— Здравствуйте, дружочки! — проговорил Блохин. — Как отдыхается?

— Здорово, тяжелопуд! — ответил за всех Солопов. — Скоро получите такую пушку, чтобы враз сничтожить всего немца?

— Скоро не скоро, а воевать надоело! Две недели наступали, а народу перевели — не счесть, — отозвался Блохин.

— Что верно6 то верно, — поддержал Солопов. — Ежели и дальше так наступать будем, то до немецкой земли солдаты не дойдут. По дороге лягут в сырую землю.

— А мы не пойдём! — запальчиво проговорил тщедушный, с большими тёмными глазами солдат.

— Ежели один не пойдёшь, застрелит офицерье, и дело с концом, пояснил Блохин.

— Вот если бы все солдаты отказались вперёд идти, — проговорил Солопов. — А скоро со всеми не договориться. Солдат на раскачку туговат. Пока сообразит да пошевелится, его десять раз обезоружат.

— И то верно. Трудно раскачиваемся, но уж ежели раскачаемся, тогда не остановишь. Народ — сила, — многозначительно сказал Блохин, похлопывая ладонью по прикладу винтовки, лежащей у него на коленях, и, подмигнув Солопову, поднялся: — Ну, надо пойти заняться хозяйственными делами.

Солопов тоже встал и пошёл вслед за ним. Отойдя немного, Блохин присел, Солопов подошёл и тоже подсел к нему.

— Исподволь да понемногу надо об этом говорить солдату, особенно пехоте. там народ малограмотный, не сразу смекает, — сказал Блохин. Скоро начнётся осень, за ней зима. Воевать будет несподручно. Опять станем на позиции, в землю зароемся. тут и будет время обо всём переговорить. А пока береги себя и зазря в пекло не суйся, — наставительно сказал Блохин и поднялся.

В палатке, разбитой в саду, неподалёку от батареи Кремнёва, собрались артиллерийские офицеры и Варя с сёстрами милосердия. Шёл разговор, вспоминали минувшие боевые дни, строились предположения на будущее.

Осипенко напропалую кокетничала одновременно с Зуевым и Павленко, приводя этим в отчаяние обоих своих кавалеров. Таня Ветрова тихонько беседовала с Кремневым.

— Ужасная всё-таки вещь война! — задумчиво проговорила Варя. Сколько людей убивают, калечат. И в сущности неизвестно за что.

— Как — неизвестно за что? Мы защищаем свою землю от врагов, которые хотят нас поработить, — возбуждённо сказал Крутиков.

— Может, Вы и правы. Но я, как врач, скажу Вам, что все наши успехи не окупаются огромными потерями в людях. Победа достается нам слишком большой кровью. Ещё одна-две такие победы, и мы совсем останемся без людей, — продолжала Звонарёва.

— Тогда нам надо мириться. Пусть немец забирает что хочет. диктует нам свои требования, а мы покорно пойдём к нему в кабалу, — уже раздражённо проговорил Крутиков.

— Народ больше воевать не хочет! Он жаждет мира! И военные власти, если они сохранили хоть капельку здравого смысла, должны думать о заключении мира, — в тон Крутикову ответила Варя.

— Перевешаем и перестреляем всех бунтовщиков! — резко бросил штабс-капитан.

— Вы не сможете этого сделать по той простой причине, что их будет слишком много — сотни тысяч, миллионы. Как бы эти бунтовщики, как Вы выражаетесь, не перестреляли таких ретивых вояк, как Вы, — усмехнулась Варя. — Ведь в их руках оружие.

— Вы социалистка и революционерка! Вам не место в армии, — вскочил Крутиков.

— Призываю Вас к порядку, штабс-капитан! Мы не на базаре, — резко оборвал штабс-капитана Борейко. — Не умеете вести спор в рамках приличия, покиньте нас. К чему такие обвинения? Вы подумали, кому бросаете это в лицо? Той, которая, себя не щадя, идёт в самое пекло в боях за Россию?

Крутиков, трясясь от злости, вытянулся и покинул палатку.

— Ты поспокойнее, Варя, — мягко заметил жене Звонарёв.

— Я думаю о людях, о Вас! Удивляюсь, как можно вести такие разговоры на фронте, да ещё после ужасающих потерь, какие мы понесли во время последнего наступления! При плохой технической оснащённости нашей армии большие потери неизбежны, — развивала свою мысль Звонарёва.

— Откуда Вы всё это знаете, сударыня? — спросил Кремнёв.

— Относительно техники — от своего мужа! Он инженер, как Вам известно. Что касается медицинского оборудования, то я хорошо знаю наше положение. Истощились у нас запасы лекарств, инструментария, а союзники доставляют их очень неаккуратно и в незначительном количестве. Смертность раненых и больных была бы в несколько раз меньше, если бы у нас в достаточном количестве были медицинские препараты и оборудование. Но ведь это союзникам только на руку.

— Не пойму, почему это им на руку? — удивился Кремнёв.

— Англичане и французы спят и во сне видят, чтобы мы с немцами друг другу хребет переломили. Им тогда будет легче нас прибрать к рукам.

— Вы, Варвара Васильевна, настоящий политик! — с восхищением сказал Кремнёв.

Борейко сидел молча, будто отдыхая, думал о своём. Только напряжённый, острый взгляд выдавал его внимание к завязавшейся беседе.

Издали доносились звуки оркестра, исполнявшего вальс «На сопках Маньчжурии».

— Я без волнения не могу слушать этот вальс, — переменила разговор Звонарёва. — Он мне напоминает дни артурского сидения. кто из нас тогда мог предположить, что мы не только переживём его осаду, но через десять лет снова будем участвовать в ещё более грандиозной драке… Особенно это относится к Вам, Борис Дмитриевич. Вовек не забуду того дня, когда Блохин прибежал ко мне с известием о Вашей гибели на Большом Орлином гнезде накануне сдачи крепости, — обернулась она к давнему другу.

— Да, очухался я только на пароходе в Японии и сразу не понял, куда попал. Сёстры-японочки что-то лопочут, улыбаются, думал — это кошмарный сон мне снится. И только потом сообразил, что попал в плен. Чуть не выпрыгнул от огорчения за борт, а тут, откуда ни возьмись, Блохин появился. «Как ты, варначья душа, попал сюда?» — спрашиваю его. «Высмотрел, — говорит, — где Вы находитесь, дополз до Вашего эшелона, меня на Ваш пароход и посадили». Так вместе и приехали в Японию.

— Когда я в первый раз увидел тебя в госпитале в Нагое, ты представлял собой марлевую куклу с отверстием для рта. Глаза и те были забинтованы, — вспоминал Звонарёв.

— Провалялся я без малого с полгода и сдох бы со скуки, не будь Блохина и других наших ребят с Электрического Утёса, — с волнением сказал Борейко.

— Это верно, было скучно. Делать нечего, живёшь на всём готовом… сказал Звонарёв.

— Ты для развлечения ухаживал за японочками, даже, мне помнится, в бане с ними мылся, — хитро подмигнул Борейко Звонарёвой.

— Во-первых, это неправда, а во-вторых, это было давно… кто старое вспомнит, тому глаз долой, — попытался было замять разговор поручик.

— Расскажи, расскажи, муженёк! Я хоть и с большим опозданием, но всё же узнаю о твоих похождениях, — весьма выразительно проговорила Звонарёва.

— Да и рассказывать не о чём — неинтересно. Пошёл я однажды в японскую баню. У них она состоит из одной общей ванны, перегороженной просто бамбуковой полкой. В одной половине купаются мужчины, в другой женщины. Японцы низкорослы. Я же — вон какой вымахал. Когда японки увидели меня, так и полезли на мужскую половину. Обступили меня со всех сторон, что-то говорят, смеются, трогают пальцами. Я не знаю, куда мне деваться от стыда, отмахиваюсь от них, а они только сильнее смеются. Спас меня старый японец, начал бить женщин мокрым полотенцем и разогнал их. Только всего и было, — неторопливо рассказал Звонарёв.

— Свежо придание, да верится с трудом, — съехидничал Борейко.

Неожиданно к батарее подъехал большой автомобиль. Из него вышел высокий, седой, сухощавый генерал с живыми, умными глазами, в сопровождении нескольких человек. Он легко, чуть враскачку, походкой старого кавалериста направился к солдатам.

Солдаты угадали в нём командующего фронтом генерала Брусилова. Он сразу понравился своей внешностью, открытым приветливым лицом и лукавой усмешкой.

— Здорово, богатыри! — громко крикнул генерал, и в голосе его было столько бодрости и ласки, что артиллеристы в ответ гаркнули во всё горло.