зрачки.

Можно к вам, Демидьевна?.. не задремала?

Демидьевна. Не может. (С глухой мужицкой лаской.) Спи ты, касатка. Спи ты, яблонька моя полевая. Спи…

Таланов. Вот тебе лекарство, Фёдор. Оно на человечьей крови замешано.

Фёдор (почти спокойно). Кто же это?

Таланов. Ты видал её у нас. Смешную Аниску помнишь? Она. Ей пятнадцать. Их было много, рыжих, беспощадных. Твоя мать нашла её уже на дровах, в сарае. Всю в занозах.

Демидьевна. Была смешная, да и ни смешиночки в ей не осталося.

Аниска (высвободив голову и каким-то дрожащим, пылающим голосом). Ска-азку давай… баушка. Где ты там, где?

Демидьевна. Тут я, тут, яблонька. (Напевно и меланхолично.) И вот, махонька моя, лишь успел он вымолвить своё прошенье, глянь — идут к нему полем четыре великих мастера. За руки дёржутся, голова в облаках. Один в сером, другой в полосатом пальте, в белом третéй, а четвёртый в чёрном. Ветер, дождь, мороз-воевода…

Аниска (с проблеском сознанья). А в чёрном-то кто же, баушка?

Демидьевна. А в чёрном пальте — солнышко. В чёрном-то, чтоб ему ненароком не спалить чего. Оно куда и полюбовно глянет, а там огонь бурлит.

Аниска заулыбалась, довольная, поднялась на локте. Демидьевна откидывает со лба её волосы.

И пошла меж их дружная работа. Ветер пыхтит — дорожки подметает, дожжик рощу моет, а солнышко радугу над воротами ме-елким гвоздичком приколачивает…

Фёдор (грубовато, тронув Демидьевну за плечо). А ну, пусти меня посидеть близ неё, нянька.

Демидьевна смотрит на Таланова, тот утвердительно кивает.

Таланов (вполголоса). Приподними её немножко.

Демидьевна. Подымайся, звёздочка. Ты его не бойсь. Это сынок хозяйский, Фёдор Иваныч. Он тебе пряничек преподнесёт.

Безотрывно, опершись локтем в колено, Фёдор смотрит в горящие глаза Аниски.

Фёдор. Есть у ней кто-нибудь из родни-то?

Демидьевна. Были. Были у ей и браты, соколиной рати. Один-то убит, в десантной части. А другой и пононче бессонно бьётся. Танкист он подмосковный. Одна я у ей тута. А и самоё-то утресь завязало в узелок, и развязаться не могу.

Фёдор (в самые глаза). Здравствуй, Аниска.

В лице Аниски родится ужас.

Аниска. Ой, беги, беги… они тебя за шею повесят, беги-и!